— Элемент внезапности, — пояснил он. — Всегда застает врага врасплох.

— Давайте теперь серьезно, — попросила она.

— Хорошо. — Он открыл ворота площадки. — Ники, ко мне.

Собака подошла, села перед ними, глядя ожидающими глазами. Лерман посмотрел в них, потом обернулся к Моне.

— Вот ваша собака.

Лерман вернулся в холодильную камеру, взял тушу барана и положил на колоду. Потом взял пилу и разрезал тушу пополам. Одну половину вернул в холодильную камеру, другую отнес в большую пустую клетку, стоящую отдельно от прочих. Проверил, что в клетке достаточно воды, вернулся в кабинет, где ждал Карсон, лениво почесывая ухо задней лапой.

— У тебя все? — спросил его Лерман.

Пес кивнул. Лерман вывел его из кабинета, потом обошел здание, проверяя замки.

— Как это ты научился так здорово работать с собаками? — спросила она его как-то ночью, лежа рядом. Ники сидела внизу, изгнанная на свою собачью лежанку, как обычно, когда ночевал Лерман.

— Я с ними вырос, — ответил он. — И когда я начал их разводить, они росли со мной. Мы просто друг друга лучше знаем, чем бывает обычно у собак и людей.

— А дрессировка? — не отставала она. — Они тебя так слушаются — я подобного вообще не видела.

— Что-то такое, наверное, есть у меня в голосе, — высказал он предположение. — Наверное, какие-то аудиальные штрихи, которых я сам не осознаю.

— А они слышат, — сказала она. — А может, вообще все не так, и это собаки тебя дрессируют, а не ты их.

— Может быть, — ответил он, нежно проводя пальцами по изгибу ее тела. — Никогда такое в голову не приходило.

Он дал руке волю блуждать и гладить, и Мона изогнулась дугой.

— Как ты научился так здорово работать со мной? — выдохнула она, и он вместо ответа притянул ее к себе.

— Все задраено, — сказал он Карсону, вбивая цифры на последнем замке и закрывая дверь. — Карсон, в дозор.

Пес неспешным шагом стал обходить дом.

Наблюдатель вытащил сотовый телефон и нажал кнопку.

— Код доступа есть? — спросил он тихо.

— Есть.

— Отлично, — сказал наблюдатель, разорвал связь и стал нетерпеливо ждать. Весь день он находился в состоянии вынужденного спокойствия, но сейчас, когда приближался миг, он нервничал. Можно подумать, говорил он про себя, что азарт убийства за годы должен заглохнуть. Ярость остынуть. Время — оно все раны лечит. Просто смешно слышать. С каждым новым убийством рана будто открывалась все шире и шире, жажда крови росла, и единственное, о чем он мог думать, — о следующей жертве. Может быть, Лерман эту жажду на время удовлетворит. Наверняка с ним будет очень, очень интересно. Лерман — это его подарок самому себе к Рождеству.

Эдвардс настороженно замер на краю кукурузного поля, внимательно наблюдая за складом, пока не увидел, как Лерман вошел внутрь. Тогда он отполз назад, в сухие стебли, где уже можно было осторожно стоять, пригнувшись. Все еще не выпрямляясь, он отступил за сарай, где стоял припаркованный фургон наблюдения. Постучал в боковую дверь дважды, потом трижды. Дверь чуть отъехала в сторону, и он забрался внутрь.

За рулем сидел Кеннер. Идальго в глубине слушал полицейское радио.

— Кофе осталось? — спросил Эдвардс.

— В кофейнике, — ответил Идальго. — Быстрее давай, уже почти время.

Эдвардс налил себе чашку кофе, бросил три куска сахара, добавил сухих сливок, размешал и в два глотка выпил. Потом стал надевать ватные накладки.

— Ребята, у вас никогда не было такого чувства, будто мы работаем на психа? — спросил он.

— Иногда, — ответил ему Кеннер. — А потом я получаю чек, и это чувство развеивается.

— И не такой уж он псих, — вставил Идальго.

— Почему ты так думаешь? — спросил Эдварде, затягивая ремни и проверяя, что все важные части тела закрыты.

— Потому что первым пускает внутрь тебя.

— Разумно, — согласился Эдвардс. — А не бывает у тебя чувства, что я стал психом?

— Давно есть, — ответил Кеннер, глядя на часы и проверяя пистолет.

Лерман вернулся к большой клетке и посмотрел на часы. Пятнадцать минут. Он разделся, повесил одежду на крючки. Потом снял часы и положил на стол так, чтобы из клетки их было видно. Проверил таймер на замке, вошел и захлопнул дверцу. Замок защелкнулся.

Карсон подошел и сел перед клеткой.

— Заперто, — сказал Лерман, встряхнув решетку, чтобы убедиться. — Спасибо, друг, что проверил. У меня все хорошо.

Пес гавкнул и пошел дальше патрулировать.

Щелчок замка отдался в наушнике наблюдателя. Он улыбнулся.

— Следующий, — сказал он тихо.

В доме Спинелли Уолдо тщательно проинспектировал каждую комнату. Потом услышал свист и рванул галопом в прихожую.

Салли ждала его с поводком.

— Пошли гулять, Уолдо, — сказала она, пристегивая поводок к ошейнику. — Мам? Мы с Уолдо пойдем вокруг квартала.

— Только недолго, деточка, а то уже темнеет, — ответила мать из кухни.

— Да ладно, дорогая, не переживай, — отозвался ее муж. — Ты подумай, кто с ней. Самая охраняемая девочка во всей округе. Гуляй сколько хочешь. И покажи там Уолдо, кто тут нормальные и где тут психи.

— Ладно, пока!

Салли вывела пса наружу.

Лерман посмотрел на часы сквозь прутья решетки. Пять минут.

Он сел по-турецки посреди клетки и начал медленно и глубоко дышать. Опустил руки по бокам, повернул ладонями вверх.

За окном наступала ночь.

— Ом, — пропел он как заклинание. — Ом.

Перемена всегда рождалась в груди, и грудная клетка начинала расширяться. Окружающие ее мускулы секунду сопротивлялись, потом растягивались, меняли форму, охватывая больший объем.

— Ом, — продолжал он тем же речитативом, — ом.

Перемена расходилась по плечам и шее, вниз, через живот, к ногам, и кости смещались, потрескивая, как сучья на огне. Выступила густая шерсть, грубая, серая.

— Ом.

Он цеплялся за этот звук, сосредоточился на нем всем своим существом.

Перемена пошла по рукам и ногам, когти вылезли из пальцев. Эта боль всегда была самой сильной, речитатив стал хриплым, Лерман задыхался им, но силой заставлял себя произносить звуки. И тогда выдались вперед челюсть, зубы, клыки. Разум.

— Ом, — проскулил он, но ему хотелось выть. Один раз завыть.

Что плохого будет, если завыть? Позволь себе.

— Ом! — выкрикнул он. И сделал глубокий вдох.

— Ом, — продолжал он петь.

Другие собаки — он это чувствовал — смотрят на него внимательно из рядов клеток. Завороженно и завистливо.

Сердцебиение замедлилось до нормального — каким бы это нормальное ни было.

Карсон подошел и сел перед клеткой, глядя на Лермана.

— Все нормально, дружище, — сказал Лерман. — Дашь мне пульт? Посмотрим, что сегодня по телевизору.

Карсон подошел к столу, где лежал рядом с часами пульт от телевизора. Осторожно взяв его зубами, он отнес его в клетку, где вервольф почесывал себе спину. Положив на пол, пес подтолкнул пульт носом между прутьями.

— Спасибо, друг. — Лерман взял пульт и включил висящий на стене монитор. Оторвал кусок бараньей туши и сунул его собаке через прутья. Карсон взял кусок и пошел совершать свой обход.

Обычные рождественские передачи. Повторение специальных выпусков, которые он же сто раз видел. Прощелкал все. Остановился на «Острове некрасивых игрушек», где Лайнус сворачивал одеяло, чтобы доставить на берег это жалкое деревце.

Недовольно зарычав, Лерман выключил телевизор.

— Ой, как я вот это люблю! — воскликнула она. — Лучший рождественский гимн!

Они сидели на диване внизу, обнявшись, и перед ними на кофейном столике стояла тарелка попкорна и эггног с бурбоном. Ники свернулась в углу дивана, заставив их придвинуться друг к другу вплотную. Он подумал, не нарочно ли она.

— Вот этот «Мистер Магу» — самый лучший, — сказал Лерман.

— Никогда его не видели.

— Его показывали, когда я был маленьким. Призрак Будущего Рождества пугал меня до судорог.

— Не удивительно. Будущее тебя всегда пугает.