Тонга дослушал песню до конца и, хоть был не богат, бросил серебряную монету на платок танцовщицы.

Не слишком она была красива. Худа, темноволоса, черты лица резковаты. Но Тонга не испытал разочарования. Девушка – вся – была как лучик солнца в глубоком трюме, как свежий ветер в полосе полного штиля, как слабый, но упрямый росток, уцепившийся за жизнь в полосе прибоя.

– Ты не устала? – спросил певец свою подругу.

– Нет, – острое лицо осветила улыбка, – твоя песня дала мне силы.

Это была правда. Тонга и сам после его волшебной музыки воспрянул духом и обрел утраченные было смелость и решительность.

– Скажи, – тихо спросил он, – какая здесь самая короткая дорога во дворец правителя?

– Самая короткая? – Певец широко улыбнулся. – Скажи, добрый человек, что заставило тебя предположить, что я вхож к правителю? Мой богатый наряд или видная должность?

– Я просто спросил, – насупился Тонга, уже жалея о своей несдержанности.

– Самая короткая! – хмыкнул певец. – В моих родных краях говорят: «Веревка палача – самая короткая дорога к блаженству». Я бы тебе посоветовал что-нибудь украсть. И чем дороже будет украденная вещь, тем быстрее тебя поймают и отведут на суд к правителю… Прости великодушно, но другой дороги во дворец я не знаю.

– Господин, – вмешалась девушка, глядя на Тонгу темными, встревоженными глазами, – я вижу перед тобой два пути. Один наверх, во дворец, другой вниз, к морю.

– Мне не нужна дорога к морю, – начал было Тонга, но танцовщица перебила его:

– Тебе нельзя во дворец. За твоей спиной я вижу смерть. И она уже знает свою дорогу. Если ты выберешь путь наверх, она пойдет следом.

Тонга знал, что есть люди, видящие незримое. Давно, еще у себя на родине, у него был знакомый колдун. Он лечил людей, разыскивал потерявшихся коров и коз и мог предсказывать погоду… Но девушка, похоже, и впрямь за него испугалась. Он поборол искушение обернуться и покачал головой:

– Она уже давно идет за мной следом, куда бы я ни свернул.

– Будь осторожен, господин, – тихо проговорила танцовщица, – и никому не верь. Тот, кому ты доверишься, предаст тебя еще до рассвета.

Солнце уже садилось, когда Тонга, наконец, выбрался из лабиринта узких улочек, которые вели куда угодно, только не туда, куда нужно.

Дорога все время поднималась. В какой-то момент она закончилась и началась лестница, над которой шумели широкие и жесткие листья платанов. Вокруг раскинулись пышные фруктовые сады. Они взбирались все выше в горы, словно обнимая их своими зелеными руками. Изредка в темной пене мелькали крыши дворцов и летних беседок. То там, то тут море листвы прорезали лестницы: крутые и пологие, стершиеся за века и совсем новые. Когда перед усталыми глазами беглеца выросла белая стена, он почти лишился ног от усталости и дышал, как выброшенная на берег рыба – мурена, выпучив круглые бессмысленные глаза и шевеля губами.

Лестница упиралась в чугунное кружево решетки, в котором в строгой симметрии сплетались тяжеловесные цветы из красной бронзы и листья из желтой. За решеткой темнел сад, такой же, как и все сады в Акре – огромный дикий и неухоженный.

Тонга не стал стучать в ворота, поднимая на ноги дворцовую охрану. Не стал он и штурмовать белые стены дворца. Все случилось гораздо проще и обыденнее. И именно ради этой простоты и обыденности Тонга проделал такой долгий путь.

В монолитной стене, как считали и сами правители Акры с незапамятных времен, было всего двое ворот: парадные и те, что выходили на задний двор. Никто не помнил и не хотел помнить, что в том месте, где стена дворца вплотную примыкает к высокому забору, в ней был прорублен ход, который вел с улицы прямо в просторные помещения дворцовой кухни. Ход этот заканчивался массивной дверью из той породы дерева, которое со временем не дряхлеет, а обретает твердость камня. Дверь была закрыта на замок, а ключ потерян еще в те времена, когда Кинр со своими людьми бежал из дворца и из Акры.

Так думали те, кто правил Акрой ныне.

Но они ошибались.

Каждую ночь дверь отпиралась, и молчаливые сильные люди ныряли в чрево огромной кухни. Дальше им ходу не было, но они и не стремились дальше. Здесь, среди огромных, заляпанных сажей котлов устрашающих размеров, вертелов и очага, в котором можно было изжарить быка целиком, находилось свое царство.

Кухня была самым настоящим суверенным государством на территории дворца: со своим правительством, законами, экономикой, армией и внешнеполитическими связями. И то, что никто посторонний об этом государстве не знал, ничуть не тревожило его самодержавного правителя – повара-раба Керболая. Дворцовая охрана избегала спускаться в помещения кухни, где всегда было жарко, стоял невыносимый запах лаврового листа и помоев и толпой сновали грязные, потные рабы. Никто не мешал Керболаю заправлять кухонной жизнью, следуя своим прихотям. Он и заправлял: держал армию рабов железной рукой. Ослушника заставляли выполнять самую тяжелую и грязную работу (а ее на кухне всегда хватает) и отлучали от шумных и пьяных оргий с рабынями, которые начинались в царстве Керболая, едва в верхних помещениях дворца гасили факелы, а могли и ненароком толкнуть в чан с кипятком.

Заветной же дверцей Керболай сумел распорядиться с мудростью воистину государственной.

Как-то, будучи еще обычным кухонным рабом, и не помышлявшим о своей будущей власти, ползая в золе, Керболай нашел ключ с хитрой бородкой и, смекнув, в чем дело, спрятал его от посторонних глаз. И долгих двенадцать лет молчал о своей находке, пока не стал тем, кем стал. Впрочем, он молчал о ней и сейчас. Суеверные рабы считали Керболая колдуном, знавшим заветное слово, и если жадность не могла заставить их молчать и подчиняться старшему повару, это делал страх.

Керболай свел короткое знакомство с купцами-еверами и тоненький, но бесперебойный ручеек заморских вин и редких пряностей потянулся из дворца правителя прямо на базар.

Сейчас Керболай был уже богат и давно мог бы выкупиться из рабства. Но повар хорошо понимал, что вместе с железным ошейником лишится и короны. И не торопился на волю.

Вот к нему, к Керболаю, и спешил Тонга, пряча в кошельке второй и последний ключ от заветной двери.

Обычно в тот самый час, когда жизнь замирала наверху, она оживала внизу. Но в эту ночь привычный распорядок оказался нарушен. Сперва появился этот странный чужеземец с желтой кожей и острыми скулами, с которым почему-то нельзя было говорить, словно в Акре никогда не видели чужеземцев. Потом возник Керболай. Он был то ли зол, то ли чем-то чрезвычайно встревожен. Не тратя лишних слов, пинками, он разогнал рабов по кладовкам и запер всех на ключ. Они сидели в темноте, шепотом делясь друг с другом подозрениями и догадками, одна страшнее другой. Самой достоверной казалась версия, что старший повар принимает у себя чародея из далекого Китая, и они обсуждают, что лучше сделать: превратить всех в ишаков, добыть из дерьма золото, погасить солнце или просто начать плеваться огнем… Тихие голоса бедняг были полны тревоги. Но никто не спешил рассеять страхи кухонных рабов. В эту ночь всем было не до них.

Тонга и Керболай сидели на ступенях лестницы, которой заканчивался короткий и темный коридор. Они не глядели друг на друга. Каждый перебирал в памяти, все ли сделано и так ли, как надо. Вроде бы ни в чем они не ошиблись, но ведь это всегда так кажется, а потом хватаешься за голову, да поздно.

– Собаки, – вдруг тихо произнес Керболай.

– Что собаки? – не понял Тонга.

– Собаки на воле. И ничего с этим не сделаешь. Их кормят только утром, чтобы к ночи злее были.

– Много собак? – спокойно спросил Тонга, весь подбираясь.

– На всех хватит, – хмуро отозвался Керболай, – это ведь не домашние собачки. Это настоящие охранные псы. Каждый стоит как три породистых коня. Знаешь, как их выводят?

Тонга равнодушно качнул головой. В данный момент ему было абсолютно все равно, как выводят охранных собак. Но Керболай понял его молчание как знак согласия.