Какую новость он мог иметь в виду? Только какую-нибудь связанную с Наташей. Однако уже ничего не расскажет… Но как же, как же он так оплошал?!..

Теперь предстояло избавиться от трупа – то, что Колобуил в своей записочке издевательски назвал "уборкой". Тут мог помочь Вьюн – как-то раз в подобном деле вор ему уже помогал.

Виктор Арнольдович позвонил, и спустя минут двадцать Вьюн был у него. Увидев мертвого полковника со спицей в ухе, присвистнул:

— Ни хрена себе! Аккуратно замочили, ничего не скажешь! Вот бы никогда не поверил, что такого человека – и эдак ловко!.. — И посмотрел на Серебрякова с некоторым подозрением: — Уж не вы ль поспособствовали?

Виктор Арнольдович покачал головой.

— Застал его уже мертвым, — сказал он. — Помоги убрать, как в прошлый раз.

Вьюн вздохнул с явным сожалением.

— Да, было нам с полковником о чем повспоминать… Чего ж он позволил-то, садовая голова?!.. Ну а с покойником управиться – дело нехитрое. Вот кту управился с таким матерым волчарой, покуда он был жив?.. А с покойником – это мы одним разом… — Снова вздохнув, он набрал номер и сказал в трубку: — По-быстрому дуй сюда, Макарыч! Да, да, с машиной и со всеми своими причиндалами, работенка в самый раз для тебя. Запоминай адрес…

Вскоре появился Макарыч, здоровенный мужчина, за два метра ростом. Серебряков знал, что он работает в крематории и заодно обслуживает воровской мир по части ликвидации трупов. Работа со столь специфическим материалом наложила на его лицо свой отпечаток – всегдашнюю бесстрастную философскую задумчивость. Но при виде мертвого Головчухина даже его, кажется, проняло.

— Вот это да!.. — только и проговорил он.

Впервые Виктор Арнольдович слышал голос этого молчаливого человека и видел недоумение в его взоре.

Далее, не произнося больше ни звука, Макарыч принялся за дело. Все его причиндалы состояли из большого, свернутого в рулон ковра, который он принес на плече, и толстой веревки. Он привычно расстелил ковер на полу, положил на него тело полковника, затем завернул ковер с телом в рулон, перевязал веревкой, и получился снова рулон, только потолще, чем прежде. Макарыч легко вскинул его на плечо (силищу имел немереную: в Головчухине было, наверно, килограммов сто) и со своей ношей покинул квартиру. Даже если бы кто увидел его на лестнице, решил бы, что Виктор Арнольдович сдал ковер в чистку.

— Дела у вас, однако… — после ухода Макарыча произнес Вьюн. — Что-то зябко мне на душе стало, прямо кошки скребут, никогда еще так не было, даже перед последней посадкой… Вы как, в предчувствия верите?

— Иногда, — ответил Серебряков.

Вьюн сказал:

— Вот у меня сейчас они самые – предчувствия. И быть мне последней падлой, если скажу, что добрые…

На это Виктор Арнольдович уже ничего не ответил, ибо предчувствия вора сейчас целиком разделял.

Почти сразу же после ухода вора Серебрякову позвонила Пчелка. По некоторой развязности тона Виктор Арнольдович понял, что бандерша, хоть и не сильно, но все же несколько навеселе:

— Ах, Витечка, что бы ты, интересно, делал без Пчелочки, миленький?!

— Есть новости? — довольно сухо спросил он.

— А я стала бы звонить просто так, потрепаться? — ответила она вопросом на вопрос. — Больше не с кем, что ли?.. Может, на завтра отложить, если ты не в духе?

— Давай выкладывай! — потребовал Серебряков.

Но Пчелка из кокетства заупрямилась:

— Грубо разговариваешь, Витечка. Не душевный ты какой-то нынче. Я ему ласково, а он сразу – "выкладывай"!.. Вот и накажу тебя за недушевность твою. Небось не терпится узнать – а ты, Витечка, теперь потерпи. Вот приедешь, уважишь Пчелочку, бутылку хорошего ликерчика привезешь – тогда и получишь сюрпризик.

Ах, сыт был уже сегодня Серебряков сюрпризами! И сейчас сердцем чувствовал недоброе.

— Прошу, будь осторожна, — сказал он.

— Ты меня знаешь – я всегда осторожная, особенно с мужским полом, — игриво отозвалась Пчелка, — потому, наверно, и жива еще.

Это "еще" особенно не понравилось Виктору Арнольдовичу. Видела бы она полчаса назад Головчухина – может, разговаривала бы по-иному.

— Слышишь, ради Бога, будь осторожна! — почти с мольбой повторил он.

— Так ты едешь или нет? — не слушая его, отозвалась Пчелка. — Что-то мне кажется, ты, Витечка, не торопишься. Твое дело, смотри…

— Еду, — сказал Серебряков и бросил трубку.

Никогда он еще не мчался по Москве с такой скоростью, как сейчас. Только по дороге вспомнил, что не захватил для Пчелки ее любимый ликер "Бенедиктин" – глядишь, она из-за этого снова раскапризничается.

"Если доживет", — непроизвольно отчего-то подумал он, еще сильнее вдавливая педаль газа.

Пчелка жила за городом, в роскошной двухэтажной вилле в престижном дачном поселке. Дорога, которая должна была занять не менее полутора часов, при такой езде не отняла у Серебрякова и часа. Однако, подруливая к вилле, обострившимся после всего чутьем он все отчетливее чувствовал недоброе.

Без звонка вошел в дом. Дверь была почему-то не заперта, что еще больше настораживало. И охранники не встречали его на пороге. "Не успел…" – обреченно подумал Виктор Арнольдович, проходя через холл.

Со второго этажа раздавались звуки ругани и увесистых шлепков. Он бросился туда и застал сцену, которая при других обстоятельствах могла бы показаться даже забавной. В гостиной стояли навытяжку два мордоворота-охранника, а сухенькая старушка, восьмидесятилетняя мать Пчелки, изо всех сил лупцевала их по откормленным щекам и, захлебываясь слезами, приговаривала:

— Не уберегли!.. Крошку мою не уберегли!.. Красавицу мою!.. Мало вам платили?.. Мало себе рожи отъели на ее харчах?.. А вы не уберегли, говнюки!.. — При каждом слове отвешивала по хорошей пощечине. Пощечины следовали с такой частотой, что казалось, белье полощут.

Когда старушка немного выдохлась и на миг перестала их лупцевать, один из охранников, с белыми, как у альбиноса, волосами, проныл:

— Так-ить у самой двери стояли, не отходя…

— А из комнаты она ж сама выгнала, — вставил другой, чернявый. — И на засов заперлась… Кто ж знал?..

Старушка после их слов обрела новые силы и стала хлестать по их бульдожьим рожам с удвоенной частотой.

— Кто знал?.. Кто знал?.. Вам за что, дармоедам, деньги плотят? Чтоб знать?.. Вам плотят – охранять!.. А вы – не уберегли!..

Все было Виктору Арнольдовичу ясно: Пчелки уже нет в живых. Оставалось лишь узнать, как это проделано. Подойдя сзади, он спросил:

— Где она?

Старушенция обернулась и тут же, разрыдавшись, повисла у него на шее, запричитала:

— Убили крошку мою, красавицу!.. Звери!.. А эти дармоеды… Не уберегли…

Она было собралась возобновить мордобой, но Серебряков придержал ее и гаркнул на охранников:

— Почему входная дверь открыта?!

— Так это ж – потом, — проговорил белобрысый.

— Потом открыли – когда искать выбежали, — подтвердил чернявый. — Того, кто убил… Никаких следов…

— Следопыты …ные!.. — основательно отвесив ему, вставила старуха.

Виктор Арнольдович поспешил упредить новую серию оплеух – не столько было жалко этих охранников, сколько времени.

— Где она? — спросил он.

— Там… — Старушенция повела его в коридор, выходивший из гостиной.

Охранники с лицами, ставшими от побоев совершенно красными, уныло побрели следом.

Сразу же в коридоре Серебряков увидел, что дверь в одну из комнат выломана и висит на одной петле. Под дверью валялся выбитый из гнезд засов.

— Здесь… — буркнул чернявый.

— Главное – никаких звуков не было… — добавил белобрысый. — Видите, на засов было заперто. А мы вот тут стояли… Она, как вам позвонила, так сразу нас с Вальком выгнала и заперлась…