В тот вечер они рано отправились спать, и разделись под одеялом, и засмеялись, как тогда, в своей ледяной спальне в Восточном Китае. Потом они занимались любовью, после чего долго лежали, обнявшись, и думали о том, как хорошо, когда рядом с тобой близкий человек. И от этой мысли оба расплакались и пролежали в объятиях друг друга до самого утра.
Утром, на одиннадцатый день задержки родов у Рей, Лайда проснулась с комом в горле. Ночью ей снилась Хэнни, и Лайла вспомнила, зачем гадалка когда-то перебралась в Нью-Йорк: ее сын погиб на войне. В тот год стояла очень суровая зима. Все вокруг было покрыто льдом. От деревни к деревне ходили тысячи оставшихся без крова, умирающих от голода людей. Они совершали набеги на погреба и просили милостыню. Когда к Хэнни пришел староста и сообщил, что ее сын погиб на войне, Хэнни не могла сдержаться. Ее крики долго разносились по всей деревне, и матери затыкали детям уши. Сын Хэнни был солдатом, но для нее он все еще оставался мальчиком. Соседи затопили в ее доме печь, но когда ушли, чтобы принести ей супу, Хэнни заперла дверь и больше уже никого не пустила в дом. Она сидела перед печкой, завернувшись в одеяло. Пришла ночь, и ее горе стало еще сильнее. Соседи стучали в дверь, но Хэнни не обращала на них внимания. Зачем они ей? Разве могли они рассказать то, что ей хотелось знать? А знать Хэнни хотела вот что: как погиб ее сын? была ли его смерть долгой и мучительной или он умер быстро? звал ли он ее перед смертью? Она почему-то была уверена, что звал, хотел видеть свою мать, но к нему никто не подошел.
В ту ночь разыгралась снежная буря. Хэнни то и дело слышала стук в дверь, но не реагировала на него. Горе ослепило ее, но со временем оно, конечно, пройдет. Когда она звала сына, то была уверена, что где-то рядом слышится детский голос, который шептал: «Мама». Наконец она уснула. За ночь перед ее домом намело сугробы, огонь в печи погас, и под потолком плавал дым. Проснувшись, Хэнни открыла окно и проветрила комнату. Затем пошла к двери. Дверь не открывалась. Хэнни нажала сильнее, потом еще и еще. Наконец дверь поддалась. В глаза ударил такой яркий свет, что Хэнни закрыла лицо рукой, но когда она увидела, что мешало ей открыть дверь, вся кровь отхлынула у нее от лица. На крыльце лежал замерзший мальчик лет десяти, бездомный бродяга. Его руки все еще тянулись к двери. Это его голос слышала в ночи Хэнни. Это он плакал и звал свою мать, но никто не открыл ему дверь, никто не пустил его в дом.
Хэнни в тот же день покинула родную деревню. Через два года она была в Нью-Йорке. Там она приняла твердое решение думать только о будущем. Вот почему она решила заняться гаданием на чайных листьях — сначала бесплатно, затем за чисто символическую плату.
Когда Лайла узнала историю Хэнни, то сперва растерялась. Все это было так ужасно, что любые утешения теряли смысл. Но Хэнни держалась так отстраненно, точно рассказывала не о себе, а о ком-то другом. Подозвав официантку, Хэнни заказала тосты и джем, но, когда заказ принесли, к джему даже не притронулась, лишь намазала на хлеб немного масла. Все ее движения говорили о том, что рассказывать о своем горе она больше не в состоянии, ибо как можно выразить словами то, что так долго носишь в своей душе?
Лайла знала, что иногда бывает невозможно объяснить самые простые вещи: например, как можно жить дальше, если ты потерял ребенка; почему чистое и ясное голубое небо ранним утром может вызвать слезы; как женщина может стоять у окна и смотреть на мужа, который пилит дрова, и в этот момент не желать ничего, кроме одного: взгляда любимого мужа, который видит ее за занавеской, и в ответ машет рукой.
На двенадцатый день у Рей начались схватки. Казалось, через ее живот и спину кто-то протянул раскаленную проволоку и начал ее сжимать. Рей пила травяной чай и читала журналы. Беспокоить Лайлу и Ричарда ей не хотелось, поскольку она считала, что у нее просто разболелась спина. Но схватки участились, и, когда интервал между ними сократился до пяти минут, Рей поняла, что пора. Она позвонила врачу, собираясь немедленно выехать в больницу, но врач велел ей позвонить, когда между схватками будет проходить не более двух минут.
В течение дня ничего не изменилось, и Рей немного успокоилась. Она достала швабру и вымыла пол в кухне, потом вывела собаку и смотрела, как та гоняется за птицами. Все это Рей делала в перерывах между схватками, воспринимая их как некую данность, с которой ей придется жить всю оставшуюся жизнь. Но вдруг все изменилось. Схватки повторялись каждые пять минут, но теперь что-то жгло ее тело, как раскаленное железо. Рей встала под холодный душ, но жар не проходил. Тогда она открыла все окна в доме, а когда высунулась в окно на кухне, чтобы глотнуть свежего воздуха, увидела небольшой грузовик, припаркованный у тротуара.
Накинув платье, Рей схватила собаку за ошейник и потащила ее к двери. Всю неделю Рей не покидало чувство, что Джессап здесь, рядом, всю ночь стоит возле ее дома, так как знает, что ночью она не выходит. Зато теперь он попался. Джессап сидел за рулем и что-то жевал, доставая еду из пакета с надписью «Макдоналдс». Рей постучала в боковое стекло. Он оторвался от гамбургера и взглянул на нее. Ему явно хотелось вставить ключ в зажигание и что есть сил надавить на газ. Рей снова постучала, и Джессап, немного подумав, опустил стекло.
— Я знала, что ты околачиваешься где-то рядом, — торжествующе заявила Рей, наклонившись к окну.
— Я не околачиваюсь, — возразил Джессап. — Просто в настоящий момент у меня нет адреса. Только и всего.
— Значит, ты просто ставил здесь машину, — сказала Рей.
— Вот именно, — подтвердил Джессап.
— И что, из всех улиц Южной Калифорнии была свободна только моя? Да как ты смеешь стоять тут да еще жевать свой дурацкий гамбургер?! Как ты смеешь думать, что со мной можно так поступать?!
— Да ладно тебе, — попытался успокоить ее Джессап. — Я что, не имею права увидеть собственного ребенка?
— Ах, вот оно что, — съязвила Рей.
— Так ты мне его покажешь или нет? — спросил Джессап.
Рей стояла, положив руку на окно машины. И тут начались схватки, так что она судорожно вцепилась в край приспущенного стекла. Джессап наблюдал за домом уже семь дней, но поскольку делать это он мог в основном ночью, то сумел разглядеть очень немногое: зажженную лампочку, открытое окно, опущенные жалюзи. Теперь он видел только лицо Рей, ее пальцы, ее узкие плечи.
— Мальчик родился, да? — поинтересовался Джессап.
Рей отошла от грузовика, чтобы Джессап мог видеть ее фигуру.
— У меня еще никто не родился, но, когда это случится, я пошлю тебе телеграмму, — сказала, уходя, она и бросила через плечо: — Если, конечно, к тому времени у тебя будет адрес.
Услышав, как сзади хлопнула дверца машины, Рей ускорила шаг. Схватки стали сильнее. Теперь раскаленная проволока сжимала ее так крепко, что лишала возможности двигаться.
— Постой, нам нужно поговорить, — окликнул ее Джессап.
Рей хотела войти в дом, но не смогла. Медленно сосчитав до пяти, она сделала глубокий вдох, затем сосчитала снова. Когда к ней подбежал Джессап, она стояла, согнувшись пополам.
— Что с тобой? — спросил он.
Рей взяла его руку и положила на свой живот.
— Господи, боже мой! — воскликнул Джессап, отнимая руку. — Рей…
Он наклонился к ней. Она держалась за него, пока схватки не закончились. Потом он помог ей подняться и уже хотел было зайти вместе с ней в дом, но стоявшая в дверях собака залаяла, преградив ему путь.
— Убери эту псину, — потребовал Джессап.
Рей в это время искала в тумбочке старые часы с секундной стрелкой. Джессап попытался отпихнуть собаку ногой, но она залаяла еще яростнее.
— Убью, зараза! — рявкнул на собаку Джессап.
— Хватит! — одернула его Рей. Джессап и Лабрадор уставились на нее.
— Я же не знал, что ребенок еще не родился, — сказал Джессап.
Рей подошла к двери и взяла собаку за ошейник. Та глухо зарычала.