Марин выпил залпом полный бокал вина. Затем отодвинулся в угол дивана и, оцепенев, смотрел на бледное лицо Моны. Но вместе с ужасом, как ни странно, в его сердце продолжала жить любовь. И это сочетание несочетаемого придавало невероятную остроту чувствам.

— Бедная моя девочка! — воскликнул Марин. — Она сделала тебя вампиром?

— Да, но весьма необычным, — подтвердила Мона. — Я потом отыскала ее бабку, которой было больше ста лет. Она считалась самой сильной ведьмой в их племени. И вот что старуха мне поведала. Злата начитала древний наговор, и после смерти я превратилась в существо наподобие стригоя. Но там было одно условие: если я когда-нибудь встречу человека, который полюбит меня всем сердцем и даже решится на проведение обряда бракосочетания в церкви, то я навсегда избавлюсь от этого состояния.

— Я готов! — пылко воскликнул Марин и схватил ее за руки.

— Подожди! — остановила его Мона. — Однако если этот смертный обманет меня, я укушу его. И он или умрет, или превратится в вампира.

— Значит, парень в ущелье Борго… — тихо проговорил Марин и замолчал.

— Да, он изменил мне и… — сказал она.

— Не надо! — остановил ее Марин. — Я не хочу этого слышать.

— Я выпиваю всю кровь, а потом плачу кровавыми слезами над жертвой, — прошептала Мона. — И так продолжается уже пять веков. Но я ищу, ищу того единственного, кто по-настоящему полюбит и освободит меня.

— Ты нашла его! — взволнованно произнес Марин. — Я не обману! Я люблю тебя, кем бы ты ни была! Я готов отвести тебя в церковь, а потом прожить с тобой всю жизнь! Ведь тогда ты снова обретешь бессмертную душу и станешь обычной девушкой… Так, да?

Мона не ответила. Марин начал целовать ее.

Через неделю все было готово к бракосочетанию. Но Мона настояла, чтобы никто из родных и друзей ее жениха не знал о готовящейся свадьбе. Марин ждал свою невесту у церкви в черном костюме, белой рубашке и с букетом белых роз. Когда Мона подъехала и вышла из машины, у него дух захватило от ее красоты. Она была в длинном белоснежном платье, окутанная облаком фаты. Священник их уже ждал. Он совершил обряд, поздравил новобрачных. Свидетелями были случайные прохожие — молодая пара, которую Марин нашел на улице. Во время церемонии они улыбались. Когда все закончилось, поздравили молодых и сразу ушли.

Марин вывел Мону из церкви. Она сильно дрожала и, казалось, с трудом стояла на ногах. Когда новобрачные начали спускаться по лестнице, вдруг налетела черная туча и началась гроза, хотя утро было абсолютно ясным. Зеваки, наблюдающие за тем, как молодые спускались по лестнице, тут же разбежались. Хлынул невиданный ливень. Марин стянул пиджак, укрыл Мону и повлек ее к машине.

Но когда он спустился с лестницы, в его руках остался лишь пиджак. Новобрачная исчезла. Он растерянно оглядывался по сторонам, но Моны не было. Тогда Марин опустился на землю, прямо в лужу возле своей машины, и горько разрыдался.

Он вернулся домой через несколько часов. Как безумный, ездил все это время по улицам и искал Мону. Дождь скоро прекратился. И снова засияло солнце. Лужи на удивление быстро просохли, и уже ничто не напоминало о недавнем сильнейшем ливне. Марин заглядывался из окна машины на всех девушек, хотя бы отдаленно напоминающих любимую. Но ее не было. И он уехал домой.

Войдя в квартиру, Марин расплакался. Потом налил себе шампанского, приготовленного для праздничного обеда на двоих. Немного успокоившись, вышел с бокалом на балкон. И вдруг с ясного неба на него начали падать хрустально прозрачные капли дождя. Они зазвенели о крышу, о перила и словно сложились в переливчатую песенку. Марин прислушался. Ему показалось, что он узнает звенящий голосок Моны.

— Милый Марин, — пели капельки, — будь счастлив и не поминай меня лихом! Ты освободил меня от страшного заклятия, и я больше не проливаюсь кровавым дождем, потому что мое существо очистила твоя любовь. Она же вернула во время церковного обряда мою бессмертную душу, и я наконец обрела покой. Отныне вампир-дождь исчезнет навсегда с этой земли. Прощай! И храни тебя Бог!

— Мона… — прошептал Марин. — Я люблю тебя…

— Прощай… — застучали капельки.

— Прощай, — тихо повторил он, снял пальцем капельку со своей щеки и тихо подул на нее.

На душе становилось все легче, хотя он знал, что никогда не забудет Мону. Но Марин понимал, что сильно изменился внутри, по-старому жить уже никогда не сможет. И был благодарен за это Моне.

«Любовь преобразила меня, — подумала Настя и, вытянув шею, расправила плечи. — Неужели он этого не увидит?»

Она плавно подняла правую руку вверх и чуть ее выгнула. Ей показалось, как вокруг ее тоненькой руки появляются белые перья… и вот это уже не рука, а лебединое крыло… Настя поднялась на кончики пуантов, потянулась вверх всей своей худенькой изящной фигуркой, подняла другую руку-крыло и поплыла по сцене, изредка поглядывая в пустой темный зал. Она еле слышно напевала какую-то протяжную мелодию, тут же ею сочиненную, вернее, подсказанную движениями ее тела.

— Ну, дорогая, ты у нас сегодня настоящий лебедь! — услышала Настя.

В актовый зал вошла Инна Андреевна, руководитель хореографического кружка.

— А я действительно только что превратилась в белого лебедя, — ответила Настя и остановилась. Потом спохватилась и присела в реверансе, тихо сказала, опуская ресницы и замирая: — Здравствуйте.

— Добрый вечер, — рассмеялась Инна Андреевна. Затем она обернулась к стайке смеющихся девчушек, влетевших вслед за нею: — Дорогие мои, тише, спокойнее! Попрошу всех к станку. Собрались! Начинаем работать! Первая позиция, пожалуйста. Начинаем с демиплие. И раз, и два…

Клуб, в котором они занимались, был построен еще в тридцатые годы прошлого века, танцкласс в нем отсутствовал, и репетиции проходили в актовом зале. Спинки составленных в ряд стульев служили девушкам станком. Но это никого не смущало.

После окончания репетиции Настя решила отправиться домой в одиночестве, под благовидным предлогом отстала от подружек и пошла неторопливо. На ней была белая куртка, выделяющаяся ярким пятном на фоне темной дождливой улицы. И Настя невольно кидала взгляд на свое отражение во всех встречающихся по пути витринах. Она все еще видела себя лебедем, и ей казалось, что она плывет по промозглым осенним улицам прекрасной призрачной птицей.

«Если бы сейчас Алекс встретился на моем пути, он сразу бы понял, какая я необыкновенная девушка. Разглядел бы эти белоснежные крылья за моей спиной и мгновенно влюбился», — думала она.

Не удержавшись, Настя начала кружиться на мокром, усыпанном опавшей листвой асфальте и что-то напевать себе под нос.

Через день ей исполнялось семнадцать лет, но сказки по-прежнему оставались ее самым любимым чтением. После окончания школы Настя твердо решила поступать в педагогический институт на факультет дошкольного воспитания. Она любила детей и хотела всегда находиться среди них. Взрослая жизнь пугала и казалась странной и жестокой. Настя любила посещать занятия хореографического кружка в основном из-за того, что они давали ей возможность безудержно фантазировать и жить в своем, придуманном мире, наполненном музыкой, красивыми движениями и самыми невероятными образами. Им давали основы классической хореографии, но акцент был на свободное творчество. Настя занималась в кружке уже четвертый год и делала большие успехи. Природный талант, естественная грация ее пропорциональной фигуры позволяли выражать мысли и эмоции в своеобразных, странных, но необычайно красивых этюдах. Она с легкостью их сочиняла под предложенную или выбранную самой музыку. Инна Андреевна любила эксперименты, и в зале звучало все: от Моцарта и Баха до Шнитке и Фредди Меркьюри. Ученицы обожали Инну Андреевну, с удовольствием приходили на занятия и задерживались допоздна, иногда уходили почти перед закрытием клуба.

Однажды в конце весны на репетицию вместе с Инной Андреевной пришел молодой человек. Он принес большой фотоаппарат с длинным объективом и начал молча снимать. Девушки вначале немного смутились, но вскоре перестали обращать на него внимание. Его звали Александр, но он представился как Алекс. Настя тихо прыснула, так как ей показалось смешным переиначивание имени на западный манер, и тут же зарделась, потому что Алекс пристально на нее глянул. Как потом выяснилось, он профессионально занимался фотографией. На вид ему было около двадцати пяти.