— Барт, присмотри за сковородкой, ладно? — крикнула она дяде. — Я спущу трап для Вана!

Через несколько секунд старая деревянная лесенка коснулась прибрежной гальки. Ван скинул башмаки и поднялся на борт.

За семь лет он изменился не меньше Энни. Долговязый паренек с костлявыми плечами и выпирающими ребрами превратился в зрелого мужчину, худощавого, но крепкого и отлично сложенного.

Отчасти за это следовало благодарить Барта. Старый моряк научил юношу лазить по мачтам и ставить паруса, посвятил в тайны водных лыж и виндсерфинга. Именно на шхуне Барта Ван каждый год по крайней мере на два месяца отрывался от книг и любимого компьютера, чтобы вволю надышаться морским воздухом.

— Привет, как жизнь? — поздоровался он.

— Отлично! Какой приятный сюрприз! Когда ты приехал?

— Вчера вечером. Было слишком поздно, чтобы идти к вам. Теодора сказала, что вчера ты была в палаццо, писала для нее письма.

— Да, из-за артрита она не может держать в руках ручку. Но, мне кажется, в последнее время она немного повеселела. Ты надолго приехал?

— Я пробуду здесь всего двое суток. В четверг мне надо вернуться в Париж.

— Стоило ли приезжать на такое короткое время?

— Есть причина... Привет, Барт, как живешь? — И он тепло улыбнулся старому моряку.

Поднявшись на борт и пожав руку дяде Барту, Ван снова повернулся к Энни:

— С днем рождения! — и, склонившись к ней, по-дружески расцеловал девушку в обе щеки. Энни почувствовала, что заливается краской. Она не привыкла к поцелуям. Дядя Барт любил ее, но редко позволял себе проявлять чувства. Иногда он трепал ее по голове или хлопал по плечу, когда она была маленькой, дул на ушибленное место, но не целовал никогда — даже на ночь.

Ван не заметил смущения Энни: он выгружал из рюкзака подарки.

— Это для капитана... — он протянул Барту бутылку виски, — а все остальное — для бравого боцмана.

И он протянул Энни добрый десяток аккуратных свертков, красиво перевязанных цветными ленточками. Некоторые бантики помялись в дороге, но Энни тут же разгладила их ловкими пальчиками.

Барт отправился вниз за стаканами, а Энни начала разворачивать свертки, осторожно развязывая ленты, чтобы не порвать великолепную оберточную бумагу.

Родственники Вана, которых Энни знала только по именам, прислали ей купальник, калькулятор, школьный рюкзачок, толстую, словно сигара, ручку, пояс с серебряной пряжкой и пару кассет для плеера, который Энни получила в подарок на тринадцатилетие. К каждому подарку прилагалась открытка с простеньким поздравлением вроде:

«Русалке Джованни от кузины Кейт с наилучшими пожеланиями».

За подарок, надписанный рукой Вана, Энни взялась в последнюю очередь. Судя по всему, под оберткой скрывалась какая-то толстая книга — например, антология американской поэзии. Ван знал, как Энни любит стихи.

— Обязательно дай мне адреса всех твоих родственников! Я напишу каждому и поблагодарю их.

— Можешь послать открытки. Купим их сегодня в Ницце.

— А зачем нам ехать в Ниццу?

— Подожди — узнаешь.

Он остановил на ней смеющийся взгляд, и у Энни вдруг перехватило дыхание, а в груди словно забили крыльями сотни крошечных бабочек.

Ван и раньше вызывал в девушке такое чувство, но сейчас смятение было сильнее и ощущалось острее, чем прежде.

Энни опустила глаза на открытку. Коротко и просто: «Энни от Джованни». И дата.

— Почему не «от Вана»? — спросила она.

— Потому что на самом деле меня зовут Джованни. Когда я прославлюсь и заработаю кучу денег, то для всего мира стану Джованни Карлайлом, а Ваном останусь только для семьи и друзей.

Ты ведь тоже будешь подписывать свои статьи не «Энни», а «Аннет Ховард».

— Мне больше нравится «Энни»... — Она вдруг замолкла. — Что это?

— Портативный компьютер, — объяснил Ван. — У тебя хорошая пишущая машинка, — улыбнулся он, — но ей место в музее. А это... — он похлопал компьютер по глянцевой крышке, — конечно, не Бог весть что, но для новичка в самый раз.

Отец Вана занимал важный пост в американском министерстве иностранных дел, а отчим владел в Милане несколькими предприятиями, связанными с индустрией высокой моды, бурно развивающейся в Италии, но Ван предпочитал не брать денег у родителей. Семья оплатила его образование, но жил он на свою зарплату программиста, и зарплата эта была не слишком велика.

— Смотри, — заговорил он, откидывая крышку и включая компьютер. Экран засветился матовым зеленоватым светом.

— Какая прелесть! — воскликнула Энни. — Но напрасно ты даришь мне такие дорогие подарки!

— Я купил его по дешевке у приятеля. Напомни привезти тебе руководство. Завтраком угостишь?

— Боже мой, яичница! — всплеснула руками Энни и бросилась в камбуз.

Потом они купались вдвоем. Море еще не прогрелось после зимы: на поверхности вода была теплая, словно парное молоко, но чуть глубже такая холодная, что дух захватывало.

Энни и Ван прыгнули в воду с палубы и поплыли наперегонки к знакомым невысоким скалам, торчавшим из воды, словно хребет какого-то древнего чудовища. Вместе они взобрались на скалы и легли, подставив загорелые тела яркому южному солнцу.

— Почему твоя кузина Кейт назвала меня «русалкой Джованни»? — спросила Энни, выжимая соленую воду из волос.

— Барт как-то раз назвал тебя «русалкой без хвоста». Мне это понравилось, я пересказал Кейт, а она, видно, запомнила.

Ван лежал, закинув руки за голову, и на его оливково-смуглой груди блестели капельки воды. При взгляде на него Энни вновь ощутила странный трепет. «Где это он успел так загореть?» — подумалось ей.

— Попутешествуешь с нами этим летом?

— Наверно, нет.

— Почему? — разочарованно протянула Энни. Ее неприятно поразило равнодушие Вана к этой теме.

— Времени не хватает. Я ведь уже не студент, и у меня нет каникул. Кончилась беззаботная юность, — полушутливо-полупечально заметил он. — Да и ты, Энни, скоро станешь взрослой. Наслаждайся бездельем, пока можешь.

— А я хочу поскорее вырасти, — мечтательно ответила Энни. — Знаешь, как надоедает из года в год плавать по одному и тому же маршруту, швартоваться в одних и тех же бухтах... Я хочу увидеть большие города — Лондон, Париж... Только немножко тревожусь за дядю Барта. Что он будет делать без меня? Кто будет его кормить? Сам-то он ничего, кроме яичницы и бутербродов, готовить не умеет.

Ван, приподнявшись, сел — на груди и на животе заиграли мощные, хорошо развитые мускулы. У Энни вдруг пересохло во рту.

— Может быть, не стоило дарить ему бутылку горячительного? — обеспокоенно спросил он. — Но я подумал, пусть лучше пьет хорошее шотландское виски, чем дешевое пойло местного разлива.

— Он много пьет от одиночества, — вздохнула Энни. — Конечно, у него есть я, но это все-таки не то, что настоящая семья. Я слышала, — продолжала она задумчиво, — что давным-давно, еще до моего рождения, он был влюблен. Но его девушка наотрез отказалась переселиться на шхуну, а Барт знал, что на суше жить не сможет. Море у него в крови. Представь себе, что тебе пришлось бы выбирать между любимой женщиной и делом всей жизни, — ужасно, правда? Для обоих ужасно.

— Должно быть, она не любила его по-настоящему, — сурово ответил Ван. — Еще каких-нибудь сорок лет назад жены ехали за мужьями в африканские джунгли, в Патагонию — и не жаловались!

— А может быть, просто понимала, что не выдержит. Я привыкла к жизни на море, потому что не знала другой, а для кого-то она неприемлема.

— И тебя не пугает мысль о жизни на суше? — поинтересовался Ван. — Уверена, что тебе понравятся большие города?

— Ницца большой город, и она мне нравится.

— Ницца деревня по сравнению с Лондоном или Парижем. К тому же здесь море под боком. Будь у меня деньги, поселился бы в Оренго и никуда бы отсюда не уезжал! — грустно добавил он. — Но, увы, на ремонт палаццо требуется целое состояние. А у меня его нет... пока.

— Теодора и ее муж были очень богаты, — с любопытством заметила Энни. — Что же случилось с их состоянием?