– Договориться? О чем вы толкуете?

– Возможно, это первый контакт с внеземной цивилизацией, а мы собираемся их убить, даже не попытавшись наладить общение.

Он расхаживал по платформе, что-то бормотал про себя и время от времени вскрикивал

– Господи, да это же просто мармелад, а не настоящие пришельцы! Это всего лишь игра.

– А если это всего лишь игра, то почему мы так серьезны?

– Давайте высыпем эту хрень в воду и покончим с этим.

В вечерних лучах солнца поблескивало лезвие ножа.

– И вообще, откуда мы знаем, что вода их убивает?

– Что?

– Они только что приземлились у нас в саду. Мы ничего о них не знаем. Откуда нам знать, что вода их убивает?

Потерпевший по-прежнему находится в коме, получив множество колотых ран в грудь и в горло

– Послушайте, возьмите веревку и тяните.

– Да. И хватит с нас детского лепета.

– Вы готовы, профессор?

Пациент был выписан вопреки моему профессиональному заключению и вопреки рекомендации, содержавшейся в памятной записке, которую я направил в Министерство внутренних дел

– Маркус, вы готовы?

Поскольку на улучшение состояния вашего сына нет, по-видимому, никаких надежд, я могу лишь принести свои соболезнования за то горе, которое было причинено вам и вашей семье

Профессор Коул осознал, что обращаются к нему, и обвел взглядом выжидающие лица коллег. Он обнаружил, что сидит на полу конференц-зала, хотя совершенно не помнил, как здесь оказался. Прежде чем подняться на ноги, он достал из кармана платок и вытер со щек и лба капельки пота.

После чего профессор Маркус Коул, действительный член Королевской коллегии психиатров, нехотя сказал:

– Да, я готов.

Четверо веревочников заняли свои места, и доктор Дадден досчитал до трех с размеренной, но взволнованной монотонностью. После успешного выполнения задания им разрешили съесть мармеладных утопленников.

15

Терри к ней даже пальцем не притронулся, что Сара впоследствии неизменно подчеркивала, обсуждая этот случай с друзьями или психоаналитиком. Но она все равно испугалась. Никогда она не видела подобной ярости – даже у Грегори в ту ночь, когда они расстались. Терри колотил кулаками по столу, по стенам. Издавал пронзительные, нечленораздельные выкрики. Расшвыривал во все стороны мелкую мебель.

– Но я ни при чем, – твердила Сара. – Я ни при чем. Я ведь не специально.

После того случая Терри почти неделю с ней не разговаривал. Квартира, в которой они вместе жили, просторностью не отличалась, и потому полностью изолироваться друг от друга было трудно, но Терри продемонстрировал свое отношение: убрал все свои книги и бумаги из гостиной, где обычно работал, и устроил импровизированный кабинет в темной и неотапливаемой третьей спальне. Впрочем, старался он напрасно, поскольку в конце недели его вызвали к редактору и известили об увольнении; а поскольку арендную плату он вносил за обоих, на этом их совместное проживание закончилось. В журнале «Кадр» Терри проработал всего три месяца.

Через несколько дней они съехали: для Терри начался продолжительный период кочевий по квартирам приятелей, а для Сары (которая тогда еще не нашла работу в школе) – жизнь у нелюбимой тетки в Крауч-Энде. Но к тому времени ярость Терри поубавилась. Он смог увидеть в происшествии если не смешную сторону, то хотя бы иронию, которая в последующие годы доставляла ему все больше и больше удовольствия. Он продолжал общаться с Сарой, ходил вместе с ней на вечеринки и время от времени просил еще раз рассказать ту историю, чтобы яснее представить себе, как же произошла катастрофа.

– Это был сон, Терри. Видимо, мне приснилось, будто я все сделала.

– Но как такое может быть? Ни у кого не бывает подобных снов.

– У меня бывает. Со мной такое происходит всю жизнь.

Даже теперь, оглядываясь на тот день, Сара не могла отличить сон от яви – так гладко одно перетекло в другое. И сну, и яви сопутствовал один и тот же антураж: робкое послеполуденное солнце, на которое то и дело набегают облака, отчего стол то погружается в тень, то ярко сияет; шум поездов, громыхающих мимо каждые несколько минут; за железнодорожными путями волнуется море листвы – кладбище. Середина ноября. После отъезда Терри в Италию в квартире поселилась призрачная тишина. Все эти дни Сара ни с кем не разговаривала, если не считать самого Терри – утром он позвонил из Милана и долго трещал о знаменитом режиссере, у которого ему поручили взять интервью, потом поинтересовался, пришла ли корректура речи Генри Логана.

– Да, – ответила Сара, – с утренней почтой.

– Хорошо, потому что я кое-что хочу там подправить, – сказал Терри.

Журнал «Кадр» в тот год – последний год своего существования – превратился в аскетическое, страшноватое на вид издание с небольшой, но весьма влиятельной читательской аудиторией: сплошь специалисты и истинные любители кино. Статьи в журнале были, как правило, пространными, отягощенными огромными сносками, с редкими иллюстрациями. В обычных обстоятельствах редколлегия и не подумала бы помещать столь короткий и легковесный материал, как послеобеденная речь Генри Логана, но этот печально известный британский киномагнат и продюсер сначала объявил о своем уходе из киноиндустрии, а затем спас – по одному ему ведомым причинам – «Кадр» от очередного и на сей раз грозившего стать роковым финансового кризиса. И теперь, когда Логан стал благодетелем и главным акционером журнала, не могло быть и речи о том, чтобы презреть рукопись с присохшими остатками еды, которую одним прекрасным утром Генри Логан гордо хлопнул на стол главного редактора. Рукопись имела весьма вдохновляющее название – «Фрагменты из жизни в кино», и появление этих листков немедленно вызвало среди сотрудников цепную реакцию: один за другим они отфутболивали их друг другу, старательно уклонясь от кошмарной задачи – привести рукопись в сколько-нибудь читабельный вид. В итоге непосильный труд возложили на Терри – как на самого молодого сотрудника, занимающего самое низкое положение. Терри сразу понял, что с содержанием речи много не сделаешь: то была банальная смесь пустых воспоминаний и тошнотворной похвальбы. Тем не менее, он постарался отбросить личную неприязнь, которую питал к отпрыску Логана после не столь давнего общения, и занялся самой насущной, с его точки зрения, работой: сносками, которые придали бы статье биографическую основательность, а заодно разъяснили зарубежному читателю многочисленные отсылки к британским культурным реалиям.

С усердием новичка Терри потратил на подготовку сносок не меньше недели и все еще мучился, решая, какие выкинуть, а какие оставить, когда позвонили из журнала и сообщили, что заболел один штатный журналист. Терри предстояло его заменить в весьма приятном деле – съездить в Милан и подготовить репортаж о съемках престижного совместного англо-итальянского фильма. Перед отъездом Терри отдал в редакцию более-менее законченный вариант рукописи, снабженной сносками, хотя в статье и оставалось несколько зудящих неясностей. Как раз для того, чтобы разрешить одну из них, он в то утро и позвонил Саре из Италии.

– А теперь слушай меня внимательно, – сказал Терри, – корректуру следует отправить сегодня же вечером экспресс-почтой. Первым делом вычитай на предмет опечаток. А затем – ты слушаешь? – а затем я хочу, чтобы ты вычеркнула третью сноску. – Терри произнес эти слова как можно четче, поскольку международная линия остервенело трещала и шипела. – Сноска номер три. Удали ее. Она не нужна. Лишняя и не сообщает ничего нового.

– Хорошо, – сказала Сара. – Это просто. Я сделаю, не беспокойся.

– Понимаю, но убедись, что все сделано правильно, – сказал Терри. – Тебе надо перенумеровать сноски. Убедись, что они соответствуют.

– Терри, я все сделаю. Не волнуйся.

И Терри успокоенно повесил трубку, бормоча что-то о предстоящем обеде с Марчелло Мастроянни.

Сара сходила в магазин и дождалась, когда день перевалит за половину, и солнечные пятна лягут на стол в гостиной. Сварив кофе, она достала из конверта листы корректуры и аккуратно разложила их перед собой. Сноски Терри размещались на отдельном листе; третью следовало удалить, а остальные перенумеровать, но Сара решила до поры до времени отложить лист со сносками и сначала обратиться к самому тексту (всего пять страниц), чтобы внимательно проверить его на предмет смысловых ошибок и опечаток. Это дело заняло у нее минут двадцать. Прочитав все, она вернулась к предложению в самом начале. «Кто бы мог подумать всего лишь год назад, – писал Логан, – что я стану директором-распорядителем нового солидного загородного клуба и досугового центра, расположенного не где-нибудь, а в Теддингтоне, на расстоянии вытянутой руки от тех самых студий?» В конце фразы стояла цифра “3”, отсылавшая читателя к незамысловатой сноске на отдельном листе: «Спокойный, респектабельный пригород Лондона на берегу Темзы, к югу от Ричмонда». Именно ее Терри хотел удалить. Сара не понимала зачем, тем более – зачем удалять в последний момент, но, в конце концов, так решил Терри. Поэтому она зачеркнула в тексте маленькую цифру “3”, поставила на полях четкую пометку для верстальщика и начала выправлять нумерацию остальных сносок: вместо “4” стало “3”, вместо “5” – “4” и так далее. Сами сноски она пока оставила нетронутыми. Работа была простой, механической, а в квартире стояла такая тишина, что Сара слышала шорох шариковой ручки по бумаге, и каждый глоток кофе казался оглушительным взрывом.