Копалась долго. Рачительный батюшка ненужные приборы и предметы разбирал на части и скрупулезно трамбовал слоями.

– Нет ничего, – разродилась наконец с неподражаемым огорчением и понуро села перед коробом на попу. – Баб Надь, а дорогая хоть подставка-то была?

– На сто рублей сговорились.

– А-а-а, – заунывно протянула жадина и на карачках побежала к тумбе под телевизором «Рекорд». – Может, тут упрятал?

– Да вроде бы он говорил, что в гараже она, – «припоминая», проговорила баба Надя.

Татьяна кряхтя поднялась с колен и суетливо забегала оловянными глазками.

– В гараже? – переспросила тихо, как будто чиновники из муниципалитета, пришедшие отнимать родной гараж, уже стояли под дверью.

– Сходи, Таня, посмотри. Я тебе сто пятьдесят рублей дам, уж больно к старой лампе привыкла.

Борьба между жадностью и нежеланием привлекать внимание к незаконной недвижимости происходила недолго.

– Сто пятьдесят?

– Ну, двести!

– Пойдем. Татьяна повернулась к гостье широкой спиной и отправилась в свою комнату менять ночную рубашку и халат на джинсы и свитер.

По дороге к незаконной недвижимости Татьяна, обрадованная перспективой легко заработать двести рэ, разоткровенничалась:

– Я этот гараж сдавать хочу. Отец уже и нанимателя нашел, – пыхтела на ходу, и глаза-ложки – а может, даже черпаки – оживленно посверкивали. – Вроде под склад какой-то. Деньги, они, баба Надя, никогда лишними не будут…

– А кому сдавать? – вроде бы безразлично поинтересовалась бабушка Губкина.

– А кавказцам каким-то. Они уже у Смирновых склад организовали… А я что – хуже?

Если бы не исключительная полосатая шапочка, мелькнувшая на фоне гаражной стены, Софью Тихоновну Надежда Прохоровна не узнала б ни за что. Великоватые Клавдиины сапоги изменили походку, горделивая посадка шеи упряталась под горб заскорузлого плащика…

Надежда Прохоровна опустила руку вниз вдоль тела и сделала товарке незаметный знак ладонью. Мол, уходи, не попадайся на глаза…

Софья Тихоновна посмотрела на подружку с каким-то первобытным ужасом, попыталась объяснить что-то глазами, но та, повторив жест, так дернула подбородком, что Софу буквально сдуло за гаражи.

Прятаться на этой плешивой местности было категорически негде. Только в углу, образованном стойкой и планкой гигантской буквы «Г».

Из этого угла неслись нескромные мужские баритоны.

– О, – сказала Татьяна, – уж с утра начали!

И ходют все, баб Надь, и ходют, куда только милиция смотрит!

Бранящиеся мужики, словно расслышав упоминание всуе карающих органов, моментально затихли.

Татьяна отшвырнула ботинком залетевший под дверь гаража клочок газеты, недолго помучилась с вполне приличным навесным замком и распахнула створки:

– Входи, баб Надь. Смотри, где тут твоя лампа.

Если бы не внушительные накопления хлама, разложенного вдоль стенок, гараж можно было бы назвать довольно прибранным. Вся рухлядь рассортирована на горки: картон, газеты, стопочки выброшенной кем-то на помойку марксистской литературы с бантиками бечевочек поверху. Ящики с пыльными некондиционными бутылками и банками. Тулупы и телогрейки под верстаком. На верстаке тиски и жестянки. В углу коробка, аккуратно зашторенная раскрытым журналом «Огонек».

Надежда Прохоровна вошла в гараж, Татьяна, привлеченная глянцевым блеском «Огонька», сунула нос в угол. Сняла журнал и разразилась:

– Вот тихушник! Водку спрятал! От родной дочери, от зятя – в гараже!

Надежда Прохоровна подошла ближе, глянула Татьяне через плечо: в плотном картонном ящике стояли шесть разнокалиберных бутылок, под горлышко заполненных бесцветной жидкостью.

Насколько разглядела – все с водочными этикетками, одна так вовсе – «Абсолют».

Но впрочем, вряд ли. Рядом с коробкой стояла пустая пластиковая канистра, на горлышко канистры была надета зеленая пластмассовая воронка.

Тут и разливали, поняла Надежда Прохоровна.

Татьяна между тем не поняла ничего. Выдернула из коробки закамуфлированную под изморозь бутылку «Абсолюта», свинтила пробку, понюхала, смочив, лизнула палец:

– Водка. Или спирт. Разведенный.

Надежда Прохоровна пихнула ногой пустую канистру и тихо буркнула:

– Не водка. Отрава.

– Ой! Тьфу! – Отплевываясь, Татьяна таращилась на бабушку Губкину. – Баб Надь, ты что?!

– А то, – нравоучительно протянула бабулька. – Помнишь, от чего отец помер?

– О-о-ой, – присела малярша на табурет у верстака. – Ой, точно-о-о… – И выпучилась пуще прежнего. – Так ты, баб Надь, ты что… Он сам, что ль, отравился?!

Получалось – сам. Достал где-то технический спирт в пластмассовой канистре, сам разбавил, сам разлил, сам – умер.

Эх, жадность человеческая! Дети – ироды, не помогли отцу обои поклеить, да и тот хорош – сам помер и еще трех человек в могилу прихватил.

– Да где ж он эту гадость-то взял?! – убивалась Татьяна. – Баб Надь, он ведь издалека эту канистру приволочь не мог! Он буханку хлеба и кефир еле до дому приносил! А тут – восемь литров!

– А ты подумай, – хмуро предлагала отставная крановщица.

– О-о-ой, – голосила сиротинушка. – О-о-ой! Да выбросить эту гадость, и вся недолга! – и потянулась к канистре.

Надежда Губкина схватила Зубову за рукав:

– Ты что, ненормальная, под суд захотела?!

– Какой суд, баб Надь? – окончательно перепугалась малярша и суетливо заерзала по табурету. – Ты что такое говоришь? При чем здесь я?!

– А при том! – авторитетно припечатала Надежда Прохоровна. – Там сейчас один мужик в реанимации лежит. А как очнется, что скажет?

– Что он скажет? – испуганно распахнула оловянные буркала Танька.

– А то он скажет, что отец твой эту водку из гаража принес, да, может, хвалился – пейте, ребята, у меня ее целый ящик припрятан.

– О-о-ой, – по новой заголосила Татьяна.

– То-то же, что – ой. Ты тут все уберешь, следы уничтожишь, а это, матушка, тоже – суд…

– А что ж делать-то?!

– К участковому идти. Мол, нашла в гараже, моей вины тут нет.

– Так арестуют… гараж-то!

– И пусть. Без гаража, зато на свободе.

Относительно мужика в реанимации приукрашивала баба Надя безбожно. Тот уже показания давал и о том, откуда отрава взялась, ничего не показывал.

Но на Таньку слова об уничтожении следов преступления – смертоубийственного! – возымели действие. Ложечные глазки, прощаясь, шарили по гаражу, Татьяна уже прикидывала, что из рассортированного хлама можно снести в приемку утиля…

– Баб Надь, а ты со мной к участковому не сходишь? Ты с ним вроде как близко знакома…

– Схожу, – кивнула бабушка Губкина. – Но и ты сама себе помоги, может, зачтется, когда спрашивать будут, почему сразу о гараже не сказала…

– Да, да, баб Надь. Что делать надо?

– Узнай, откуда отец эту гадость приволок. Кто дал?

– Дак откуда ж я узнать могу?!

Надежда Прохоровна с укоризной оглядела бестолковую сироту:

– Приволочь издалека не мог?

– Не мог.

– Значит, туточки где-то, неподалеку прихватил. А кто у вас еще гаражи под склад сдает?

Татьяна шмыгнула покрасневшим носиком:

– Ну так Смирновы. Кольцовы машину ставят. У Муравьевых тоже инвалидка стоит…

– Ну так иди к Смирновым! – поражаясь бездеятельной, когда дело денег не касается, сиротке. – Иди узнавай, кому Федя гараж сдавал. Тут у него недавно какие-то ящики картонные разгружали, как раз Колька Шаповалов и перетаскивал.

– Счас, – вскочила Танька. – Счас сбегаю. – Метнулась к выходу из гаража и остановилась уже за порогом. – Но только и ты, баб Надь, не уходи. Сходи потом со мной к Алешке.

– Схожу, схожу, – миролюбиво усмехнулась Губкина. – И гараж пока покараулю…

Татьяна рысью припустила к восемнадцатому дому. Хвостик-антенна дрожал в такт мощным скачкам, старалась негодная дочь вовсю – найти человека виноватее себя.

Баба Надя прикрыла разверстые створки ворот, огляделась по сторонам – нет нигде полосатой шапки, и недолго раздумывая отправилась на розыски Софьи Тихоновны в обход гаражей.