– Ну так и радуйся! Может, в этом его счастье! А нашел бы другую…

– Другая, – перебила Шура, – Настя была. Вот, смотри. – Раскрыв альбом, хозяйка недолго искала в нем другую фотографию с запечатленной компанией: сама баба Шура, Настенька, узнаваемый уже Саша и невысокая бледная женщина с кучерявыми светлыми волосами. – Смотри. Разве может Настенька с этой задрыгой сравниться! Чистенькая вся, беленькая, ножки точеные… Это на мой день рождения в парк ходили, там и снялись. Аккурат за неделю до Шуркиных проводов. Вот я, вот Мариночка, царствие небесное…

– Подожди, подожди, – остановила ее Надежда Прохоровна. – Это Марина, говоришь?!

– Да.

– Марина Полуэктова?!

– Да. Настина мама. А что?

– Так наша Марина чернявая была! А эта – беленькая да кучерявая!

– И что?

– Так то! Не наша это Марина померла! Ошиблась я!

– Ой, батюшки! – всполошилась добрая пермячка.

– Точно, точно! Не наша это Марина. Мне в адресном столе четыре адреса дали, где Марина Полуэктова проживает. Нужного, значит, возраста. Я в два зашла – не те. А тут в позапрошлом году никого не было. Но я поспрашивала во дворе – Настя медсестра, Марина инженер, ну, думаю, наши.

– Так у Настеньки-то другая фамилия! Отцова! Корнилова она, Настасья наша. Корнилова! Марина два раза замужем была, а Настасья на отца записана осталась!

– Ой, спаси бог! Да что ж я – обозналась?!

– Обозналась! Как есть обозналась. Беги по четвертому адресу – жива твоя Марина! – От переизбытка чувств у сердечной бабушки даже слезы навернулись. – Радость-то какая!

И московская гостья стыдливо отвернулась к окну. Не очень-то приятно хорошим людям голову морочить…

Именно разбором фотографий и собиралась закончить разведывательное мероприятие Надежда Прохоровна. Не совсем так, правда, – в сумочке у нее лежала заготовленная фотография покойной ленинградской сестры. Но все и без того завершилось удачно.

Счастливое «недоразумение» запили еще одной стопочкой ударно-сладкой настойки.

Прощались как родственники:

– Ты как еще раз в Пермь приедешь – заходи. Чайку попьем. А меня прости за путаницу.

– Да я сама виновата.

– Ну а что бог ни делает, все к лучшему! Я вот тоже с тобой поговорила, как камень с души упал…

В голове приятно шумело, золотые, «похудевшие» на осеннем ветру березы сверкали под неярким солнцем прощальными желтыми красками, на душе было безоблачно и легко-легко: из гостеприимного дома Надежда Прохоровна уходила в совершенно праздничном настроении.

Пусть всеми расследованиями теперь милиция занимается! Ее роль – выполнена. Она узнала, что Софина внучка приличная девушка – и уколы бесплатно делала, и жениха из армии верно ждала, и соседка в ней души не чает (пенсионеров не обманешь, жизненный опыт любого насквозь просвечивает!)…

Но, отойдя от дома метров на двести, решила все-таки вернуться. Девушки, конечно, девушками, а раз за тыщу километров притащилась – исполняй намеченное до конца.

Надежда Прохоровна подошла обратно к дому, встала на углу, дожидаясь прохожего, и спросила просто:

– А где у вас тут можно ключ изготовить?

Пожилой мужчина в кепке покрутил головой, прикинул что-то и ответил:

– По этой улице налево третий дом. Там вывеска «Ремонт обуви и зонтов. Изготовление ключей». Идите вперед, не ошибетесь.

– Спасибо, – поблагодарила бабушка Губкина и легким шагом поспешила в указанном направлении.

Погода на Урале стояла отличная (в Москве, что удивительно, холоднее было), лица пермяков не были хмурыми, озабоченно-столичными, до поезда, что наметила себе Надежда Прохоровна для возвращения, оставалось четыре часа, и можно даже прогуляться по краевому центру…

Настроение бабушки Губкиной испортилось в тот же момент, когда обувной мастер положил на узенький замызганный прилавок два ключа: один старый, что давала Надежда Прохоровна для работы, второй – новый. Точь-в-точь как тот, что был пристегнут на Настенькину связку: с микроскопической железной капелькой внутри колечка и чуть более тонкой палочкой.

Надежда Прохоровна помертвела вся и какое-то время не решалась взять ключи с конторки. Как будто понимала, что, получив улику, уже не сможет отвернуться от очевидного: не так все просто с Настей, не так…

– Ну? – поторопил ее усатый мастер в черном фартуке поверх необъятного живота. – Заказ забирать будем?

– Да, да, – пробормотала Надежда Прохоровна и сгребла ключи. Медленно, чувствуя, как исчезают куда-то силы, еще недавно бившие ключом, начала подниматься по узкой крутой лестнице, ведущей из подвального помещения на улицу. – Как мне доехать до вокзала? – остановилась на третьей ступеньке.

– Удобнее будет без пересадок, – ответил усач обувщик. – Пройдете мимо стройки, там метров через триста будет трамвайная остановка. Дальше спросите.

– Спасибо, – кивнула бабушка Губкина и медлительной обморочной гусеницей поползла наверх.

Ключи Настенька изготовила в Перми.

Возможно – в этой мастерской.

Зачем?..

Длинную, разбитую большегрузными машинами улицу с одной стороны огораживал плотный дощатый забор. Из-за ограды оглушительно клокотала строительная техника – бульдозер или экскаватор надрывался на работе. Надежда Прохоровна брела по тротуару, состоявшему, казалось, из одних колдобин и рытвин, и то и дело попадала ногой в ямы.

Брела, не разбирая, куда ступает. Проклятая кепка (не то что любимый берет!) все время сползала на глаза, в груди неприятно барахталось что-то тяжелое и мохнатое, горло словно пылью забилось, и хотелось то ли чихнуть, то ли плюнуть, то ли крикнуть: «А пошли вы все к лешему!»

Никак не укладывалось в просто устроенной, честной голове Надежды Губкиной два известия: с одной стороны, Настя хорошая, чистая девушка, с другой – ключ изготовлен возле ее дома.

Вернуться, что ли, и спросить бабу Шуру напрямую: «Кто у Насти бывает, кто мог ключ стянуть и, перепутав, подложить не тот обратно?»

А как спросить?

По какому поводу?

Ведь Настенька – хорошая! И «Сима» никакая ей не родственница!

Ну и дела. Не ходила бы лучше в эту мастерскую, мало ли таких заготовок по всей России? Может, и в Москве где завались…

Но зачем?! Опять-таки – зачем?!

Кто тут проказничает?! Кто шалит?!

И не шалит, а даже – убивает… Возможно.

Но Настенька – хорошая…

И жениха, что мог позариться на жилплощадь в Москве и замыслить какую-то пакость, тоже нет…

И вообще – Настёну пришлось уговаривать на переезд в Москву…

Но ключ подменен.

Кем? Зачем?

Загадка.

И если бы не мертвый таджик Алиев, взявшийся в запертой квартире неизвестно откуда, баба Надя и совсем не собралась бы ее разгадывать. Тем более что если уж начистоту, то думать об убитом соседе Надежда Прохоровна себе почти что запрещала. Как только мысли спотыкались об это происшествие, сознание вновь окуналось в пережитый ужас, в то серое, заштрихованное дождем утро, и отправной точкой всех размышлений становился тюк с одеждой, из которого торчали ноги в ботинках. Как будто призрак подкинул его за спину, не отразился в серебристой дымке зеркала – исчез.

И сразу, тут же, учащалось сердцебиение!

Поразмыслить над этой жутью отстраненно не получалось. В любой момент, как только баба Надя собиралась хотя бы чуточку представить – как?! – за спину вставал призрачный зубастый страх… И учащалось сердцебиение. И дышать становилось трудно.

Хотя прошло уже столько дней, страх возвращался при любом воспоминании того утра и становился не фантазией, а фактом. Отправной точкой всего.

В книжке, которую принес ей Алеша, английская тетушка из деревни Сент-Мери-Мид участвовала в расследовании, а не была его –  фактом. Единицей, вписанной в уравнение чьего-то преступления.

Она пила чай, вспоминала односельчан и вела культурные беседы.

Надежда Прохоровна видела призраков. Они преследовали ее в исцарапанном временем зеркале, выбирались из него и ложились на пол за спину.