А сноха-то умна, подумал Лаэрт. Но он понимал, что не склонившая в первый же миг до самой земли голову Пенелопа никогда больше не сможет угодить суровой Антиклее.

В семье обеспечено противостояние женщин, причем женщин сильных и властных.

Пенелопа была в ужасе от всего – приема свекрови, молчаливого непротивления свекра, размеров и почти убогости дворца (они дворцов никогда не видели?!), отсутствия дорог, размеров самого острова… А еще того, что Рыжий уже утром умчался куда-то к Евмею и обещал вернуться (!) завтра или послезавтра!

– Одиссей, а я?

С этого дня началась ее битва за свое признание.

Нет, Пенелопу никто не обижал, не унижал, но Антиклея на каждом шагу давала понять: хозяйка на Итаке – старая царица (кстати, матери Одиссея не нравилась сама необходимость называться «старой царицей», хотя была немолода), а молодая должна только учиться. Но больше всего Антиклее не нравилось то, что невестка-спартанка богата и независима! «Она у нас самостоятельная», – стало почти издевательской поговоркой.

Иногда Лаэрт даже осаживал супругу:

– Что ты придираешься к девочке? Она же все делает правильно?

Да, Пенелопа действительно все делала правильно, просто потому что с малых лет жила без матери и у отца давным-давно была за хозяйку большого дома.

Но именно вот это умение вести хозяйство, делать все разумно и качественно почему-то раздражало мать Одиссея больше всего.

– Я придираюсь?! Попробовала бы пожить с Халкомедусой!

Антиклея справедливо вспоминала свою собственную свекровь, мать Лаэрта Халкомедусу. Вот у кого поплачешь!..

Но Пенелопе от этой справедливости легче не становилось. Молодая женщина не давала себя в обиду и постепенно начала отвечать Антиклее, и в доме нарастало напряжение. Нет, свекровь и невестка не ссорились откровенно, однако все чаще распоряжения одной немедленно отменялись другой, особенно старалась старшая. Этим пользовались служанки, особенно когда распоряжения касались необходимости работать. На пользу дому такая холодная война не шла.

Когда Одиссей бывал рядом, Пенелопа легко забывала о строгой, придирчивой свекрови, они с Рыжим были по-настоящему счастливы, ведь для счастья вовсе не обязательна красота. Но беда в том, что рядом Одиссей бывал редко. Жена беременна, к ней не подойти, спать приходится отдельно. Так почему бы не поспать в это время на палубе корабля или у костра на берегу? А жена? На то она и жена, чтобы ждать, – таков удел всех жен моряков: знала, за кого выходила замуж.

Но в том-то и дело, что не знала! А еще, что была из странной семьи. Мать – нимфа – появлялась дома крайне редко, детей Икария воспитывали добродушные няньки и он сам, потому Пенелопе легче было представить отсутствие дома матери, но не отца, жены, но не мужа. А тут все наоборот…

Выговаривал сыну Лаэрт:

– Ты рискуешь не увидеть рождение собственного первенца!

Не увидел, но это к счастью, потому что первым оказался выкидыш.

Антиклея обвинила во всем «нездоровые» спартанские привычки невестки. С точки зрения итакийки, эти привычки действительно были странными.

Старая царица ворчала:

– Во всей Элладе не нашлось приличной девушки, что наш сын взял в жены спартанку?

Хотелось возразить, что спартанские девушки самые крепкие и выносливые, самые умные, толковые, а то, что не раскрашивают лица, подводя брови сажей и губы соком красных ягод, а также не привязывают разные накладки, чтобы грудь казалась выше, так что же в этом плохого? У спартанок своя грудь крепка и высока, живот плоский, а ноги сильные и стройные, потому что они занимаются гимнастическими упражнениями.

Пенелопе действительно не хватало этих самых упражнений, сильное, развитое тело, привыкшее к нагрузкам и движению, требовало ежедневных упражнений, но где заниматься? Спросить у мужа Пенелопа просто стеснялась.

Улучив минуту, когда в их с Одиссеем спальне никого не было, молодая женщина принялась энергично размахивать руками, наклоняться в разные стороны, поворачиваться, понимая, что одиночество ненадолго, в Итаке, как у остальных ахейцев, кроме Спарты, девушки и женщины все время под присмотром. Ей так хотелось побегать, попрыгать, с кем-то побороться… Но туника слишком длинна даже для свободного шага, а покрывало и вовсе не позволяло сделать резкое движение.

А как же остальные женщины, вышедшие замуж даже в Спарте, им тоже не хватает движения? Наверное… Но Пенелопа была еще слишком молода, чтобы тело успокоилось в медлительности и плавности движений, оно желало прежней активности.

Выход нашелся неожиданно. В спальню вошла нянька Одиссея Эвриклея, о ней все время говорили, что когда-то Лаэрт купил Эвриклею за двадцать быков – немыслимую цену за некрасивую рабыню маленького роста. Пенелопа уже поняла, почему молодой Лаэрт не пожалел целое стадо, Эвриклея была сообразительна. Она не хитрила, как дед Одиссея, знаменитый вор Автолик, но разумные советы няньки слушал не только Одиссей, но и сам Лаэрт.

Антиклея няньку недолюбливала, правда, не ревнуя, но никогда своей нелюбви не выказывала. Пенелопа же потянулась к старой женщине всем сердцем, почувствовав, что та отличается от остальных. Пока особой дружбы не получалось, слишком разным было их положение, Одиссей в няньке давным-давно не нуждался, а детей у них с Пенелопой не было, да и едва ли старухе доверили бы малыша, руки у нее уже дрожали, хотя голова соображала прекрасно.

Пенелопа поспешно выпрямилась, чуть смущенно глядя на Эвриклею, хотя могла бы просто прогнать старуху прочь, все же была царицей.

Старуха старательно прикрыла дверь и тихонько посоветовала:

– Этого не стоит делать дома, госпожа.

– А где мне делать, ведь в Итаке нет специальных мест, чтобы женщины могли желать упражнения.

– Госпожа позволит показать ей остров?

Пенелопа снизила голос до заговорщического шепота:

– А что, где-то в другом месте острова есть?

Старуха рассмеялась каким-то дробным, ласковым смехом, от которого Пенелопе стало тепло на сердце:

– Нет, в Итаке никто из женщин не делает упражнений, не машет ногами и не гнет стан в разные стороны, это кажется неприличным.

– Ну, почему неприличным, почему? Разве плохо, когда у женщины сильные руки и ноги?

– Для рабыни или служанки нет, а к чему царице крепкие руки? Дело царицы ублажать господина и рожать детей. Остальное сделают рабыни с сильными руками.

Но Эвриклея не раз помогала молодой царице, стараясь, чтобы между свекровью и невесткой возникало поменьше трений…

Пенелопа устало разогнулась и, пока никто не видит, сделала несколько наклонов влево-вправо. От долгого сидения перед ткацким станом тело затекало, даже она, прекрасная ткачиха, с трудом переносила целые дни в одном положении, тем более живот рос не по дням, а по часам.

Вдруг поясницу скрутило, боль разлилась внутри настолько сильная, что Пенелопа, ахнув, опустилась прямо на пол. На ее стон прибежала служанка, тоже ахнула, бестолково засуетилась, потому что под царицей на полу росла лужа крови…

– Позо…ви Эврик…

– Это мог быть мальчик…

В ответ на замечание няньки Антиклея поморщилась:

– А твердят о силе спартанок.

– Я еще рожу сына! И не одного! У нас с Одиссеем будет много сыновей и дочерей!

Свекровь не выговаривала, она лишь молча поджимала губы. Хотелось крикнуть:

– Но ведь и у тебя были сплошные выкидыши! Ты смогла родить всего двоих – Одиссея и Ктимену, остальные либо рождались раньше срока, либо не доживали и до новой луны.

Но говорить этого нельзя, это означало выдать Эвриклею, поведавшую Пенелопе о женских бедах свекрови по секрету. Старуха была бы наказана, а наказывать дочь знаменитого вора умела, как никто…

Второй мальчик дожил всего лишь до утра.

Пенелопа замкнулась в себе. Одиссей привычно отсутствовал, царь Итаки словно забывал, что у него есть дом и жена, которых нужно охранять. Просто еще не привык к тому, что он – царь, да и к тому, что женат, тоже.