Рано утром, отправив посыльного к Александру в Пеллу с наказом ждать от него вестей, сам Марк выехал в Иерусалим, нещадно погоняя коня, чтобы, всё же сменив его в дороге, к вечеру быть в доме Андрея; а повидав родных и узнав все подробности происшедшей с сикариями трагедии, в мрачном настроении, не покидавшем его с утра, он вернулся в свой иерусалимский дом.

Они с Петром сидели, как обычно, в вечернем саду почти молча, понимая друг друга с полуслова, с полувзгляда, связанные долгими годами жизни бок о бок. Хотя Пётр не входил в партию зилотов и вообще не занимался политическими делами, то есть тем, чем занимался Марк, он знал о них всё и при необходимости помогал другу, как мог, а тот был уверен в его верности и беззаветной дружбе. Пётр видел мрачное настроение Марка, но не пытался ни расспрашивать, ни успокаивать его, а тот и не хотел ни расспросов, ни проявления участия к себе, зная, что товарищ и так переживает вместе с ним его беды, его горести.

Марк ещё не был в доме и всё никак не решался спросить о пленнице, когда она вдруг сама появилась в саду, бледная, с рукой на перевязи, направляясь в их сторону с явным намерением общения. Одетая просто, в лёгкую одежду служанки, с небрежно собранными и заколотыми волосами на манер гречанок, она была неизъяснимо красива, а Марк, понимая, что эта неизъяснимость – его личное ощущение, всё же был в некотором волнении и непонятной тревоге. Пётр, увидев приближающуюся женщину, встал и ушёл в дом, а она, сев на его место, спокойно смотрела на Марка какое-то время, затем спросила, как ему показалось, с некоторым участием:

– У вас беда?

– Как вы себя чувствуете? – прозвучало в ответ.

– Спасибо, хорошо!

– Как вас зовут? – продолжал Марк.

– София.

– Раз вы и здесь в курсе городских событий, то и обо мне знаете всё. Кто вы?

– Я служанка царицы. Мой муж в её охране.

– Вы завербовали кого-то из моих слуг – чего мне ожидать в следующий раз?

– Никто не знает, что я здесь. Вам нечего опасаться.

– В городе видели людей из охраны царицы. Вас ищут, – эту новость передал Марку Андрей, предупреждая о возможной опасности.

– Я знаю, – коротко ответила она, а затем продолжала прежним спокойным тоном: – Вы – грек, зачем вам зилоты, зачем сикарии? Декаполис никогда не был по-настоящему дружен с евреями.

– Вы, очевидно, тоже гречанка. Зачем вам еврейская царица?

– Но я на службе – это моя работа.

– Я тоже на службе, но только у своей идеи.

– Разве вы иудей? Разве вы верите в Иегову?

– Нет, мне отвратно рабство – я за всеобщее равенство.

– Но у вас есть рабы! – в голосе её прозвучало искреннее удивление. – И как вы представляете жизнь без рабов?

– Слуги, что вы видите в доме, – это не мои рабы. У меня нет рабов – есть вольноотпущенники, как видите, я могу обходиться без рабов и обхожусь без них.

– Но даже чужие они всё равно рабы.

– Уйдёте вы – уйдут и они.

Пришёл Пётр, принёс чистый кубок и снова удалился; а женщина, проводив его взглядом, обратилась к Марку, наливавшему вино в принесённый кубок.

– Кто для вас этот белый человек?

– Это мой друг и родственник, отец моего зятя – Пётр, скиф, как и моя жена – скифка. Он мой бывший раб, а теперь дед моих внуков.

Она была явно удивлена и не пыталась скрыть это, однако Марку было непонятно её удивление, поскольку в обществе, где она вращалась, вольноотпущенники не были редкостью и не встречаться с ними она не могла. Поэтому он спросил, что именно её удивило.

– Я просто не ожидала этого. Образованный, тактичный, порядочный человек… Показал мне вашу библиотеку, знает всё, что где лежит.

– Он с детства воспитывался и учился вместе со мной. Как видите, рабы не есть изначально подлые люди.

– Я никогда так не думала. Просто есть миропорядок…

– …который нужно изменить.

– Неужели вы всерьёз надеетесь, что это удастся сделать?

– Как вы думаете, у Спартака была такая надежда?

– Надежда, очевидно, была, но каков результат?

– Согласитесь, что он был готов к такому результату. Пять поколений моей семьи живут этой целью, и разве мне придёт в голову оставить борьбу, даже если мы потерпим поражение?

– Вы уже его потерпели.

– Это временное поражение, оно – наука, но даже если поражение будет окончательным, мир всё равно изменится. И это безусловно.

– Я завидую вашей уверенности, но не судьбе. Расскажите мне о Менахеме, о зилотах.

«Что ей Менахем, что ей зилоты? – вдруг устало подумал Марк. – Наперсница царицы, жена римского воина… Ей нет дела до нашей борьбы – это очевидно, как нет дела и до тебя, поскольку о твоей судьбе она уже упомянула».

Заметив его медлительность, София повторила настойчиво:

– Прошу вас! – и добавила уже мягче: – Пожалуйста!

И Марк рассказал ей о своей семье, о Езекии, о Иуде Гавлоните, о Якове и Симоне, о Менахеме. Он видел, что рассказ произвёл на неё впечатление, и она сидела теперь задумчиво с кубком в руках, к которому изредка прикасалась губами, рельефными несколько больше меры, с глазами синими, как предрассветное ясное небо, затемнёнными длинными, густыми ресницами, невольно бросающимися в глаза своей необычностью.

Очнувшийся Марк, заметив, что пауза затянулась, вдруг неожиданно для себя спросил о Роксане.

– Вы любили её? – прозвучало в ответ.

Марк не знал, что ответить, ибо нелепо было бы отрицать, что ему была приятна близость с этой девушкой, но так же нелепо было бы думать, что он любил её в эти мимолётные встречи, скрашенные к тому же горечью разрыва с Вероникой.

– Нет, – ответил он. – Конечно же, нет. Это была просто жалость и, наверное, немного месть. Но я не хочу говорить об этом.

– Хорошо! Я расскажу вам, что произошло потом и почему я оказалась здесь, в вашем доме.

Измученная тщетным ожиданием встречи с Марком Вереника начала не на шутку злиться на него, а заодно и на рабыню, словно чувствуя её причастность к своим неудачам, поэтому однажды предложила её одному из своих гостей. Когда же обман раскрылся, царица под пытками заставила служанку сознаться во всём, и это признание вызвало её безудержную ярость, перешедшую в истерику; она расцарапала рабыне лицо, потом избивала и таскала за волосы, а устав, отдала своим охранникам, лично наблюдая, как её насилуют опять, опять и опять.

– На следующий день она вызвала меня к себе и приказала убить вас. Она была в безобразном настроении, невыспавшаяся и заплаканная, какой я видела её впервые.

Преодолев нахлынувший приступ уныния, Марк всё же чувствовал безмерную усталость от всего, что произошло за последние два дня, не становившуюся меньше даже от присутствия рядом женщины, к которой определённо был неравнодушен.

– Простите, я устал, – сказал он, вставая.

София понимающе взглянула на него, встала тоже, поставила бокал на стол, после чего, молча войдя в дом и распрощавшись, они разошлись по своим комнатам уже при тусклом свете настенных светильников.

Сикарии в Мосаде встретили Марка радостно, но всё же он чувствовал угнетённое состояние, в котором находились воины после недавних событий в Иерусалиме, и в дружеских разговорах пытался ободрить товарищей, напоминая о том, что они стали сикариями лишь постольку, поскольку была возможна только тайная война с врагами, а если они и потерпели поражение в открытом выступлении, то потому, что враги ещё сильнее, но это вовсе не означает, что они будут главенствовать постоянно. Бывалым он предлагал вспомнить прошлые неудачи, молодым и неопытным – быть готовыми к новым испытаниям, а пока же успокоиться, ждать и по возможности бороться.

Постоянный гарнизон сикариев в Мосаде насчитывал больше сотни человек, однако после разгрома в Иерусалиме его численность возросла до трёхсот воинов, командиром среди которых был избран Элеазар сын Иаира, племянник Менахема. Марк знал его с детства и видел, что в молодом сикарии течёт истинная кровь его великого предка, а беседы с ним были ему приятны ещё и тем, что давали возможность вспоминать о делах былой молодости.