Коди валяется на надувном матрасе, он с головой погрузился в какой-то комикс; Брю читает тощую книжечку — стихи, конечно. Нормальный парень взял бы такое в руки только под страхом смерти.

Брю взглядывает на меня поверх страницы.

— Ты был прав насчёт игры, мы проиграли, — сообщаю я.

Он переворачивает страницу.

— Чтобы это понять, не нужно быть гением.

— Конечно, нет. — Я пару секунд тереблю дверную ручку. — Вот что... я только хотел, чтобы ты знал — я передумал.

— Насчёт чего?

— Ну, помнишь, я запретил тебе приходить на мои игры... Я передумал.

Похоже, это его заинтересовало — он опускает книжку.

— Почему?

Пожимаю плечами — мол, ничего, так просто.

— Да ничего, так просто.

— А может, мне и самому теперь неохота смотреть твои игры.

— Как знаешь. — Я поворачиваюсь к двери.

Он останавливает меня.

— Может, я тоже передумаю — если ты скажешь мне правду.

Ну, я и выкладываю правду. Или, по крайней мере, её часть.

— Нашей команде позарез нужно выиграть несколько следующих матчей, чтобы попасть в финал чемпионата лиги. — О Катрине я помалкиваю — всё равно Брюстеру она не нравится. — Если я буду хорошо играть, то мне, может, даже дадут «лучшего игрока лиги»...

В этот момент Коди выныривает из своих комиксов, и я осознаю, что он в них и не погружался — он очень внимательно прислушивался ко всему, что было сказано в комнате. Он понимает, о чём я прошу Брю. Он знает, о чём на самом деле разговор. Внезапно мне становится стыдно. М-да, лучше бы обойтись без свидетелей...

Брю поднимает свою книжку и делает вид, что читает, но мыслями он явно в другом месте.

— Я думал, ты считаешь это мошенничеством, — наконец произносит он.

— Я сказал, что у меня такое чувство, будто я смошенничал. Тут есть разница.

— Я подумаю, — говорит Брю, но я знаю — он уже решил сделать это. Всё бы хорошо, если бы не Коди. Его глаза с расширенными зрачками смотрят на меня — бездонные, чёрные, они вглядываются в космическое пространство в поисках неизвестных галактик.

Мы с Брю — заговорщики. Мы с Брю — единая команда. Что с того, что тренер не подозревает о дополнительном, потаённом игроке? Я начинаю игру с таким чувством, словно собираюсь завоевать весь мир, хотя на самом деле нам сегодня предстоит всего лишь встреча с «Ракетами» из Биллингтона. Они довольно высоко в турнирной таблице, и к тому же это очень «неудобная» команда; но я сразу же даю им понять: сегодня им придётся несладко. И забиваю на первой же минуте. Я — владыка площадки, мои скорость и точность беспрецедентны; меня не щадят, сбивают с ног, проверяют на прочность, но я поднимаюсь после самых крутых силовых приёмов, после самых болезненных ударов клюшкой; я не теряю ни унции энергии и напора. Я непобедим.

Катрина видит это. Я взял с неё обещание прийти на игру.

— Мне необходимо твоё присутствие, — умолял я её. — Пожалуйста, приди. Ты меня вдохновляешь.

Ненавижу просить и унижаться, но всё будет ни к чему, если она не увидит моего триумфа.

Я постоянно посматриваю на Брю — как он там, держится? Он прохаживается в одиночестве у края поля — немного усталый, слегка запыхавшийся. Прислоняется спиной к ограде и поднимает большие пальцы вверх. Я решаю, что если получу звание лучшего игрока, то отдам кубок ему. А себе оставлю Катрину.

Половина матча позади. Счёт 4:1, и все четыре гола забил я. Тренер улыбается и смотрит на меня таким взглядом, будто я — его собственный сын.

— Вот это то, что я называю настоящей игрой, Теннисон! — ликует он. — Покажи этим недотёпам, из чего сделаны наши парни!

— Я могу остаться на площадке?

— Если будешь играть, как сейчас, то оставайся на ней хоть до второго пришествия!

Остаток матча — сплошное унижение для «Ракет». За тридцать секунд до конца я забиваю свой шестой гол. Да — из восьми забитых нашей командой голов шесть — мои.

Финальный свисток — конец! Мои сотоварищи набрасываются на меня и через секунду я взмываю в воздух. Вот это триумф! Но я не позволяю себе наслаждаться им слишком долго. Как только меня опускают на землю, я тут же кидаюсь к Катрине.

— Я так рад, что ты пришла! — кричу я и притягиваю её к себе, чтобы поцеловать. Она не сопротивляется, хотя через секунду отстраняется — я же весь в поту, как лошадь.

— Извини, — тороплюсь я, — сейчас побегу в душ, а потом мы с тобой пойдём праздновать!

— Разве ты не собираешься праздновать с командой?

— Ещё успеется!

— Слушай, Теннисон... Нет, я, конечно, рада за тебя и ты сегодня великолепен и всё такое, но... понимаешь, я теперь с Оззи.

Я слышу её слова, но их смысл до меня пока не доходит — я ещё весь в восторге и ликовании.

— Ну так в чём дело — пошли его подальше! Знаю, ты питаешь к нему жалость... Я, конечно, не должен был так его отделывать; и ты права насчёт моих родителей, я и в самом деле словно сбрендил, но сейчас со мной всё в порядке!

Обнимаю её за плечи, но она вновь отстраняется.

— Дело не в жалости, Теннисон... Я начала встречаться с ним ещё до того, как ты сломал ему нос.

Внезапно у меня возникает ощущение, будто мне кто-то пробил башку лакроссной клюшкой. Осмысленные слова вылетели через дырку в черепе, и всё, что мне удаётся из себя выдавить — это:

— А?

— Вообще-то, — продолжает она, — я так поняла, что ты, должно быть, отлупил его из-за меня?

— А?

— Мне это польстило, не скрою.

Тут она наклоняется и целует меня, но в лоб, как маленького ребёнка... или как старую больную собаку — перед тем, как ветеринар всадит ей последнюю в её жизни иглу.

— Может, ты позвонил бы Кэти Барнетт? Я знаю совершенно точно — она умирает по тебе чуть ли не с самого пластилинового периода.

— Плейстоценового, — мямлю я на автомате.

— Да, точно, этого самого. Ну, я побежала!

И она лёгкой походкой устремляется прочь, унося с собой все распрекрасные чувства, которые, как я думал ещё минуту назад, она должна была бы направить на меня.

От постигшего моё сердце удара могла бы содрогнуться планета. Я словно в огне. Я словно в лихорадке. А команда всё ещё празднует победу. Мы выиграли, вышли в финал... Почему же я не радуюсь?

И нет поблизости такого громадного камня, под который я мог бы заползти и свернуться клубком. Единственное, чего мне сейчас хочется — домой. Я не прочь бы даже телепортироваться туда, если бы это было возможно. Домой — прямо свою комнату.

Во всей этой суматохе я совершенно позабыл про Брю. Ищу его глазами, но он исчез. Наверно, ушёл в ту самую секунду, когда прозвучал финальный свисток — отправился домой зализывать мои раны. Интересно, меня сильно побили в этом матче? Да нет, наверно, не очень, так, средне; во всяком случае, он всё забрал себе. Надо найти его и поговорить. Мне позарез нужно поделиться с кем-нибудь своим несчастьем. Неважно, он может и не отвечать, лишь бы слушал.

Я наскоро прощаюсь с товарищами по команде, подхватываю свою клюшку и лечу домой. По дороге мне смертельно хочется разнести клюшкой все почтовые ящики подряд. С чего это я так распсиховался?

Я не успеваю даже в ворота войти — Бронте перехватывает меня на улице и бьёт в плечо с силой чемпиона-тяжеловеса.

— Ой!

— Это за то, что ты заставил его пойти на твой матч!

Должно быть, Брю вернулся домой раньше меня. Нажаловался. Нет, скорее, она увидела, как он выглядит, и всё вытянула из него сама.

— Я никого не заставлял. Он пришёл потому, что хотел прийти!

Как же, так она на это и купилась.

— Ты — эгоцентричный, самовлюблённый...

— Да? А когда я его прогнал с игры — тогда я, по-твоему, тоже был неправ?!

Она мгновение собирается с мыслями.

— Да, неправ! Но тогда ты, по крайней мере, думал о нём, а не о себе, любимом!