(II) «Думаешь, он уже успокоился?» «Думаешь, ему вернули работу?» Думаешь, думаешь, думаешь... «Я не знаю, Коди». Я хочу сказать: мне всё равно; ведь дядя вырвал душу из моего тела, оставив лишь горечь; и напрасно я сжимаю губы, ведь всё, что происходит с дядей, происходит и со мной. Сгорела его надежда — сгорела и моя, сломанная, словно рёбра под тяжёлым сапогом, погасла, как свеча, у которой слишком короток фитиль, и даже Бронте не в силах вновь зажечь её. То, что он сделал, нельзя простить. «Может быть, ему уже лучше, а?» «Может быть, он жалеет, а?» Может быть, может быть, может быть. «Увидим, Коди». Со скрипом открывается калитка — тридцать восемь шагов через пустырь до двери; я иду медленно, не тороплюсь узнать ответы на вопросы Коди; и вдруг резкий звук скребёт по нашим напряжённым нервам, и мы останавливаемся как вкопанные посреди раскисшего поля. «Ты слышал?» Что-то разбилось внутри, за закрытыми окнами; и снова звон — теперь другой, более плотный. Первое было из стекла, второе — из фарфора; и Коди смотрит на меня огромными глазами, в которых страх милосердно приглушён незнанием. «Что он делает, Брю?» Порывшись в кармане, выуживаю из него несколько долларов и протягиваю Коди: «Пойди купи себе мороженое»; он хватает бумажки и пятится к калитке; в доме опять что-то бьётся, на этот раз ещё громче. «Кажется, работу ему не вернули». Коди бежит усыпить свой страх вишнёвым мороженым, и я иду один — встретиться с дядей лицом к лицу. (III) Я никогда не понимал, как можно так жить: День за днём держать палец На кнопке саморазрушения, И думать лишь об одном — нажать или нет, И не иметь воли решиться даже на такую малость. Таким был дядя Хойт до нынешнего дня, Но сегодня нажата смертельная кнопка, Отсчёт пошёл. Дядя выместил свою ярость на беззащитной посуде. Я ступаю как будто по минному полю — Весь пол усеян осколками. Он подбрасывает в воздух изящный соусник — Думаю, когда-то он принадлежал моей бабушке — И взмахивает бейсбольной битой; Брызжет фонтан сине-белой шрапнели. Запахом виски провонял весь дом, Сколько же этого янтарного яда Отравляет сейчас дядин мозг? Он подкидывает чайную чашку и взмахивает битой — Промах, но он разбивает плафон и бормочет: Мне надо бы сбежать, Оставить его наедине с его злобой, Но если я намерен когда-нибудь взбунтоваться — Это должно случиться здесь, Это должно случиться сейчас. Даже если я знаю, что не создан для войны, Пришло время сразиться с собственной природой. И я готов к боевому танцу. (IV)
Биты замах, моего голоса звук — Робкий, дрожащий, застрявший в глотке, Я должен решиться, я должен победить! Биты замах, звон стеклянных осколков. Сквозь море безумия я устремляюсь к дяде, Хватаюсь за биту и рву её прочь, Не медля ни секунды, отшвыриваю подальше, Пусть дядя по-новому пляшет теперь. Он — словно скорпион, готовый ужалить, Но жало спряталось, и яд весь иссяк, Глаза горят гневом, душа полна желчи: В его бедах весь мир виноват — не он сам. «А где твой братец? Мы уезжаем сегодня На север — там работа, жизнь лучше, чем здесь, Ты сделаешь так, как велю! Выполняй же! Иди, собирайся, мы едем сейчас!» Наш дом — поле боя, дядя сжёг все мосты, Мы все — я, и он, и мой брат скованы вместе, Его жизнь в руинах; но его жизнь — не моя, Я сброшу оковы, я освобожусь. И я говорю ему: «Нет», но мой голос хрипит, Тогда я ору: «Нет!» —Вот так уже лучше. «Никуда мы не едем! Вы тоже останетесь! Уберите кулаки, не то отведаете моих!» «Так давай! —Его губы кривятся в ухмылке. — Ну же, врежь мне, ударь меня, парень, валяй! Что ты медлишь? Дай волю себе! А не можешь — Тогда убирайся с моих глаз долой!» Это вызов к барьеру, к черте на песке, Мои руки — оружие, моя кровь — кипяток, Я готов свернуть горы, готов снять кандалы! Всё внутри восстаёт, но я поднял кулак. Стань же, сердце, на миг ты жестоким и твёрдым, Ты, рука, не дрожи, ты, кулак, порази Эту злобную тварь, эту несправедливость, Что мы с братом терпели от дядиных рук. Но незримые оковы меня не пускают, Недвижима гора, не ударит рука, Не могу причинить боль, я лишь принимаю, А дядя хохочет: он опять победил. «Ты слабак, ты дерьмо, без меня ты ничто. И твой братец такой же — ни на что не способен. Помни, как повезло тебе, что я здесь ради вас. Делай, как говорю, и не вякай, пацан». Вдруг он вздрагивает всем телом и валится в кресло, С ним что-то не так! Со мной тоже беда: Рука отнялась, недвижно плечо, Ноги дрожат, во всём теле озноб, Мои скрюченные пальцы не хотят разгибаться, Перекошены скулы, оплывает лицо, Язык – как напильник; задыхаюсь, хватаю ртом воздух, Подкосилась нога, и я падаю вниз, на ковёр, Дядя в кресле, с ним то же, что и со мной, Мы смотрим друг другу в глаза и всё понимаем: Что свалилось на дядю — отражается на мне, О Боже, у него удар! |
