– Почему же тогда ты меня выбрал? – спрашиваю, глядя на дым.

         Генка садится на подоконник и смотрит на меня без улыбки.

– А вот поэтому... Потому что ты профессионал, который никогда не был в структуре, не работал ни на одну систему. Это уникальный случай. Ты не чекист, не гэбист, не мент, не эфэсбэшник, не эсбэушник, не военный, не член преступной группировки. У тебя другое сознание – не скованное ничьим влиянием, не зашоренное. Ты просто юрист. Боксер. Немного стрелок. И при этом не беспредельщик, а толковый и интеллигентный парень. Ты – большая редкость, ты это понимаешь? Вот то, что ты лежишь на столе для совещаний в кабинете своего начальника и гадишь пеплом на дорогой ковер – это уникально, у меня даже нет слов, чтобы обматюкать тебя, потому что я понимаю, что у тебя никогда не было начальника. Одно только «но». Нервы мне твои не нравятся. Где-то в нервной системе у тебя серьезный сбой и сильно клинит – мне кажется, на женщинах. Уважаешь ты их, ценишь, любишь – прекрасно. Но за что ты напал на Сотника – это не вполне объяснимо. У тебя – свой взгляд на вещи, у него – свой. У меня – свой. Среди баб, как мне кажется, большинство дур и проституток, остальные – уродины.

– А Ирина?

– А Ирина – залезть бы мне на шею и ноги свесить. А шея у меня не казенная.

– А член казенный?

         Генка беззлобно смеется. Я снова закуриваю.

– Слышь, Ген... А как на войне?

– Что «как»?

– Ну, расскажи что-нибудь... Или вспоминать неохота?

– На войне, мой друг... и проще, и сложнее. Есть приказ, и ты действуешь в рамках приказа, и знаешь одно – задание должно быть выполнено. И правильно говорят: «ценности обесцениваются». Остается одна ценность – твоя жизнь и жизнь тех, за кого ты отвечаешь. Я отрядом командовал – мы по сопкам скакали, как горные козлы... И там совсем другое отношение к убийству. Вот твое первое убийство было на ринге – вы дрались, ты защищался, наносил удары, но – так или иначе – это было непреднамеренное убийство. А на войне – всегда однозначно преднамеренное, более того – убийство на скорость, на опережение. И этот рефлекс остается навсегда...

– А чем «сложнее»?

– «Сложнее»? Тем, что никакой рефлекс не может вернуть тех, кого уже нет.

– Снится?

– Нет. Я мало сплю. Если сплю, значит, так устал, что вырубает и снов не вижу... Еще есть вопросы? – усмехается Генка.

         Я молчу. Есть. Но я не уверен, что Генка на него ответит.

– А зачем эта вечеринка... вчера? – все-таки спрашиваю я.

– Если честно, рад, что от Кира избавился. Бесил меня этот дед, да все повода не было его спровадить. А тут я ему честно сказал: или вы это дело решите, или Бартенев. И ты – молодец – не подвел. А если еще честнее – на Вележкину было любопытно посмотреть. Странные вещи говорят о ней – бесстрашие, которому нет границ.

– А если еще честнее?

– А дальше некуда, – Босс спрыгивает с подоконника. – Слезай со стола! Это тебе не диван психоаналитика! Еще войдет кто – подумают, что ты меня соблазняешь. Почесали языками и хватит! Работать надо...

– Ген...

– Ну?

– Знаешь... мне так хреново. Я держусь, но мне так хреново...

– Я знаю.., – он подает мне руку и помогает подняться. – Я знаю. Я знаю. Иди в качалку, Илья. Не маячь тут. И не кури ничего такого больше. Это мы вчера перебрали – меня тоже колбасит...

         Я плетусь на первый этаж и ложусь под тренажеры.

Я знаю – я знаю – я знаю... 

Придавливает.

29. ПРОЕХАЛИ

         Я знаю, что она не позвонит. Позвонит кто угодно, но не она.

         Звонит Леди Х.

– Куда ты вчера подевался?

– Потерялся.

– А сейчас ты где?

– В качалке.

– Ого! Тренируешься?

– Не, железякой какой-то придавило.

         Она смеется. И еще слышен какой-то звук. Звон чашек что ли...

– А у вас там что? Кофепитие?

– С лимоном.

– Гурманы!

– Я хочу тебя... видеть.

         «Видеть» – явно добавка для посторонних ушей.

– Скинуть фоту на мыло?

         Но чувствую, что перегнул с юмором, что она напрягается там – в своем кабинете, с чашкой кофе в руке.

– Я тоже соскучился, – исправляюсь быстро. – Где тебя можно найти сегодня?

– У меня еще есть дела. В восемь вечера, на Павелецкой. К этому времени я должна быть свободна...

         Нельзя сказать, что я очень хочу видеть Леди Х. Но – не хочу и не «не хочу». Пожалуй, почему бы и не увидеться? Чем еще заняться вечером? Все равно не смогу уснуть...

         Только одно настораживает. После нашей первой ночи она сказала, что вряд ли мы сможем часто встречаться, а выходит – довольно часто. Она хочет меня стабильно и звонит без малейших колебаний. И такая ее привязанность озадачивает меня не на шутку.

         Я забираю ее около станции метро. Отмечаю про себя, что она довольно бодра после нашей вечеринки.

– Ты ушел, а мы еще джалдиру пили...

– Что за зверь?

– Лимонный напиток с травами.

– Трав с меня достаточно!

         Она хихикает.

– Давно я так не расслаблялась. Прикольный у тебя Босс.

         Я кошусь на нее: шутит или нет? Похоже, не шутит. Что ж... Никифоров симпатичный малый, если не считать его пустых глаз.

– Посидим где-то?

         Но есть не хочется. Несмотря на изматывающий тренажерный день, мысль о еде вызывает рвотные спазмы.

– Я тебе пиццу закажу, потом.

         Она снова оглядывает меня подозрительно. Но с Леди Х я не стану заводить разговоров на психологические темы, с ней – лучше действовать...

И вдруг понимаю, что действовать тоже не смогу. Драйв ушел. Нет азарта. Не хочется секса – не хочется простых телодвижений. Хочется теплоты. Хочется видеть перед собой человека, которого ты не потеряешь, ни отдашь никому... Хочется вернуть свою девочку... свою жену. Или – напиться в хлам, до беспамятства, до потери чувствительности.

– Так что случилось? – спрашивает она снова.

– На диете.

         Но она не любит меня. Она будет счастлива без меня. И я не должен мешать этому. Не должен запрещать ей жить без меня – жить своей собственной жизнью...

– А вообще?

         Я резко останавливаюсь. Все начинает раздражать непомерно.

– Прости. Я сегодня расклеился немного. Мне нужно выспаться.

– Ок. Что ты паникуешь? Подвези меня домой – и свободен. За рулем не усни только.

– Я не паникую.

– Ты именно паникуешь. И дурно выглядишь. У тебя под глазами – черные круги. Я не стану разбираться, где и что болит. У меня и так полно разбирательств. Но тебе нужно успокоиться.

         Она это говорит четко и мерно, но в глубине ее голоса я чувствую обиду. Я сам такой, поэтому замечаю подобные нюансы.

– Мне тяжело, Наташа. Стыдно признаться – я не очень сильный человек. Иногда... некоторые ситуации выламывают меня надолго.

         Она кивает, оценив мою откровенность.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Ты... не можешь быть толстокожим, это видно. Но то дело, которое ты для себя выбрал, и тот путь, которым ты идешь, требуют в определенной степени душевной атрофии...

– Я не выбирал...

         Останавливаюсь у ее дома, и она выходит, не прощаясь. А я еще с четверть часа сижу за рулем без движения. Впервые так тускло в Москве и так неуютно.    

         Если любовь – выдумка, отчего тогда мне так плохо? Отчего мне так плохо без Лары? Отчего так плохо Ирине без Генки? Отчего так плохо Эдите без Сотника? Если любовь – выдумка, почему разные люди страдают от нее совершенно одинаково? Что за ерунда такая?

         Мне стыдно за сегодняшнюю ночь – за свое малодушие, за свои мысли о самоубийстве. Стыдно за сегодняшний день – за мутное сознание, за позерство перед Генкой, за черствость с Леди Х. Мне стыдно за себя. И оставаться наедине с самим собой – нет сил, но видеть людей еще более противно.

         Черная депрессия уже тянет ко мне свои крючковатые пальцы.