Пока организм на больничном, я думаю о простых вещах. О зиме. О своем финансовом состоянии. Об отношениях с людьми. И самые простые вещи перестают быть простыми.

         Зима, которая набросилась на город так рано и с такой свирепостью, не может быть простой. И моему финансовому состоянию – далеко до финансового состояния Абрамовича. И даже до Спицына далеко. И что касается людей…

         Выходит, многие из них просто ждали подходящего повода, чтобы порвать со мной. Выходит, что работа в бюро мешала Сахару реализовать свой тренерский потенциал и мешала Соне занять активную социальную позицию. В предвыборный период она обязательно примкнет к какому-то блоку, возглавит предвыборный штаб – найдет себя в чем-то более существенном, чем расследование туманных преступлений. И в чем-то более прибыльном. Значит, работая со мной, они ждали просто подходящего момента, чтобы улизнуть – каждый по своим делам.

         О своей любви я даже не думаю. Это тем более бесполезно.

         Близится Новый год. Я лежу – буквально – в постели. И ничего не жду. Нет надежд на новое счастье. Старое счастье – редкие ночи с Эльзой, работа, мой ритм – меня бы вполне устроило, но и этого для меня больше нет.

         Выключаю даже радио. Наваливается депрессия, как зима. И через некоторое время в эту зиму стучится Макс. Входит, швыряет в кресло шапку с торчащими ушами. Поправляет горловину длинного свитера.

– Чего лежишь?

– Тебя жду…

– Ах ты, серый волчище! – ржет Макс. – Правда, не валяйся долго в постели.

         Несмотря на то, что я одет, мне почему-то неудобно лежать при Максе.

– Ты работаешь?

         Я поднимаюсь и закуриваю.

– Да. Я и раньше для этих пацанов писал программы. А теперь просто пересел к ним в офис.

         Я об этом не знал. Макс ловко совмещал все свои работы и подработки. Макс ловок в таких делах, увертливый хакер, ничего не скажешь.

– А ты что планируешь? 

         Макс не курит. Он старается вести здоровый образ жизни. Может, и жирной пищи не ест. И не напивается до потери пульса.

– Я ничего не планирую. Пытаюсь вспомнить то время, когда не был детективом. И мне кажется, что всегда был. Я был детективом уже тогда, когда еще не было детективных агентств, не было законов и не было правонарушений, а была одна сплошная преступность и прав был тот, кто сильнее. И действия того, кто был сильнее, не считались преступлениями против несуществующего закона. С тех пор… мы учимся и учим других жить по законам правового государства и демократического общества. Но с каждым новым делом я все больше убеждаюсь, что эти законы очень относительны и прогресса в этом деле – ноль.

         Макс усмехается.

– Вот чем ты себя мучишь! Для меня достаточно одного закона: клиент всегда прав.

         Дальше молчим.

– Ты просто себя не любишь, – говорит вдруг Макс. – Ты смотришь на мир мрачно. Ты не можешь принимать все, как есть. Есть вещи, которые просто нужно принять, не пытаясь исправить: себя, окружающих, действительность, свое прошлое, свои поражения. Даже свои неудачи нужно принять, потому что они открывают нам новые возможности.

– Иди ты со своим фэн-шуем!

– Это не фэн-шуй!

– Я знаю, – отмахиваюсь от Макса. – Я это все читал, Макс, и философию нового времени, и трактаты по фэн-шую, и Луизу Л. Хэй. И я сплю головой в благотворном направлении. И каждое утро говорю себе, что проснулся для лучшего дня в своей жизни. Но этого лучшего дня… так и не было. Ни разу. И я сейчас не хочу, чтобы ты меня утешал, друг. Мы мужчины. И должны оставаться мужчинами.

– Ну, не так уж я тебя и утешал, – усмехается Макс невесело.

         Но я вижу в его глазах смущение. Может, Макс, действительно, хотел как лучше. А может, просто не читал Луизу Л. Хэй.

         Все мы хотим как лучше. Ждем нашего лучшего дня. Нового года и нового счастья…

– Так и будешь в новогоднюю ночь валяться?

– Это депрессия.

– Депрессия – это подавленный гнев.

– Я в курсе.

– А где Маша?

– Маша теперь свободна от меня.

         Макс кивает.

– Ок. Если захочешь отметить с нами…

         Это «мы» – такое далекое, «хакеры всех стран, объединяйтесь», такое чужое «мы», что я качаю головой.

– Нет, Макс, спасибо. Я сам.

         Это она виновата. Это от нее я подхватил эту черную, непроходящую, неизлечимую депрессию. Она… никогда не просыпается для лучшего дня в своей жизни, она мечтает, наоборот, уснуть навсегда, больше не дожидаясь этого лучшего дня. И если бы она меня любила… все было бы иначе. Я понимаю это внезапно, но без резкой боли – Эльза никогда меня не любила… никогда.

         Моя милая… Я считал, что эту проблему нужно решить. Изменить ее жизнь, изменить свою, оторвать ее от Спицына. Закончить одно, начать другое. Но она не хотела этого, потому что не любила меня.

         А я был уверен, что она меня любит.

         Я был уверен, что этого ребенка можно спасти.

         Я был уверен, что мои друзья мне преданы.

         Я ошибался.

         Я ошибся.

         Можно не валяться в постели. Можно поехать в Австрию кататься на лыжах. Можно найти симпатичную девчонку. Можно что-то делать. Действовать. Но зачем?

         Раньше была отдушина – была возможность позвонить и услышать ее голос. А теперь – я выпал из сети Спицына, и Эльза умерла для меня. Она этого хотела.

         Эльза… моя плавная, туманная женщина. Туман рассеялся и ничего не осталось.

         И я не буду больше любить ее. Не буду вспоминать прошлое. Приму свои поражения. Вообще презираю мужчин, которые влюбляются, а потом еще и киснут из-за бабы, идеализируя лживое и неумное создание. Идеализация – всегда опасное заблуждение. Но почему я сам не застрахован от этого?

         Брожу из угла в угол и курю. Нельзя раскисать вот так. Нужно брать новый старт – нужно действовать. Но нет сил для нового старта. Ни одной силы, кроме силы тяжести.

         Я не поддамся кризису. Я уеду в Австрию… Или еще лучше – загорать на юг. Отдохну и возьмусь за свою жизнь заново. Я не сдамся. Я не уступлю обстоятельствам. Я сильный.

         В дверь звонят, и из-за двери слышится женский голос.

– Илья?

         Я по-прежнему одет, но мне по-прежнему неловко. Потому что я не узнаю этот голос. И не открываю.

– Илья? – снова спрашивает женщина. – Я знаю, что вы не работаете, что вы на больничном, что вы поменяли номер телефона, но вы не успели переехать – и я нашла вас. Мне нужно с вами поговорить, откройте…  

         Я не боюсь открыть. И в то же время боюсь. Я уже почти в Австрии – почти катаюсь на лыжах. Я уже почти в Египте – почти загораю под пирамидами. Я не хочу открывать ей, кто бы она ни была.

– Это Иванна Слуцкая, – говорит она.

         И я открываю. На лестничной площадке, действительно, стоит Иванна Слуцкая – известный адвокат. Хрупкая женщина невысокого роста. Сто шестьдесят – пятьдесят – тридцать три. Не больше. В меховом манто с капюшоном. Без шапки, темные волосы едва достают до плеч.

– Вы знаете меня? – спрашивает снова.

– Я вас – да. Но откуда вы меня знаете?

         И она улыбается. Не так, как она улыбается в судах, и не так, как перед вспышками фотоаппаратов, а, я бы сказал, застенчиво. Не знал, что такие люди умеют так улыбаться. Она опускает глаза в пол и говорит тихо:

– Я вас знаю. И хочу обсудить с вами один вопрос. Вы слишком больны?

12. ИВАННА

         Слишком ли я болен? Это тот вопрос, который занимает сейчас скандально известного адвоката – после нашумевшего выигранного дела и после недавнего покушения на нее?

         Слуцкая? Здесь? В рядовой многоэтажке? Одна?

         Она проходит в квартиру, а я подхожу к окну. И ясно различаю внизу, в сумерках машину охраны. Просто она тактично оставила ребят у входа…

         У нее некрупные, тонкие черты и повадки хищницы. Сейчас они не проступают в ее жестах, но они не исчезли, а просто замерли внутри нее ненадолго. Она – та самая стерва, которая умеет казаться хрупкой и беззащитной женщиной. И она очень успешна. Потомственный адвокат, она уже в тридцать лет сделала карьеру умелого защитника. Ее оружие – эпатаж, скандал, шум, ошеломительное нападение. Над подготовкой шоу трудится целый офис, а результат воплощает она одна. Фемида в солнечных очках, миниатюрная и тонкая девушка.