На характер концентрационного лагеря, который был присущ ФСЛ, указывали документы первой половины 1943 года, в которых приводились причины смерти арестантов. Наиболее популярными графами были: «застрелен при попытке к бегству» или «умер от общего изнеможения». Насколько силен был голод, позволяют почувствовать следующие указания о причинах смерти: «паралич сердца после отравления грибами»; «инфекционный энтерит» и т. д.
Совершенно очевидной становится параллель между штрафными и концентрационными лагерями, если принять в расчет сведения 1943 года о двух случаях «приведения в исполнение смертного приговора самым позорным способом», а именно «через повешение перед общим построением арестантов». На подобную взаимосвязь указывает событие, которое произошло в 1944 году. О нем рассказал Вернер Краусс, в то время являвшийся заключенным форта Торгау: «Среди нас в госпитале оказался человек, пребывавший в одном из таких лагерей. Его лицо было глубоко рассечено. Он был слишком запуган, чтобы признаться врачу, что это были следы истязаний. На все вопросы он отвечал, что травму он получил в аварии».
Очерченные выше изменения в лагерной системе и изменение их функциональных задач в некоторой степени были связаны с тем, что в начале 1943 года полевой штрафной лагерь III был преобразован в полевое арестантское подразделение, которое получило номер 19.
Несмотря на случившуюся трансформацию, «традиции концентрационного лагеря» оказались в этом подразделении слишком живучими. Об этом говорит свидетельство Петера Шиллинга, который в конце 1944 года видел казнь 19 «дезертиров» из ФГА-19. «По прибытии командир ФГА лаконично заявил мне, что в его подразделении мне не придется рассчитывать на длинную жизнь. Убийство 19 арестантов было там самым обыденным делом. Я помню, как надсмотрщик отдал приказ одному из наших товарищей по несчастью принести листовку, которая выпала из пропагандистской бомбы. Листовка лежала за линией, которую нам под страхом смерти нельзя было пересекать. Когда заключенный отказался, то охранник пригрозил застрелить его из-за отказа выполнять приказ. Когда арестант все-таки шагнул за листовкой через разделительную линию, то ему выстрелили в спину. Его убили «при попытке к бегству». Подобные вещи происходили едва ли не ежедневно. А ко всему этому паек был настолько скудным, что можно было просто-напросто умереть с голоду».
Сообщение Петера Шиллинга подводит нас к вопросу о структуре полевых арестантских подразделений, число которых в конце 1942 года составляло 12, в 1943 году достигло 20. Изначально каждое из них делилось на штаб и 5 или 6 «арестантских рот». В каждой из «рот» наличествовал «внутренний (уставной) состав, который имел гораздо лучшее довольствие, нежели арестанты. Если взять за пример 5-ю «арестантскую роту» ФГА-19, то в июне 1943 года она состояла из одного офицера, 17 унтер-офицеров, 33 штатных служащих и 166 арестантов. В целом соотношение «персонала» и арестантов было 1:3. Все приведенные выше сведения о быте и нравах, царивших в штрафных лагерях, в полной мере можно отнести и к полевым арестантским подразделениям. Однако не везде все было одинаково. Вернер Краусс уже во время своего пребывания в форте Торгау пришел к выводу: «Обращение там было самое разное; в некоторых случаях люди морились голодом, а если кто-то во время работы падал, то его после скоротечного «судебного процесса» приговаривали к смерти. Арестанта вешали или расстреливали почти тут же после вынесения приговора».
Об условиях жизни в ФГА говорилось в отчете от 2 декабря 1942 года, который был адресован командованию 1-го армейского корпуса. Данный документ относился к ФГА, которое в срок с 1 апреля по 30 ноября 1942 года было приписано к группе армий «Север». В отчете говорилось: «Неудовлетворительное размещение, питание, обмундирование, отсутствие нормальной гигиены и отвратительные условия труда в зоне боевых действий вызывают у арестантов справедливые претензии. Только примерйо 20 % состава подразделения пребывали в некотором подобии нормального вида. Остальные были настолько истощены, что просто не могли успешно справляться с поставленными заданиями. Они могут только лежать на кроватях или пребывать в лазаретах. Здесь существует неизменная угроза возникновения очага эпидемий, которые могут угрожать всей воинской части. Предложение об улучшении питания было представлено командованию 18-й армии. По приказу господина командующего 18-й армией продовольственный паек был сразу же увеличен».
Что на практике значили «улучшения» условий жизни в ФГА, показал Вольф Герлах. 24-летним юношей он был приговорен к двум годам тюрьмы за «подрыв боеспособности Вермахта». Тюремное заключение было заменено ему службой в ФГА-6. Он писал о событиях 1943–1944 годов: «ФГА были исправительными подразделениями в структуре батальона. Те, в свою очередь, делились на роты, взводы и отделения. Вооруженный стражник приходился на каждые 10–15 арестантов. Кроме этого, имелись специальные охранные структуры, так что побег из ФГА удавался очень редко, в единичных случаях. Задачи, которые ставились перед ФГА, были самыми разнообразными. Все они были рискованными, поэтому нас назвали «командой смертников» (в оригинале с немецкого — «командой вознесения»). Как правило, мы разминировали поля и строили укрепления перед нашими позициями. На нейтральной полосе мы, невооруженные, нередко попадали под свой и русский огонь. Такова была наша участь: тяжелейший физический труд, истощение от голода, гибель во время обстрелов, истязания и казнь, если ты не мог работать. В случае смерти несчастным родителям сообщалось, что их сын умер от «нарушения кровообращения». Описывать тонкости мучений и подробности наших страданий невозможно. Это был ад».
Схожее повествование мы находим у арестанта ФГА-17, «дезертира» Карла Баумана: «Из Анклама [5]я прибыл сюда. В 1942 году я стал арестантом ФГА-17. Наш батальон направили в Сталинград, в район Сухой Балки близ Донца. На простреливаемой территории мы должны были хоронить солдат, обезвреживать мины и вытаскивать раненых. В нашем распоряжении были только руки и ноги, иногда сметливая голова. Команды саперов двигались после нас. Конвоиры по большей части напивались и вымещали на нас свою ярость и страх. Если за день мы вырывали недостаточное количество траншей, то нас беспощадно избивали прикладами. Я и сам пару раз получил толстой дубинкой… На фронте нередко случалось, что расстреливали мародеров. Наши нередко крали хлеб. Мы постоянно хотели есть, но еды не было. Между тем на поле боя лежали разлагавшиеся немцы и русские, в полевых сумках которых пропадал хлеб. Иногда нам удавалось ухватить его. Он имел привкус мертвечины. Не все выдерживали. У многих начиналась дизентерия.
Со снабжением было так плохо, что иногда приходилось пить собственную мочу».
Томас Крицаняк едва не погиб в ФГА-10, где отбывал наказание в 1943 году за «самовольное оставление части». «Наши палатки располагались в саду. Штабс-фельдфебель как-то бросил: «Сорвешь яблоко и ты труп!» Однажды утром мой приятель заметил, что на земле лежит яблоко. Он наклонился и поднял его. Только тогда он обнаружил, что оно было гнилым. Он бросил его обратно. Штабс-фельдфебель заметил это. Он взял пистолет, перезарядил его и сказал: «Знаешь ли, что я могу тебя пристрелить?» Приятель хотел что-то ответить, но прозвучал выстрел».
Подобные убийства прикрывались формальными установками о том, что «ко всем нарушителям порядка надлежит относиться со всей строгостью, а в случае необходимости, не раздумывая применять оружие». Фактически из всех сохранившихся документов свидетельствовало, что в ФГА царил голод, что доведенные до отчаяния арестанты пытались протестовать или даже бежать. Всех их ждала смерть. Именно этим объясняется поразительно большое количество казней в полевых арестантских подразделениях. Очевидно, что между этими тремя явлениями (голод-побег-казнь) существовала непосредственная связь. Тем не менее нельзя приведенные жуткие примеры из практики ФГА-6, 10 и 17 переносить на все подразделения арестантов. Это следует хотя бы из сообщения Иоахима Т., который в течение 1943 года отбывал годовое наказание в ФГА-14. Из его воспоминаний следует, что преимущественно его работа сводилась к рубке деревьев, к рытью противотанковых рвов, к возведению бункеров и блиндажей. Иногда он попадал под обстрел. Через несколько месяцев «испытания фронтом» он был возвращен в действующую часть. Там обнаружилось, что он болен водянкой — следствие недостаточного питания. Его демобилизовали. Оглядываясь назад, Иоахим Т. вспоминает об отношении к нему в ФГА-14. «Если принять в расчет войну, то оно было вполне гуманным. Может, это была заслуга командира обер-фельдфебеля, в прошлом управляющего имением. Это был очень приличный человек. Он никогда не придирался без лишней на то надобности». Впрочем, подобный «гуманизм» в Вермахте оценивался как «негативное явление». Так, например, генерал Ойген Мюллер, начальник управления деятельности органов военной юстиции при Верховном командовании сухопутных войск, как-то появился в командовании третьей танковой армии, дабы самому сложить общее впечатление о штрафных подразделениях Вермахта. В разговоре он бросил: «Девять [6]в порядке. А в четырнадцати недостаточно жесткий режим».
