О смерти парламентеров московское радио сообщило 31 декабря 1944 года. Одновременно с этим о данном происшествии стало известно в Верховном командовании вермахта. Там было отдано приказание провести следствие: как-никак, убийство парламентеров всегда считалось непростительным военным преступлением. Следствие выявило ранее неизвестные факты, с которыми отечественный читатель познакомится впервые.

По требованию Верховного командования сухопутных войск Германии в армию Балка был послан запрос. В ответ в Берлин от Пфеффера-Вильденбруха пришла следующая радиограмма. «Речь идет не о двух советских офицерах-парламентерах, а о посланных в качестве парламентеров четырех немецких военнослужащих». Пфеффер-Вильденбрух утверждал, что это были немецкие солдаты, которые были расстреляны красноармейцами. Он категорически отрицал, что в расположении Будапешта появлялись какие-либо советские офицеры. Он заверял берлинское командование, что радиосообщения о гибели парламентеров были всего лишь пропагандистской уловкой.

Пфеффер-Вильденбрух отрицал все, — даже несмотря на то, что имелось множество свидетелей, которые утверждали, что ему докладывали о появлении группы Остапенко (возможно, даже о третьем случае). В итоге этот эсэсовец ввел в заблуждение вышестоящее командование и направил следствие, проводимое Верховным командованием сухопутных сил Германии, по ложному пути. Напомним, что официально парламентеры находились под защитой международного права. В итоге расследование закончилось ложной констатацией «факта», что контакты с советской стороной происходили только через посредство немецких военнопленных, а сообщения о гибели советских парламентеров были «грубым трюком советской пропаганды». В итоге подобные сведения были разосланы во все сражающиеся на Восточном фронте армии и комендантам всех «крепостей».

Если бы не жуткий скандал, который советское командование раздуло по делу Штайнмеца — Остапенко, то, возможно, в версию о четверых немцах можно было бы даже поверить. Но комендант Будапешта своей ложью только усилил психоз «тотальной войны», в итоге сделав невозможной капитуляцию венгерской столицы.

Если говорить по сути, то, кроме как в радиограмме Пфеффера-Вильденбруха, данные четверо немцев нигде не упоминаются. Позже, когда Пфеффер-Вильденбрух беседовал с Гостоньи, то бывший (на тот момент) эсэсовец даже не упомянул о данном эпизоде. Косвенным доказательством того, что «случай четверых» был ложью, является тот факт, что немецкая пропаганда никак не использовала этот случай (в немецкой трактовке), он вообще упоминался исключительно во внутренних документах. Ничего о немецких парламентерах не говорилось и в советских источниках. Более того, сама возможность посылки подобных парламентеров в корне нарушала существовавшее тогда международное законодательство. Впрочем, это не исключало использования военнопленных для подрыва морального духа противника. Наиболее часто они использовались в пропаганде, в частности, вещании через громкоговоритель. Но во время осады Будапешта для этих целей в первую очередь использовались попавшие в плен венгры.

При этом нельзя исключать факта, что ни одна из сторон не говорила полную правду. Явно бросается в глаза, как неуклюже Литтерати-Лоёц пытался откреститься от этого инцидента. Он пытался снять любую ответственность и с себя, и со своего подразделения. В случае с группой Остапенко советское командование знало (или хотя бы догадывалось), что причиной гибели парламентера стал собственный минометный обстрел, а потому пыталось скрыть обстоятельства гибели парламентера. Не стоит забывать, что подготовка к визиту парламентеров была явно недостаточной. По крайней мере, Пфеффер-Вильденбрух не знал о советских трансляциях, в которых сообщалось о предстоящей миссии переговорщиков. Именно этим можно объяснить, что машина Штайнмеца направилась к позициям противника в самом неудобном для этого месте. В любом случае гибель двух парламентеров была случайностью. Но Пфеффер-Вильденбрух пытался изобразить ее как попрание советскими войсками принципов международного права, что указывает:

а) на принципиальное нежелание вести переговоры;

б) на попытку использовать данный случай (вывернув его наизнанку) в пропагандистских целях.

В итоге 17 января 1945 года комендантам всех «крепостей» (Будапешт, Кенигсберг, Бреслау, Познань, Глогау, Кюстрин) и армейским частям, их оборонявшим, категорически запрещалось вступать в переговоры с представителями Красной Армии, так как те «грубо попирают» нормы международного права. Не исключено, что провокация с «четырьмя немцами» была сфабрикована лишь для того, чтобы отдать данный приказ, а стало быть, продлить агонию рейха и закрыть путь к капитуляции «крепостей».

Не исключено, что, предвидя возможность судебного процесса по делу о военных преступлениях, немецкое командование сразу же хотело отмежеваться от гибели советских парламентеров, прибегнув к тактике того, что сейчас называется «перевод стрелок». Тем паче, что случаев гибели парламентеров в годы Второй мировой войны не наблюдалось. Но, с другой стороны, есть несколько интересных фактов. Во время процесса над Пфеффером-Вильденбрухом советская сторона не задала ни одного вопроса относительно гибели Остапенко. То же самое произошло на процессе по делу Ивана Хинди, который в 1946 году был приговорен к смерти. Безусловно, все это указывает на то, что советские обвинители знали, что данные люди не были причастны к гибели парламентеров.

Впрочем, дело о парламентерах было использовано советской юстицией в других случаях, когда к смерти были приговорены даже невиновные немецкие офицеры. Но это объяснимо — шел активный поиск «козлов отпущения». Примером этого может стать артиллерийский капитан Эрих Кляйн, который был командиром 1-го артиллерийского дивизиона дивизии «Фельдхеррнхалле». Оказавшись в плену в 1948 году, неожиданно для себя он стал обвиняемым по делу о гибели Остапенко. Несмотря на применение во время допросов «специальных методов», Кляйн отказался признать себя виновным. В итоге он все равно был приговорен к смерти. Однако позже казнь была заменена 25 годами лагерей. Из советского плена он освободился в 1953 году. Сорок лет спустя, в 1993 году, он был реабилитирован военной прокуратурой Российской Федерации, что еще раз указывает на то, что все обвинения против данного капитана были высосаны из пальца.

После того как защитники Будапешта отвергли советское предложение о капитуляции, атака Красной Армии не заставила себя ждать. Она произошла на следующий же день. Наступление началось с того, что по городу был открыт огонь почти из тысячи орудий, а сотни самолетов обрушили на него бомбы. Ураганный огонь продолжался в течение трех дней по 7, а иногда по 10 часов кряду. Когда канонада ненадолго замолкала, то город продолжали утюжить советские бомбардировщики. Один из советских летчиков писал об этих днях: «Наступление поддерживали свыше 800 самолетов — весь действующий парк 17-й воздушной армии. Это были дни исключительно напряженной боевой работы. Мы буквально висели над черным передним краем и возвращались на забеленную сырым снегом землю лишь для того, чтобы заправиться горючим и пополнить боеприпасы. Мы беспрерывно обрушивали шквал смертоносного огня на артиллерийские позиции, оборонительные сооружения врага. И тут начались ожесточенные воздушные схватки». Будапешт обезлюдел. Жители не решались даже высовывать нос из подвалов домов. Почти миллион людей должны были привыкнуть к тому, что им не один день придется жить под землей. Именно в этих условиях множество венгров решились дезертировать. Среди них было множество евреев, которые скрывались от салашистов по поддельным документам. Обезлюдевшие улицы были отличным условием, чтобы сдаться в плен Красной Армии, не рискуя попасться в руки жандармерии или нилашистских карателей. Обычные же граждане предпочитали дождаться конца битвы. Они выходили наверх только в случаях крайней необходимости. В поисках еды они жались к стенам домов. Их взорам представали многочисленные руины. Уцелевшие же дома зияли пустыми оконными проемами. В городе, наверное, не осталось ни одного целого оконного стекла.