Солнечный мячик сдувается и идет ко дну, а темнота принимает нас в свои молчаливые объятья. Теперь мы можем лишь угадывать звук машущих крыльев то ли летучих мышей, то ли птиц. Наконец все озеро, тихо вздохнув, засыпает, лишь легкие волны, шурша, лижут нагретый солнцем каменистый берег. Мы слышим только наше дыхание. Я целую Мари-Лу, и вместе с ней целую все это проклятое, но такое чудесное лето. Я сдаюсь и чувствую, что Мари-Лу тоже сдается. Мы долго целуемся, лежа на мелких камушках на берегу пустынного острова где-то посреди мироздания.

Я просыпаюсь от того, что в палатке жарко и душно, как в бане. По стенке ползает муха, похожая на маленький черный магнит, который вешают на холодильник. Я быстро расстегиваю молнию, и в палатку врывается солнечный день. Мое лицо опухло. Кажется, мне снился Отшельник, но с пробуждением сон растворился, и я никак не могу ухватить его. Чувствую, как он ускользает от меня. Мы проспали довольно долго. Возможно оттого, что легли на рассвете.

Я выползаю на четвереньках из палатки и сажусь под дерево в тень. Через некоторое время появляется Мари-Лу. Мы ничего не говорим. Через несколько минут я поднимаюсь, беру кастрюлю и продираюсь сквозь заросли малины к озеру за водой. «Черная чайка» отдыхает на берегу. Озеро блестит как стекло. Все-таки мы нашли прекрасное место для лагеря — безопасное и в нескольких шагах от воды. Вернувшись к палатке, я наливаю в горелку денатурат и примерно столько же проливаю на землю. Когда я зажигаю примус, трава вспыхивает, и приходится тушить ее той водой, что принес. Снова иду к берегу и наполняю кастрюлю.

— Кофе? — спрашиваю я, снимая кастрюлю с шипящего огня.

Мари-Лу кивает.

Я достаю пакетик растворимого кофе, открываю его зубами и высыпаю порошок в кружку Мари-Лу. В свою кружку я кладу пакетик чая «эрл грей». Пока вода закипает, я делаю бутерброды с маслом. Масло почти растаяло и само собой скользит по кусочку хлеба.

За едой я замечаю, что мои губы какие-то странные, словно стали толще, чем раньше. Вспоминаю почему и украдкой бросаю взгляд на Мари-Лу, осторожно отхлебывающую свой кофе с молоком.

— Вкусно?

Она снова кивает.

— Это новый сорт, во всяком случае, так утверждают в рекламе. По сниженной цене.

— Действительно вкусно, Адам.

Я беру свою кружку и сажусь рядом с Мари-Лу. Обнимаю ее одной рукой, но она отодвигается от меня.

После завтрака мы спускаемся к воде и чистим зубы. Я несколько раз споласкиваю лицо прозрачной холодной водой. Она творит чудеса. Я чувствую, как клетки мозга оживают, и возвращается жажда приключений.

— Что будем делать? — спрашиваю я Мари-Лу и вижу, что она понимает по моему голосу, что у меня много предложений.

— Тебе решать, — отвечает она.

— Давай исследовать остров. Посмотрим, остались ли какие-нибудь следы Отшельника.

— Можно поискать его дом.

— Хорошо. Поищем.

Я везу Мари-Лу, пока это получается, выбирая ровные участки берега. К счастью, мы вскоре находим фундамент дома. Из травы торчит рама из прочных прямоугольных камней. Внутри лежат рухнувшие камни. Хижина была маленькой, намного меньше одной комнаты в современном доме. Я говорю об этом Мари-Лу.

— Утверждают, что он жил в старом киоске, который купил в городе и перевез сюда на лодке. Где-то здесь был эллинг [13]. Он построил его из распиленных лодок. Но сейчас от эллинга не осталось и следа.

Мне стало грустно стоять и смотреть на то, что осталось от целой жизни. От пятидесяти лет на острове. Но возможно, именно так и должно быть. Не стоит ничего оставлять после себя. Деревья, посаженные Отшельником, целый лес, который шумит здесь многие годы, — вот лучшая память.

— Как ты думаешь, он был счастлив? — спрашиваю я.

Мари-Лу пожимает плечами:

— Не знаю. Может быть. Говорят, он был очень милым человеком. Иногда сюда кто-нибудь приплывал. Он всегда был вежлив с гостями.

— Интересно, у него были куры? — вырывается у меня.

Мари-Лу задумывается. После качает головой:

— Раньше на островах собирали яйца чаек.

— Интересно, каково это жить здесь? Всегда быть одному, слушать ветер и голоса птиц, волны и шорох деревьев. Всегда быть окруженным звуками природы. Питаться тем, что дает земля, а весной — яйцами чаек.

— Да, в городе все немного по-другому, — говорит Мари-Лу.

— А чем он занимался целыми днями?

— Думаю, у него было много дел. Намного больше, чем у одиноких людей в городе. Они сидят в своих квартирах и смотрят в окна. Ему же приходилось заботиться о тысяче вещей: о лодке, сети, огороде, уборке снега и хлебе насущном. А еще он присматривал за маяком.

— Присматривать за маяком — это его работа?

— Скорее всего. Хотя он это делал, потому что все равно был здесь. Так говорят. Собственно, этого не требовалось. Не так, как в прежние времена. В восемнадцатом веке здесь жило много смотрителей маяка с семьями. Почти двадцать человек населяли этот остров.

— Правда? — удивляюсь я. Мне трудно поверить, что на этом необитаемом островке сто лет назад кипела жизнь. Двадцать человек! В те годы остров был почти перенаселен.

Сперва мне кажется, что большая часть магии Фьюка исчезает из-за того, что здесь жило столько людей. Но вскоре я понимаю, что это делает остров еще более интригующим.

— А теперь здесь только ты и я, — говорю я.

— И нас, возможно, никто не потревожит, — говорит Мари-Лу и кивает на зеркальную гладь озера. — Вряд ли кто-нибудь доберется сюда в такой штиль.

Мы стараемся спастись от жары у воды. Не знаю, сколько сейчас градусов, здесь нет термометра, но думаю, сегодня самый жаркий день лета, градусов тридцать или даже больше. Потом я замечаю, что у меня нет и часов. Тогда я перестаю обращать внимание на такие мелочи.

Мари-Лу сидит в тени зарослей ольхи и что-то пишет в своей тетрадке. Я нахожу в палатке точилку, сажусь на берегу, скрестив ноги, и начинаю точить карандаши. Они пребывают в довольно плачевном состоянии, особенно мягкие. Я тружусь не торопясь, постоянно проверяю, достаточно ли они острые.

Здесь многое можно нарисовать. Мне хочется перенести на бумагу жизнь Отшельника, то, что он видел. Когда я выбираю сюжеты, понимаю, что это всего лишь выдернутые детали, осколки целого. В каком-то смысле я стою слишком близко, топчусь прямо посреди будущей картины. Нужно взять лодку, отплыть на некоторое расстояние и зарисовать остров таким, какой он есть, похожим на окаменевшее судно с белым маяком вместо трубы и сосновым лесом вместо паруса.

Но пока я рисую лодку, лежащую на каменистом берегу. Сначала использую очень мягкий карандаш, и графитный стержень почти тает на бумаге. Он оставляет жирные черные линии, которые удивительно хорошо соответствуют характеру лодки. Я сосредоточенно работаю пятнадцать-двадцать минут. Рисую просмоленные доски, мачту, веревку, тянущуюся по берегу, тихую бухту на заднем фоне. Я внезапно прекращаю рисовать. Чувствую, что картина готова. Вытягиваю руку с альбомом, рассматриваю свою работу и прихожу к выводу, что этот рисунок — один из лучших, сделанных мной.

— Искупаемся? — спрашиваю я, наклоняюсь к Мари-Лу и вытираю с ее лица несколько капелек пота.

— С удовольствием. Так жарко, что я, кажется, сейчас растаю.

Она закрывает альбом и отодвигает его от себя.

Я подвожу ее к воде и уже собираюсь взять ее на руки, но она просит меня завезти ее в воду прямо в коляске.

— Так ты сможешь потренироваться, — говорит она.

У меня нет никакого желания плавать. Это довольно нелепо. Разве Робинзон Крузо посещал курсы по плаванью? Я толкаю перед собой коляску и чувствую под ногами песчаное дно. Это удивляет меня. Интересно, откуда вообще берется песок на дне?

— Какая холодная, — говорит Мари-Лу, когда вода медленно поднимается вверх по ее ногам.

Когда она достигает сиденья, Мари-Лу внезапно встает и с криком бросается в воду. Изо всех сил бьет руками по воде. Брызги летят во все стороны, в том числе и на меня. Я начинаю вопить во всю глотку, пытаюсь отбежать в сторону, но уже поздно. Мари-Лу смеется надо мной. Вдруг я вспоминаю другой день, другое лето, когда она плескалась точно так же и точно так же брызгалась.