Не знаю, сколько времени я уже просидел на чердаке. Полчаса, два часа или полдня. Время меня не интересует. Оно словно остановилось. Я сижу будто в лихорадочном тумане, вдалеке от шумного летнего дня. Не чувствую ни рук, ни ног. Тело безвольно, словно медуза на суше. Лишь тот, кто сам боится высоты, сможет меня понять. Время от времени откуда-то снизу до меня доносится голос Мари-Лу:

— Адам!

— Да?

— Ты должен попытаться.

— Я не могу.

— Ты собирался в магазин. И установить мачты и повесить паруса. У нас полно дел. Эй, Адам!

— Я не могу.

— Но ведь скоро приедет Бритт.

Я медленно прихожу в сознание. Эти слова действуют на меня удивительным образом. Я чувствую, что мои ноги словно твердеют и принимают свою форму. Бритт. Бритт Бёрьессон! И папа.

— Бритт! — говорю я.

— Да, — кричит Мари-Лу. — Она же сегодня приезжает.

— Бритт! — повторяю я и выглядываю из чердака.

— Давай спускайся, Адам!

Я смотрю вниз на нее и чувствую, как внутри снова все сжимается. Коляска кружится перед моими глазами. Я поспешно втягиваю голову обратно, словно улитка перед приближающейся опасностью.

— Слазь задом!

Медленно поворачиваюсь к чердачному окошку задом и пячусь.

— Бритт, — бормочу я.

— Вот так!

Я нащупываю одной ногой ступеньку. Мари-Лу дирижирует. Второй ногой ищу следующую ступеньку. Встаю на нее, облегченно выдыхаю и отдыхаю. Мой зад и ноги уже снаружи. Это уже что-то!

— Хорошо! Теперь точно так же, — говорит Мари-Лу.

Бесконечно медленно я нащупываю ногами ступеньку за ступенькой. Все это время не открываю глаз. Иногда моя нога дрожит так, что я не могу пошевелиться. Тогда я твержу про себя: «Бритт! Бритт!», и мне удается спуститься еще немного.

Наконец я оказываюсь на земле, и Мари-Лу хлопает в ладоши. Я кланяюсь, словно цирковой актер после удачного трюка.

— А теперь нам нужно поторапливаться, — говорю я.

Напоследок я оставляю на кухонном столе записку. Запираю дверь и как обычно прячу ключ в водосточном желобе. Когда я спускаюсь к мосткам, мне приходит в голову, что папа очень удивится тому, что в доме появилась рампа. И исчезли все пороги. Но единственное, что ему остается, так это теряться в догадках, пока не закончатся его отгулы.

Слабый ветерок дует с юго-востока со стороны кормы, и мы медленно скользим по блестящей от солнца водной глади. Лодка нагружена так, словно мы собрались в кругосветное путешествие. Впереди лежит сложенная коляска Мари-Лу. Интересно, что бы сказали люди, если б мы встретили какую-нибудь лодку?

Я оборачиваюсь и смотрю, как от нас медленно удаляются красный домик и деревянные мостки. Я вижу, как Сив и Рут неспешно прогуливаются по двору в тени деревьев. «Скоро приедут папа с Бритт и позаботятся о вас», — думаю я.

Прямоугольный парус выдается за борт лодки. Похожий на копье шпринт [9], тянется по диагонали через весь парус. Шкоты [10]свободно болтаются. Такой парус не самый лучший в мире. Но он хорошо смотрится. И подходит к нашей старой лодке.

Мари-Лу полулежит на корме, где «Универсальная служба Адама» обустроила ей уютный кубрик из подушек для гамака Бритт.

Под левой рукой у нее румпель [11]. Она сосредоточена, словно капитан судна, отправившегося в дальнее плавание.

Она рассматривает прямоугольный парус. Что-то ей не нравится: то ли натяжение, то ли угол шпринта, и она просит меня одернуть парус, чтобы шпринт лежал прямо в петлях. Она ослабляет натяжение шкотов у переднего паруса, кливера, но это не помогает. Лодка все так же неспешно скользит вперед.

Когда мы отходим на порядочное расстояние от нашего мыса, ветер слегка усиливается, дует с юга, примерно три метра в секунду. Прямоугольный парус несколько раз вздрагивает. Мари-Лу подтягивает шкоты. Я чувствую, как лодка набирает скорость, словно ее кто-то толкает. Вода за кормой начинает бурлить. Солнце напоминает мне маленький желтый мячик для гольфа, который кто-то забросил на небо. Погода прекрасная. На горизонте ни единой лодки. Я закрываю глаза. И тут же словно покидаю реальность. Теперь я вовсе не на озере Веттерн, а в Тихом или Индийском океане. Чувствую себя совершенно свободным. Я могу отправиться куда угодно. В Западную Индию, Австралию, на Фьюк. Вот бы остаться здесь навсегда. Просто плыть под парусом куда глаза глядят. Никакого тебе ноябрьского утра, когда темнота, словно сырое одеяло, укрывает Стокгольм. Никаких сонных школьных дней, когда спрашиваешь себя, в чем смысл всего этого. Никаких тебе раздумий, что выбрать: гороховый суп или рисовую кашу — перед прилавком с готовой едой в торговом центре. Больше ничего подобного. Лишь солнце и парус, Мари-Лу и Адам. Мы бы жили в лодке, плавали к пустынным островам, устраивали вылазки на берег. Питались хариусом, пили чистую озерную воду, заряжались энергией солнца.

— Я давно мечтал о таком, — говорю я и, прищурив один глаз, смотрю на Мари-Лу.

— Теперь это реальность, — отвечает она.

Ветер задувает ее волосы вперед, кончики слегка приподнимаются в воздух, словно хотят плыть быстрее. На ней джинсы, футболка и желто-голубой спасательный жилет, такой же, как у меня.

— Приятно, когда ветер такой несильный, — говорю я.

— Могло бы дуть и посильнее. Хорошо, что нам пока не нужно ловить ветер, — говорит она. — Такие лодки ходят только на ветру.

— Я помню, как ты носилась по бухте в шторм на своей яхте, а мы с папой стояли на мостках и чертовски нервничали. Но ты лишь хохотала и говорила, что в такой ветер чувствуешь, что по-настоящему живешь. Этого я никогда не забуду. Папа тоже.

— Я правда так говорила? — спрашивает Мари-Лу и смеется.

— Да, разве ты не помнишь?

Я вытягиваюсь прямо под прямоугольным парусом и роюсь в сумках. Рука находит гроздь бананов и отрывает две штуки. Один банан я бросаю Мари-Лу. Она ловит его и кладет рядом с собой. Второй я очищаю и съедаю сам.

Мари-Лу показывает вперед, я поворачиваю голову и вижу остров Юнгфрун. Как же он близко! Остров похож на спящего кита. Когда смотришь на него с мостков, он кажется маленьким. Как камень в воде, на который можно присесть. А сейчас я вижу, что это — целый мир. Серый каменистый пейзаж и белые птицы. Настоящий чаячий континент.

— На этот остров нельзя сойти, — с сожалением говорю я, поскольку знаю, что это — заповедник.

Мари-Лу кивает:

— Мы обойдем Юнгфрун и под парусом доберемся до Фьюка.

— Как скажешь, капитан.

Когда мы огибаем Юнгфрун, мы не можем расслышать друг друга из-за птичьего гомона. Не знаю, мы ли их потревожили или здесь всегда так шумно. Серых чаек так много, что они закрывают собой солнце над островом, словно живой зонтик. Они почти неподвижно висят в воздухе и кажутся прозрачными.

Мне приходит мысль нарисовать их. Я на ощупь нахожу альбом. Быстро зарисовываю огромную стаю и остров. Он почти такого же цвета, как и графит.

Мари-Лу налегает на румпель. Лодка слегка наклоняется, и я снова чувствую, как парус дергается пару раз и наше судно снова послушно набирает ход. С озера дует сильнее. Мы идем прямо на север. Всплески воды спереди становятся заметнее.

Я заканчиваю эскиз, когда Юнгфрун медленно удаляется от нас. Передаю альбом Мари-Лу. Она с восхищением смотрит на рисунок и восклицает:

— Великолепно, Адам!

Я и сам доволен собой, переворачиваю лист и принимаюсь рисовать Мари-Лу, полулежащую в кубрике, с развевающимися на ветру волосами. Я смотрю на нее через рамку. Она показывает мне язык и смеется, а я ловлю себя на мысли, что этот смех мне знаком. Не тот неестественный звук, какой она издавала с тех пор, как приехала. Мне кажется, я слышу старый летний смех Мари-Лу, так она смеялась раньше.

Я тоже смеюсь.