Там нас уже ждал проснувшийся Герасим, который не слишком-то обрадовался нашему счастливому возвращению.

— Ты чего, Гера? — спросил Боб, заглядывая себе за спину. Не прогорело ли что? Не отхватил ли пламень кусок брезента?

— Мм, — угрюмо сказал Герасим, глядя на нас с ненавистью.

— Это почему мы те, которыми ты нас назвал? — я чуть не присел от неожиданности. Тут, понимаешь, жизнью рискуешь. Бабок разных спасаешь. А родной член экипажа не то что не радуется, а вообще, обзывается последними словами.

— Мм. — Герасим презрительно осмотрел нас с Бобом с ног до головы. — Мм! Мм!! Ммм!!! — развернулся, и, продолжая громко ругаться, исчез в чреве присмиревшей Милашки.

— Чего, чего? — не понял Боб. — Командир, объясни.

Я грустно взглянул на американца, потом на пенсионерку, которая высказывала Директору что-то нелицеприятное, на пригорюнившуюся Милашку.

Бобу, эмигранту, не до конца въехавшему в нашу русскую жизнь, вряд ли понять, отчего третий номер такой грустный и местами даже злой. Глубина русского менталитета не приходит с прожитыми годами. Она впитывается с молоком матери.

— Понимаешь, Боб. Мы только что спасли тещу Герасима. Но не это расстроило Герасима. Гера тещу любит. И теща, как ни странно, тоже любит Геру. Знаешь, что бабулька в кухонной комнате делала? И отчего дым стеной валил? Самогонку она делала. Старинный национальный русский напиток, рецепт которого знала только теща Герасима. На самогонном аппарате, который только вчера Герасим ей на день рождения подарил. По спец заказу изготовил. На подземном военном заводе. С красивым таким змеевиком. И с хорошей такой производительностью. И теперь, вместе со взрывом погиб не только сам аппарат, но и все записи. Человечество лишилось рецепта самого кристально чистого и бесконечно полезного напитка.

—Мм-мм! — донеслось из нутра Милашки заунывное пение. Это третий номер Герасим тосковал по так и не попробованному национальному продукту.

— Диспетчерская вызывает тринадцатую машину. Тринадцатая, ответьте диспетчеру. Если вы живы, если вы меня еще слышите…

— Боб! У тебя что, руки заняты?

Выезжать из-под Милашки не хотелось. Над столицей грохотал громами и сверкал молниями двухчасовой дождь. Тем более, что я давно не катался на своем любимом велосипеде. Знатная, скажу штука, этот велосипед. Месяца два назад по списанию достался. Прежнего владельца лишили водительских прав за вождение двухколесным средством в нетрезвом состоянии. То ли три бутылки кефира выпил, то ли квасом перебродившим опился. Кто лишил? Я и лишил. Уж больно красивая штучка этот велосипед. Сто две передачи, восемь амортизаторов, независимая подвеска и звоночек веселенький вместо клаксона. Милашка аж вся обзавидовалась.

— Тринадцатая!…

— Боб! — потихоньку накатывала злость. Я что, рыжий, все в одну харю делать? На кой черт тогда янкель вторым номером числится. — Боб! Я кому говорю?

В ухе хрустнуло, и по каналу короткой связи донесся голос второго номера. Американца, чтоб его, Боба. По характерному треску в эфире можно было догадаться, что я оторвал янкеля от весьма важного занятия. Естественно, еды.

— Я тут это… В холодильнике. Застрял слегка. Наверно дверцы узкие.

— Наверно кушать меньше надо, — интересно, дошла до начальства моя докладная с просьбой о сокращении Бобу нормы сухого пайка? — Ответь диспетчерской. Десять минут уже надрываются.

— Угу, — в ухе послышался звук шумно передвигающегося тела. Если бы сенсоры Милашки не были б отключены, давно завопила тревожная сирена, предупреждающая о начале пятибалльного землетрясения. — Второй номер подразделения 000 тринадцатой машины Роберт Клинроуз на линии.

— Какие розы, какие клины? — возмутился диспетчерский канал. — Боб, ты что ли?

— Я, я, — закачалась Милашка.

— Ну, так и говори по-русски, что ты. Почему не выходили на связь?

— А мы это… Колесо меняли. Прокол.

Я на полной скорости врезаюсь в колесо Милашки. Может быть то самое, которое мы только что меняли.

Когда-нибудь я от всей души накостыляю янкелю за неумение правдоподобно врать. Пробить колесо на рабочей спецмашине подразделения 000, можно только выстрелив в него из межконтинентальной ракеты. Тех самых, которых, уже почитай лет двести, как уже не выпускают.

Если диспетчер не дурак, может запросто занести слова Боба в журнал переговоров. А это значит, что не видать нам премии, как янкелю процветания Америки.

На наше счастье диспетчер не знал о снятии с производства межконтинентальных ракет, а посему принял объяснение без лишних вопросов.

— Тринадцатая машина. С центрального пляжа поступил вызов. Требуется срочно ваше присутствие.

А когда наше присутствие не требовалось срочно?

— Боб, я поднимаюсь в кабину. Запускай Милашку и прекрати переговоры с диспетчерской.

Быстренько загнав трофейный велосипед в багажное отделение Милашки, я, через внутренние коридоры добрался до кабинки. Как и предполагалось, за время моего отсутствия американец хорошо поработал с неприкосновенными запасами. Дверцы холодильника нараспашку, внутри пустота. На полу фантики и обертки. На стенах куски использованной жвачки.

— Я приберу. — Боб виновато опустил глаза.

— Не сейчас, — отмахнулся я. — После вызова хоть языком вылизывай. А сейчас работа.

Заученным движением я повернул ключ зажигания на тридцать два с половиной оборота, приводя в рабочее состояние спецмашину Службы “000”.

Пока Милашка прокашливалась, я включил круговые дворники, очищая смотровое стекло.

— Мыше доложить о готовности.

Милашка прекратила кашлять. Она всегда прекращает ерундой заниматься, когда ее начинают называть ласково уменьшительными именами.

— Люки задраены, трапы подняты, холодильники пусты, — доложила спецмашина подразделения 000 после стандартной процедуры проверки. — За пивом едем или по делу?

— По делу, — нахмурился я. Не хватало, чтобы родная Милашка по всему свету раструбила некоторые наши профессиональные секреты. — Выведи на четвертый монитор данные с диспетчерской.

На экране показался центральный городской пляж. Самая большая плотность отдыхающих на квадратный метр. Чистейший песок и теплейшая вода. Но сейчас разговор не об этом.

— Ввести координаты в бортовой навигатор. Включить звуковые и световые сигналы оповещения. Команде пристегнуть ремни. Мыша, мы должны там быть через пять минут.

Милашка взревела двигателями и, выбив десяток квадратных метров пластикового покрытия из-под гусениц, рванула вперед. К центральному пляжу.

Так. Теперь посмотрим, какая работа нас ожидает.

Повезло, так повезло. Код восемнадцать дробь один. Спасение утопающего. Предположительно женский пол. Предположительно пятнадцать минут назад. Предположительно в пределах ограничения отдыха. Жаль, не доплыла до буйков. Иначе можно было бы со спокойной совестью вызывать береговую охрану. Там их территория.

— Успеем?

Это Боб волнуется. Он всегда волнуется. И спешит. А того не понимает, что спешка до добра не доводит. История американцев ничему не научила. В двадцатом веке спешили, спешили, и доспешились. Половина оставшегося в стране американского населения страдает от черепашьей болезни. Это когда любая скорость менее шестидесяти километров вызывает чувство тревоги и неуверенности в завтрашнем дне.

— Успеем, — кивнул я. — Вызов поступил пятнадцать минут назад. Доедем за пять. Все в пределах СНИПа.

Кто не в курсе, СНИП, это спасательные нормативы и погрешности. Час туда, час сюда. Чисто русский стандарт. И никто не жалуется.

Слегка заваливаясь набок на крутых поворотах, Милашка мчалась к точке происшествия, пугая общественный и личный транспорт в разные стороны. Кого обгоняла, кого под днищем пропускала, а кого и на тротуар спихивала. Особо наглых. Тех, кто неофициально с мигалками выпендривается.

Законов они, видите ли, не знают. А там ясно написано, что кроме спецмашин подразделения 000 никто не имеет право на дороге мигать, гудеть и выпендриваться. Жаль, на вызов спешим. Я б им…