Рассматривая вопрос, каким образом духовное состояние («умственное настроение»), вызванное распространением идей Ранней и Высокой Готики, могло оказывать воздействие на формирование архитектуры Готики, имеет смысл отвлечься от понятийного содержания Схоластической доктрины и сконцентрироваться на том, что сами Схоластики называли modus operandi (способ действий). Изменение догматов в таких вопросах, как соотношение между духом и телом или соотношение универсалий и партикулярностей (общего и единичного), находило отражение прежде всего в изобразительных искусствах, а не в архитектуре. Правда, архитекторы пребывали в постоянном и тесном контакте со скульпторами, изготовителями витражей, резчиками по дереву и т. п., работу которых они тщательно изучали всюду, где бы ни оказывались (в подтверждение этому стоит только посмотреть, например, «Альбом» Виллара де Синекур); архитекторы привлекали их к своим начинаниям, следили затем за выполнявшейся работой; архитекторы, конечно же, передавали им и иконографические программы, которые, и это следует помнить, разрабатывались в тесном сотрудничестве с советниками — Схоластами. При всем этом, архитекторы лишь воспринимали, а затем и передавали в своем творчестве самую сущность современной им Схоластической мысли, но не применяли ее непосредственно в своей деятельности. А применяли архитекторы, которые «создавали формы зданий, при этом не занимаясь непосредственно материалом, из которого эти здания создавались» 3 , особый метод творчества, который они могли позаимствовать у ученых мужей (и, пожалуй, это было самым первым из того, что архитекторы могли у них позаимствовать), когда они непосредственно общались с ними или знакомились с их идеями. Этот метод творчества исходит, как и любой другой modus operand! из modus essendi (способ быть, существовать) 4 ; он вытекает из самой raison d'etre (причины или оправдания существования) Ранней Высокой Схоластики, которая была направлена на установление всеобщей истины. Люди XII и XIII столетий пытались разрешить задачу, которую еще весьма неясно представляли себе их предшественники и от которой, хоть и с сожалением, вынуждены были отказаться их последователи — мистики и номиналисты: речь идет о задаче достижения долговременного мирного договора между верой и разумом. «Священное учение, — говорит Фома Аквинский, — пользуется человеческим разумом не для того, чтобы доказать веру, а для того, чтобы прояснить (сделать очевидным: manifestare) все то, что предлагается в этом учении» 5 . Это означает, что человеческий разум не должен питать надежду обеспечить прямое доказательство таких догматов веры, как трехипостасная структура Троицы, Воплощение, ограниченность во времени Творения и т. д.; но разум может прояснить и разъяснить эти догматы, что он и делает.

Прежде всего, человеческий разум способен дать прямое и полное доказательство всего, что может быть выведено из любых принципов, кроме Откровения, иначе говоря, всех этических, физических и метафизических представлений, включая даже такую преамбулу веры (praeambula fidea), как существование (но не сущность) Бога; она может быть доказана с помощью аргументации, которую следовало бы назвать: «от следствия к причине» 6 . Далее разум может прояснить содержание самого Откровения; с помощью аргументации, хотя и негативной, разум может опровергнуть все рациональные возражения против Догматов Веры — возражения, которые по необходимости должны быть или ложными, или неполными 7 ; и в позитивном плане, хотя и не путем аргументированного доказательства, разум может обеспечить similtudines (подобия), которые «выявляют» таинства через аналогию, как, например, в том случае, когда отношение между Тремя Ипостасями Троицы уподобляется отношению, которое возникает в нашем сознании между бытием, знанием и любовью, либо Божье творение сравнивается с человеком — творцом 8 .

Выявление, прояснение или пояснение — вот то, что я назвал бы первым определяющим принципом Ранней и Высокой Схоластики 9 . Но для того, чтобы привести этот принцип в действие на высочайшем из возможных уровней, — на уровне прояснения веры через разум, — его следовало применять и к самому разуму: если вера должна была быть «проявлена» (манифестирована) через систему мысли, полную и самодостаточную внутри своих собственных пределов, и все же отделяющую себя от области Откровения, то возникала необходимость «проявить» (манифестировать) полноту, самодостаточность и ограниченность системы мысли. А это можно было сделать лишь с помощью особым образом организованного письменного изложения, которое должно было прояснить читателю сам процесс разворачивания мысли, точно так же, как размышление должно было прояснить разуму читателя самую суть веры. Отсюда проистекает столь щедро осмеянный схематизм или формализм Схоластических писаний, который достиг своего апогея в классических «Суммах»; они должны были отвечать следующим трем требованиям:

(1) всеохватываемости (достаточное перечисление);

(2) организации опуса в соответствии с системой рядоположенных частей и (достаточная членораздельность)

(3) четкости и дедуктивной убедительности (достаточная взаимосвязь).

И все это вместе взятое должно было быть усилено литературными приемами, соответствующими идее simultudines (подобий), которая была предложена Фомой Аквинским: суггестивной терминологией, параллелизмом частей и рифмой. Эта обобщающая характеристика, конечно же, не может быть полностью применена к таким мыслителям, как Св. Бонавентура, подобно тому как обобщающая характеристика стиля Высокой Готики не совсем применима к такому памятнику, как Собор в Бурже. В обоих случаях перед нами существеннейшие исключения, в которых более ранние анти-Схоластические или, соответственно, анти-Готические традиции и направления развиваются в пределах Высокой Схоластики, или, соответственно, Высокой Готики.

Хорошо известным примером применения двух последних приемов — как для достижения художественного эффекта, так и для мнемонических целей (лучшего запоминания) — является афористически емкое высказывание Св. Бонавентуры в защиту религиозных образов, которые он объявляет допустимыми благодаря их простоте, благодаря их благотворному воздействию на чувства и благодаря легкости их запоминания (propter semplicum ruditatem, propter affectuum Tarditatem, propter memoriae labilitatem).

Мы принимаем как нечто само собою разумеющееся то, что ученые труды, такие, как докторские диссертации, работы, представляющие философские системы и т. п., организованы по определенной схеме с разделами, подразделами, которые сводимы в «оглавление» или резюме; при этом все части работы, обозначенные цифрами или буквами, находятся на одном логическом уровне, так что однотипное отношение подчинения достигается между, скажем, подразделом «а» раздела «I» главы «I» книги «I» и между, скажем, подразделом «б» раздела «5» главы «IV» книги «III». Однако такая схема систематического подразделения была совершенно не известна до прихода Схоластики. Классические труды античности, за исключением, возможно, лишь тех, которые состояли из безболезненно разделяемых частей, таких, например, как собрание коротких стихотворных произведений или трактатов по математике, были просто подразделены на книги. Когда мы хотим привести то, что мы называем «точной цитатой», не подозревая при этом, что следуем традиции Схоластики, мы должны либо указать страницу печатного издания, которое считается «авторитетным», либо применить схему, предложенную гуманистами Ренессанса, используя которую, мы должны, если мы, к примеру, цитируем пассаж из Витрувия, обозначить его как, скажем, «VII, 1, 3».