Вот и вся история. На год я вышел из строя, но Руэды помогли мне выстоять. Помогли и когда я решил отправиться на Деметру, чтобы начать дело наподобие их собственного. Теперь ты понимаешь, почему я так волнуюсь о Карлосе, который сейчас находится на борту «Эмиссара».

Бродерсен и Кейтлин молча сидели рядом. Ночь кончалась.

Наконец он сказал:

— Тони была во многом похожа на тебя.

Будучи бардом, Кейтлин знала, когда нужно промолчать, и дала Дэну то, что могла дать. Сперва он держался пассивно, потом попытался ответить, но Кейтлин намекнула, что это не обязательно. И потом неторопливо осознал всем своим существом, что прошлое ушло безвозвратно, но она рядом.

А еще потом они ненадолго уснули.

Кейтлин проснулась раньше. Встав, Дэн увидел ее у входа в пещеру, силуэт, вырисовывавшийся на той таинственной синеве, что на планетах, подобных Земле, приходит как раз перед рассветом. Кейтлин запрограммировала свой сонадор на гитару без аккомпанемента, и инструмент запел. Очень душевно она допела последний из многих куплетов своей праздничной песни:

Я был гусеницей; полз по травинке, дремал в куколке и мотыльком пытался долететь до Луны. Перемены оказывались столь глубоки, что тело мое не помнило, каким было прежде; я стал словно бы рожденным для полета. Но я не мог удивиться этому, я просто существовал, но сколь яркой была моя жизнь.

Даже мое младенческое Я, мохнатая, вечно голодная кроха, обитало среди сокровищ: сочного и хрупкого сладкого листа, солнечного тепла, росистой прохлады, ветерка, трогавшего шкурку, бесконечных ароматов, каждый из которых доносил сладкую новость. Потом сокращающиеся дни поведали мне свою весть. Я нашел укромную ветку, оплел выпущенным из живота шелком помещение для себя, а затем свернулся во тьме и умер маленькой смертью. Весь год плоть моя перерабатывала себя, и выползшее из кокона существо принадлежало к совершенно другому виду. Скоро моя верхняя кожица затвердела, крылья сделались сухими и крепкими, и я поднялся к небесам. Мне принадлежала ночь. Она сверкала и искрилась в моих глазах, полная смутных очертаний, которые я лучше распознавал по запаху. Пищей мне был нектар цветов, я впивал его, трепеща крыльями над лепестками. Иногда меня насыщал ферментированный сок дерева и тысячи подобных мне кружили вокруг него. Но еще слаще было ночью подниматься высоко к полной луне, растворявшейся в своем свете как в радуге. Когда запах самки, готовой к продолжению рода, коснулся меня, я превратился в летучее желание.

Новый слепой порыв направил нашу стаю в дальнее путешествие, ночь за ночью мы летели над холмами, долинами, водами, лесами, полями, огнями в домах людей, звездами, пятнавшими тьму под нами; день за днем мы отдыхали на каком-то дереве, усеивая его своими телами. И пока я так пересекал эти странные ветры, Единый взял меня, вновь присоединив к Единству, и так мы познали всю мою жизнь, какою она была с тех пор, как я вышел из яйца. В ней было много чудес. Я был Насекомым.

Холодным и пустым обращался «Эмиссар» вокруг солнца в сотне километров за Колесом Сан-Джеронимо. Посрамленный таким расстоянием, солнечный диск едва освещал корабль, явно затерявшийся среди звезд. Колесо представляло собой более впечатляющий объект; имея в поперечнике два километра, оно величественно вращалось, чтобы создать земную силу тяжести для мастерских и жилых помещений, размещенных по ободу. Во втулке, там, где сходились спицы, служившие переходами, корабль могли бы принять в док. Облицованное алюминиевой радиационной защитой сооружение блестело словно отполированное.

Однако оно оказалось неудачным. Столетие назад люди построили Колесо, чтобы оно служило им в качестве базы для операций среди астероидов. Среди разреженных останков мертворожденного мира выгодно было использовать роботов, как и на станциях, устроенных на спутниках Юпитера возле нижнего соединения. Вскоре усовершенствованные космические корабли заставили забыть об этой идее. Дешевле и с большим эффектом люди отправлялись путешествовать самостоятельно, не прибегая к помощи автоматов, при постоянном земном ускорении прямо отсюда до индустриальных спутников Земли. Колесо забросили. Поговаривали о том, что материалы можно утилизировать, однако желающих заняться этим делом так и не нашлось. Цены на металл уже тогда резко упали. Наконец сооружение досталось по наследству союзному правительству, которое обновило его и объявило историческим памятником. Теперь время от времени Колесо посещали гости.

Когда Айра Квик, министр исследований и разработок, призвал использовать старое сооружение, никто не обратил на это особого внимания. Квик заявил, что Колесо прекрасно подходит для исследований межпланетного газа. Подобные исследования сулили работу весьма кропотливую, к тому же не обещающую фундаментальных результатов. Однако все же заслуживающую внимания; к тому же проект финансировала частная компания. Тонкие измерения требовали, чтобы вблизи Колеса в течение нескольких недель или даже месяцев никто не объявлялся. Подобное ограничение едва ли могло причинить неудобства кому бы то ни было, а менее всего персоналу станции, который был рад оплаченному отпуску. Тема заслужила строчку-другую в различных астрономических журналах и, быть может, около тридцати секунд в дюжине обзоров новостей.

В иллюминаторе своей каюты Джоэль Кай видела небеса, набор призм преображал картину в вертикальную. Небеса не проносились мимо нее, так что ничего нельзя было разглядеть, они оборачивались за три часа, и вид был великолепен. Но Джоэль скоро устала от него и охотно проводила бы большую часть своего времени в голотевтическом состоянии, будь у нее под рукой оборудование. Тюремщики до сих пор отказывались доставить сюда оборудование с корабля, или перевести ее обратно.

Они извинялись, поясняли, что не смеют проявить подобную инициативу, не имея приказа. Двадцать человек, охранявших экипаж «Эмиссара» и его пассажира, на свой лад достаточно мягко обходились с ними. Эти агенты Американской секретной службы выполняли особое поручение, искренне веря в то, что делают необходимое дело. Приходилось, конечно, учитывать, что персонал отбирали, воспитанный в преклонении перед дисциплиной и привыкший к повиновению, что поощрялось прежним военным режимом. Их начальник, ведавший допросом и увещеванием пленников, относился к ним с меньшей симпатией. Впрочем, грубостей не допускал и, сообщая Джоэль, что для встречи с ними прибывает сам Квик, обещал попросить у него разрешения на предоставление ей всех приборов.

— К тому же, доктор Кай, — добавил он, — если вы окажете нам содействие, если вы поймете, что обязаны это сделать, то можете добиться и освобождения.

Она слишком устала и не хотела спорить.

Джоэль углубилась в книги, записи изобразительных шедевров и слушание музыки. Директор не стал отказывать экипажу в праве пользования колоссальным банком памяти корабля: литературой, развлекательными материалами и собранной информацией — тем более что главным образом он был обязан выяснить, что сделали и открыли исследователи за восемь прошедших лет. Если не считать совместных трапез, Джоэль практически избегала общественной жизни.

Ее бывшие спутники вели более открытый образ жизни. Капитан Лангендийк соблюдал ледяную корректность в общении с агентами, Руэда Суарес держался подчеркнуто снисходительно, Бенедетти иногда бывал с ними груб, остальные же поддерживали более или менее дружеские отношения. Фрида фон Мольтке даже обнаружила среди них давно желанную сексуальную новизну. Остальные женщины пренебрегали подобной возможностью, предпочитая собственных партнеров, однако не возражали против партии в карты или в ручной мяч.