Получили взрывчатку и хорошего специалиста Костю Веселкова, лейтенанта-сапера. Был он мощного телосложения и любил посмеяться, оправдывая свою фамилию. Он быстро сколотил команду, хотя иметь дело со взрывчаткой охотников находилось мало.

Даже бывалые моряки с опаской глядели на хитрые взрыватели, стремительно горевший бикфордов шнур, шипевший, как змея. Минеров с кораблей не давали. Веселков через Юшина набрал отделение из саперного батальона, бывалых, в возрасте, ну и ребят помоложе – пусть учатся.

Пехота с удовольствием сбрасывала протертое исподнее, надевала тельняшки, черные плотные штаны, морские шипованные ботинки, флотские шапки и бескозырки, в форме морской пехоты хоть где можно покрасоваться. И кормежка неплохая, по усиленной норме: наваристый борщ, макароны по-флотски, жирная селедка в мисках. Не каждый день, конечно, такая лафа, но все сытнее, чем в обычных подразделениях.

Сложился крепкий актив. Повезло и с командиром разведки. Невысокий шустрый Слава Фатеев в дело вник быстро, может, жизненный опыт помог. Взрывник Веселков – специалист опытный, и отрядный старшина, хоть и пронырливый, но дело свое знает, люди голодными не сидят. Пусть каша не с говядиной, а с противным тюленьим мясом – зато калории. Раза два кормили котлетами, бойцы нюхали, ели, просили добавку.

– Из чего котлеты? – спросил всегда смурной Чеховских.

– Угадай с трех раз! – хлопал себя по колену подвыпивший старшина.

– Из собачатины небось? – кривился Чеховских.

– Вот и не угадал, – резвился старшина. – В рыбхозе сто килограммов китового мяса выписал, там же на фарш перекрутили, и, пожалуйста, котлеты не хуже домашних.

– Ничего котлеты, можно есть, – одобрил начальник разведки Слава Фатеев. – Подбрось еще парочку.

– Тебе подброшу, как главному разведчику, – соглашался старшина. – Может, подрастешь немного, а то совсем тебя не видно.

– Зато у тебя брюхо на полметра торчит, – не лез в карман за словом шустрый Фатеев.

Наверное, только у таких мелких белобрысых мальцов, вроде Славы Фатеева, жизнь складывается самым необычным и весьма нелегким образом, и получаются ребята на редкость умелые и находчивые.

Семья жила в пригороде Сталинграда, занимая дом-полуземлянку, наполовину сползшую в овраг. Вместе со Славой в семье росло пятеро детей. Отец крепко запивал, отовсюду его выгоняли, а кормила всю эту ораву мать, работая в две смены на ватной фабрике. Жили бедно, выручал огород в овраге, где вырастали огромные тыквы и мелкая сухая картошка.

Когда никудышный муж вылетел в очередной раз с работы, мать, не раздумывая, выкинула его вместе с фанерным чемоданом, громоздким шевиотовым пальто и побитой в пьяных гулянках гармошкой.

– Ступай, жених, куда хочешь. Может, какая дура и подберет, клюнет на такое приданое. А я вдоволь наглоталась.

– Не надо, Вера, – оправдывался так и не протрезвевший муж, – семья у нас… Уладится все, на работу снова устроюсь.

Гармонь, растягивая непонятный звук, покатилась вслед за чемоданом, и муж понял, что разговоры закончены. Мать у Славки была решительная, может, в нее и сын пошел.

Когда, шатаясь, убрался изгнанный муж (никудышный, но все же мужик), Вера словно впервые увидела своих тощих зачуханных дочек-сыновей и от души расплакалась. Одну из дочерей срочно устроила в интернат, а Славку постригла, умыла и повела в фабрично-заводское училище.

Директор подивился тому, что в тринадцать годков Славка выглядит как восьмилетний подросток и закончил всего три класса.

– Он у тебя недоношенный? – с любопытством спросил не слишком деликатный директор.

– Почему? Вовремя на свет появился, – соврала мать, родившая Славку в семь месяцев из-за побоев папаши и плохого питания.

– И четыре года в трех классах топтался.

– Я семье помогал, – вставил свое слово Славка, угрюмо глядя на директора.

– Ну, куда я его возьму? – развел руками директор. – У меня минимум с четырьмя классами учатся, по здоровью прошедшие. А твой молотком как следует замахнуться не сумеет. – И, послушав еще минут пять горестные жалобы обиженной женщины, закончил разговор: – Через год приводи, а лучше через два.

– У-у, буржуй, – не выдержал Славка, который молчать не умел. – Расселся на красном стуле и воду из графина пьет.

Ничего другого выдумать не успел. Мать с бесконечными извинениями выталкивала сына из кабинета. Отвезли к родне в поселок Красная Слобода, где крепко сбитые семьи поколениями выращивали помидоры и возили их на продажу в верховья Волги, зарабатывая на этом хорошие деньги.

Труд тяжелый, явно не для недоростка Славки, которого хотя бы откормили сначала, а не совали на второй же день в жаркую, душную теплицу, где работали с семи утра и до заката. Паскудными, жадными оказались дядька и тетка. Славку за родню не считали, жил он в сарае с наемным рабочим-бродягой. Хозяева жрали щи с бараниной, гречневую кашу со шкварками, а вместо воды пили густое кислое молоко. Славке с бродягой варили постный суп или кашу без масла, хлеб был всегда черствым.

Бродяга удивлялся жадности родственников:

– Ну ладно, я им чужой, а ты ведь родной племянник. За что они тебя гноят?

– Разбогатели, вот и выделываются, – рассудительно отвечал Славка.

Бродяга много чего повидал в жизни, посидел в тюрьмах, научил Славку ругаться, курить, пытался угощать самогоном, но Славка плевался и отказывался пить.

– Самое ценное на свете что? – вещал подвыпивший бродяга. – Не знаешь? А я знаю. Свобода! Я из лагеря два раза бежал. Поймали. Ох и били же меня!

Славка уставал от назойливого соседа и, не выдержав, поддевал его:

– Свободу любишь, а как привязанный на поле пашешь и в сарае ночуешь.

– Пережидаю. В сентябре хозяин со старшим сыном на ярмарку уедет, в доме жена да мелюзга останется. Я знаю, где у твоего дядьки кубышка. Тысяч десять, а то и больше под половицей прячет. Выгребу, и поминай как звали. Могу тебя в долю взять.

Славке такое предложение показалось диким и глупым. Когда бродяга снова напомнил о кубышке, Славка хотел было предупредить жену хозяина – все же не чужие люди и детей у них четверо. Но промолчал, дядька сам его оттолкнул.

Однажды вечером позвал поужинать. Славка подтянул под лавку босые ноги и, пуская слюни, наблюдал, как тетка накладывает в миску жареную свинину с картошкой, подвигает ближе миску с малосольными пупырчатыми огурцами, и пышный пшеничный хлеб нарезан большими ломтями. Ел жадно, как волчонок, разгрызая крепкими зубами кости. Хозяйские дети, то бишь двоюродные братья и сестры, как могли, издевались над бедным родственником:

– Такому дай волю, он все в доме сожрет!

– Эй, Славка, чего от тебя псиной воняет?

– Ты, папаня, больше не сажай его с нами. Вон, третий кусок хлеба тащит.

А подвыпивший дядька, разозлившись, пошел костерить всю семью Славки.

– Ты хоть и родня мне, а я вас за людей не считаю. Гришка, отец твой, пьяница и бездельник. Ходите, как оборванцы. Ну, Гришка какой-никакой, а работник в доме. Зачем его мать выгнала? Чтобы пожить вольно, блядовать, как хочет. Тьфу, дура беспросветная.

Славке стало обидно за мать:

– Она по две смены работает, и младших в доме трое осталось. Их кормить надо. Какие уж тут блядки.

Мясо и картошка были съедены, добавки не предлагали. Славка жевал хлеб, а дядька продолжал костерить его семью, особенно мать.

– Хватит вам, – не выдержал Славка. – Маманя у меня хорошая.

– Пошел вон, гаденыш, – разозлился дядька, а тетка убрала подальше миску с хорошим хлебом.

В сарае Славка долго ворочался на дощатых нарах, даже всплакнул от обиды за мать и решил ничего не рассказывать дядьке о намерениях бродяги. Украдет твои деньги – и черт с тобой, может, язык укоротишь.

В конце лета, когда в основном работы были закончены, дядька накормил племянника супом с чечевицей и велел возвращаться домой.

– Ты не работаешь, а как червяк ползаешь. Прожираешь больше.

– Я стараюсь, дядя Кузьма, и от других не отстаю, – пробовал оправдаться Славка. – К вечеру только немного задыхаться начинаю.