— Я им не верю, — ответил Клейн. — Да и они мне тоже не слишком доверяют.

— Как же ты сможешь работать с такими подонками? — спросила Рена.

«И не с такими работал», хотел ответить Клейн.

— Что же мне, убить их? — спросил он.

— Лучше убить их, чем жить с ними, — сказала Рена.

— Договорились. Как только ты окажешься в надежном укрытии, я их убью. Всех по очереди.

— Я не шучу, Гера.

— Я тоже, — сказал он.

Рена хотела еще что-то сказать, но тут подбежал Эльдар, и она промолчала.

Рена шла с сыном впереди, Клейн с поваром держались сзади. Оранжевая туша вертолета виднелась за деревьями. Двое в кожаных куртках возились у передней стойки шасси. Они вяло матерились, что-то откручивая и подтягивая. Третий сидел, свесив ноги из люка, и потягивал из бутылки «Агдам».

— Гера, своди мальчика на экскурсию, — попросила Рена. — Познакомь с боевой техникой, ты это любишь.

Клейн взял Эльдара за руку и вышел на асфальтовую площадку, где стоял вертолет. Штурман и техник продолжали ковыряться со своими ключами и гайками, не обращая внимания на посторонних, но материться перестали. Командир аккуратно поставил пустую бутылку в ящик у себе за спиной, снял синюю фуражку и, без тени улыбки, протянул ее Эльдару.

Вертолет был осмотрен издалека, вблизи, потроган и понюхан, и строгий вертолетчик даже взял Эльдара с собой в кабину, и через десять минут оттуда вышли уже два вертолетчика.

Большой вертолетчик достал новую бутылку из ящика, а с маленьким Клейн вернулся к Рене. Она сидела на краю пустого бассейна и грызла яблоко.

— А где повар?

— Фейзулла? Он уехал.

— Как уехал? А как же чай?

— Я обо всем договорилась, — сказала Рена. — Вечером мы будем дома.

Панин и Ковальский совершенно упустили из виду своего пленного. Нет, конечно, они не забывали его покормить, и привязывали на ночь к койке, но пленных надо не просто содержать — с ними надо работать. Идеологическую сторону они пустили на самотек. И результаты этого упущения не заставили себя ждать.

Пленный водитель, его звали Балабек, заметно преобразился, когда в убежище появились друзья Махсума.

Он перестал жалобно причитать, перечисляя членов своей семьи, умирающих от горя в связи с его отсутствием. Ему великодушно разрешили играть в нарды, и это великодушие, как обычно, было жестоко наказано, причем двояко. Во-первых, усевшись за нарды, Балабек оказался гроссмейстером, и никто не мог его высадить. Во-вторых, во время игры он непрерывно пел.

Если бы в его репертуаре было что-нибудь из Муслима Магомаева или Полада Бюль-бюль оглы, это еще можно было и стерпеть. Но Балабек исполнял песни только собственного сочинения. А сочинял он по принципу «что вижу, то пою». Иногда его куплеты вызывали смех у Али, Вели и Талыша, и они переводили текст для остальных слушателей. Надо сказать, что юмор вообще много теряет при переводе, поэтому шуточки Балабека не казались смешными больше никому. И переводчики забросили это дело. Поет — и пусть себе поет.

Но когда пришел Фикрет, Сергеич все-таки попросил его прислушаться к творчеству пленного ашуга. Особенно интересовало Ковальского словосочетание «руслар — вируслар».

— Глупости, — отмахнулся Фикрет. — Сам не знает, что болтает.

— И все-таки, что это значит?

— Значит «русские вирусы». Дурной, да. Ты не обижайся.

— Почему это я должен обижаться за русских? — удивился Ковальский. — Я вообще-то поляк.

— Почему не уезжаешь в Польшу? — спросил кто-то из друзей Махсума.

— Потому что Волга впадает в Каспийское море. Зачем мне уезжать?

— Поляки должны жить в Польше. У вас есть своя земля, там живите. Каждый человек должен жить на своей земле.

— Это точно, — сказал Ковальский. — Вот я и живу на своей земле. Вы, ребята, наверно, в школе это не проходили. Польша была в составе России. Финляндия была. Даже Аляска была. Вот это была страна, я понимаю. Одна граница с Германией, другая с Канадой. А на юге граница с Англией.

— Э, кончай, — сказал Лезгин. — На каком юге? Англия на западе, мозги пудрить не надо.

— А Афганистан тогда был английской колонией, так что на юге была таки граница с Англией. Вот такая была карта мира. Кому она мешала? Но это ладно, это история, а почему русские-то вирусы, а, Балабек? Ты знаешь, что такое вирусы?

— Вирус — это зараза, — сказал Балабек.

— Ага, — обрадовался Ковальский. — Картина проясняется. Значит, русские это что-то вроде плесени на здоровом теле содружества наций, так, что ли? Больно толстая плесень получается. Миллионов сто, наверно. Да, болезнь зашла далеко. И что, есть лекарство от вирусов?

— Э, я маленький человек, — заныл Балабек. — Я ничего не знаю. Какой такой лекарство?

— Нет, наверно, не сто миллионов, — сказал Хохол. — Все ж таки поменьше будет. Раньше больше было, а теперь народ вымирает. Я слыхал, типа по миллиону за год откидывается.

— Значит, действует лекарство, да, — усмехнулся Курд.

— Действует, — согласился Ковальский. — Хотелось бы только с доктором познакомиться. Просто чтобы спросить, за что ж он так на русских-то навалился? За что их не любят?

— А за что их любить? — сказал Лезгин. — Ты посмотри, что с Чечней сделали. А что с Афганистаном сделали? Один миллион народа убили, целый миллион, э.

— Может, и не миллион, но народу там накрошили, конечно, — сказал Ковальский. — И что, там только русские резали людей, да? А я вот слышал, что туда в основном посылали ребят такого азиатского типа или кавказского. Я даже слышал, что вроде мусульманские батальоны были самыми боевыми.

— Э, командиры все русские были. Летчики русские.

— Самый знаменитый русский летчик это генерал Джохар Дудаев, — сказал Ковальский. — Его бомбы, наверно, побольше народу поубивали, чем какой-нибудь шофер Вася, который солярку возил для кабульских госпиталей.

— Давай не будем политзанятие делать, да, — сказал Лезгин. — Уже поздно считать, кто больше убил, кто меньше убил.

— Да на войне вообще убитых считать бесполезно. Миллион за десять лет. А пакистанцы за полгода три миллиона перебили. Это как? Может быть, пакистанцы тоже вирусы? Может, их тоже не все любят?

— Где это они три миллиона перебили? — спросил Хохол.

— В Бангладеш. Был такой маленький кризис в 70-м году. Вот, кстати, «паки» русских не любят вполне справедливо. Тогда один русский ракетный крейсер, который за Индию работал, взял и потопил весь пакистанский флот. А бангладешские ребята, я так думаю, очень не любят пакистанцев, и тоже за дело, — сказал Ковальский.

— Э, вообще, какой народ любят? — спросил Курд. — Нас тоже некоторые не любят. Что с нами Турция делает, весь мир знает. Все знают, все молчат. У чеченов, у албанцев рекламщиков много, а про нас все молчат. Ничего, мы не плачем. Они нас убивают, просто в натуре убивают, никакого лекарства не надо — огнеметами, танками, самолетами. Ничего, мы не плачем. Кто может воевать — идет воевать. Кто не может — отстегивает бабки на общий котел. Но мы не плачем, мы деремся. А русские ничего не делают. Их из дома выгоняют, они молчат. Их девочек насилуют, они молчат. Их скоро на колбасу пускать будут, они все равно молчат.

— И за это их не любят, — сказал Лезгин. — Очень терпеливые они потому что. Слишком терпеливые. Все терпят. А мы не такие терпеливые, мы терпеть не хотим. Зачем терпеть? И правильно говорят. Пускай они идут в свою Россию, и там терпят. А мы здесь, на своей земле, терпеть не будем.

— Хорошо сказал, — Курд покачал головой. — Только сначала найди свою землю.

Лезгин хотел что-то сказать, но передумал и махнул рукой. Паузой воспользовался Балабек. Он бросил кости, с треском передвинул шашки и сказал авторитетно:

— Россия делает дистибализацию обстановку на Кавказском регион.

Все онемели. Балабек истолковал тишину в свою пользу и добавил от себя:

— Пока русских не было, мы хорошо жили. Русские все пьянисы. Русские женщины все биляди.