Шнитке, старательно изучавший в бинокль, и без него, всех увиденных им за эти дни русских, наконец-таки стал понимать своего подчинeнного. Действительно, большинство из них без проблем прошли бы расовый контроль СС, который не сумел преодолеть он - чистокровный немец. Закралось сомнение - не обманули ли фюрера его советники? На что тот же Гофман сплюнул и сказал, что не пора ли бросить верить во всякую чушь.
Был этот разговор вчера и до сих пор фельдфебель злился на своего подчинeнного. Недаром его отец не любил образованных. "Запомни Ганс", - любил пофилософствовать он за кружечкой пива, - "все беды от образования - наслушается человек всякой зауми и вообразит о себе невесть чего, а нам, простым людям, весь этот учeный бред расхлeбывать". Так оно и было, когда в проклятые двадцатые годы разные учeные пустобрeхи заливались соловьями с трибун - а народ нищал и голодал. Первым человеком заговорившим с ними, уличными сорванцами, на понятном простом языке был пропагандист НСДПА.
Эта беседа и повернула всю жизнь молодого Ганса Шнитке, родившегося в проклятый год позора Германии - заключения Версальского мира. Дальше у него и его друзей всe было предрешено. Гитлерюгенд. Армия. Курсы унтер-офицеров. Война в Польше. Война во Франции. Югославская и другие компании. Вот только его более удачливых друзей, обладавших нордической внешностью отправили в СС, а он оказался в обычной пехоте, потому что с трудом преодолел расовый анализ. С таким трудом, что только долгий и безупречный послужной список спас его от увольнения из армии, как имеющего сомнительное происхождение. Как он проклинал тогда далeких и неведомых ему предков, которые наградили его чeрными волосами и невысокой коренастой фигурой. Впрочем, в разведывательной роте пехотной дивизии, ставшей ему новой семьeй, большинство солдат только тихо посмеивались над его страданиями. И со временем он успокоился. Здесь никому не было дела до его "сомнительного происхождения", здесь оценивали человека не по цвету волос, или параметрам черепа, а по тому, что он реально может делать. Так что скоро унтер-офицер Шнитке получил следующее звание, а спустя два года безупречной службы - звание фельдфебеля и разведывательный взвод под свою команду.
И только появление этого проклятого поляка вернуло прежние чувства и обиды.
Толчок в плечо вывел фельдфебеля из раздумий. Вдали на дороге показался одиночный грузовик, отчаянно завывая двигателем, он старался догнать ушедшую вперeд колонну, но та уже свернула за поворот, надeжно прикрытый опушкой леса. Нужно было принимать решение. Шнитке дал команду на выдвижение, заранее жалея, что это не легковушка с более важной добычей. Торопливо сфокусировав бинокль, он вдруг понял, что удача не оставила его и на этот раз. Рядом с шофeром угадывался ещe один силуэт, вполне вероятно из офицеров, хотя сами русские называют их командирами. Фельдфебель отдал подтверждение свой команды. Группа захвата пересекла неширокую полосу кустарника, залегла у обочины. Выдвинувшись вперeд, самый лучший специалист взвода по метанию гранат унтер-офицер Рике неторопливо размахнулся и бросил смертоносный подарок точно под задние колеса грузовика. Тот подбросило взрывом и скинуло с дороги. Из кабины русской полуторки немедленно выскочил шофeр и, торопливо дeргая затвор карабина, открыл огонь в сторону их засады, и когда только успел заметить, мерзавец. Ему удалось зацепить одного из выскочивших на дорогу солдат и заставить остальных торопливо упасть на землю. И тогда Шнитке, заранее жалея о своeм решении, срезал его из автомата. Замешкавшиеся солдаты метнулись вперeд, добежали до автомобиля, выдернули из кабины пассажира, спеленали его приготовленной верeвкой и, оглядываясь по сторонам, оттянулись в кустарник, служивший им прикрытием. Оглядев петлицы командира Шнитке испытал облегчение - две шпалы - целый майор. И немедленно отдал приказ на отход.
Полчаса торопливого бега, сдерживаемого только задыхающимся от такого темпа пленным, привели их на поляну, присмотренную в качестве базы ещe утром. Шнитке выдернул из нагрудного кармана документы пленного, бросил Мареку. Тот кое-как мог читать и говорить по-русски. Полистав данные ему бумаги поляк передал их обратно и сказал: "Майор, интендант". Выдержал паузу и с плохо скрываемым злорадством добавил: "Механизированная бригада".
Фельдфебелю на мгновение стало плохо. Если русские на их флангах разгуливают целыми механизированными бригадами, то их дивизии конец. Ему уже довелось слышать рассказы о действиях русских танковых и механизированных бригад, как правило, входящих в танковые корпуса Красной армии. С трудом скрыв рвущиеся наружу эмоции, он отдал приказ на возвращение. Солдаты выстроились в цепочку. Пленный был отправлен в центр колонны. Проводник вместе с Гофманом побежали вперeд. И началась гонка. Данные о появлении русской механизированной бригады следовало доставить как можно скорее.
Атака, конечно, захлебнулась. Оставив на поле восемь панцеров и около сотни солдат, атакующие части оттянулись назад. Впрочем, ничего другого ни генерал Зейдлиц, ни его штаб не ожидали. Надежды на другой исход были только у солдат атакующих батальонов, но их мнения никто спрашивать не собирался.
Генерал размышлял. Достаточно ли этого неудачного рывка для оправдания, или нужно предпринять ещe одну попытку. Он, без всяких сомнений, отправил бы солдат в очередную атаку и не один раз, но угроза окружения требовала принятия другого решения. Правда, пока ему неизвестно насколько это окружение реально. Не придумали ли они его с перепугу. Что, кроме кавалерии, смогут противопоставить ему советские генералы. Конницы, не поддержанной другими частями, он не боялся. Ну потревожат фланги, ну уничтожат кое-какие тыловые части, но остановить его прорыв всe равно не смогут. А вот если кроме кавалерии русские сумели сосредоточить на его флангах артиллерию или, даже думать об этом не хочется, танки - тогда конец! Вкатают гусеницами в землю, сомнут редкие очаги сопротивления, передавят немногочисленные орудия. И всe! Нет ни его дивизии, ни частей усиления!
Срочно требовалась достоверная информация, но пока его разведчики ею не располагали. Он оглянулся на начальника штаба, но тот только отрицательно покачал головой.
Генерал дал команду провести перегруппировку и попробовать на прочность русскую оборону в другом месте. Но отдать окончательный приказ не успел. К нему с чрезвычайно мрачным лицом спешил начальник разведки дивизии в сопровождении двух солдат, тащивших пленного русского.
Перепуганный русский майор, поддерживаемый с двух сторон коренастым фельдфебелем и высоким худощавым ефрейтором, тяжело дышал. Трeхчасовой марш-бросок выжал его как лимон. Ему уже не было так страшно как поначалу, когда он ожидал, что его в любую минуту пристрелят. Но всe равно дико хотелось жить. Он понимал, что его оберегали и даже тащили на себе только для того, чтобы он рассказал стоящему перед ним немецкому генералу, всe, что знает о происходящем в расположении его бригады. Но что с ним будет после допроса? Отведут за ближайшие кусты и шлeпнут? Что же делать? Рассказать этому немцу правду или постараться соврать? И что из его слов они смогут проверить, а что нет?
Зейдлиц въедливо разглядывал русского. Все мысли пленного галопом проносились по лицу. Явственней всего там отражался страх и жажда жизни. Но иногда сквозь них проглядывала суровая решимость. Генерал поморщился - чeрт бы побрал этих дикарей. Никогда не известно, что они выкинут в следующий момент. Зейдлиц вспомнил того лейтенанта, который три дня назад, решив по русской привычке "помирать с музыкой", виртуозно, по заверениям переводчика, обматерил германское командование во главе с Гитлером, помянул всех немецких матерей, нарожавших таких ублюдков, досталось и самому Зейдлицу. Генерал потребовал тогда дословного перевода, на что покрасневший переводчик, из прибалтийских немцев, заверил его, что русский мат переводу не подлежит и что воспринимать его можно только на родном языке. Пленного тогда отправили в тыл, была мысль отдать его костоломам из зондеркоманды, но вовремя отброшена. Ничего важного пехотный лейтенант знать не мог.
