— Потом я тебе как-нибудь расскажу. Что и как… Не сейчас. Хорошо? — прошептала она.

— Договорились, — кивнул младший Огарев.

Они, не сговариваясь, одновременно приблизились к Эллочке, которая, чуть не захлебываясь, расписывала какие-то свои особенные восемнадцатилетние новости.

Александр Вязников, сидящий к ним спиной, даже обернулся, когда сзади раздались дружные взрывы хохота. От сердца отлегло. Старшая дочь смеется, значит, все будет хорошо… У Саши было тревожно на душе. Иван Иванович сообщил довольно неприятные известия, осмысливать которые следовало на свежую голову. К тому же в контексте разговора он напомнил, как бы случайно, что финансово участвует в работе всех предприятий Клана. В том числе и клиники Морозова. Это могло означать, что скоро Игорю придется сделать некоторое количество операций, зашить несколько пулевых ран и благополучно об этом забыть. Небольшая плата за услуги такого человека.

Раздался веселенький мотивчик чьего-то мобильного. Иван Иванович, тяжело ворочаясь, вытащил телефон. Выслушал сообщение. И, ни слова не сказав в ответ, закрыл флип.

— Труба зовет, — усмехнулся он, поднимаясь.

Дом Полянских

Миша сидел за рабочим столом, делая пометки к проекту устава будущего холдинга. Набранные вчера под диктовку Вязникова замечания следовало нещадно править. Язык у Александра был совершенно не юридический.

Черная палочка «карандаша» быстро металась по жидкокристаллическому планшету с записями.

Пока все складывалось удачно. Проект обещал быть прибыльным, к тому же члены Клана наконец получали возможность заниматься любимым делом, не отвлекаясь на оргмероприятия, управленческие вопросы, подбор кадров и разбор полетов.

Фактически холдинг был шагом вперед. Следующим этапом в развитии экономики Клана. По опыту Полянский знал, что момент перехода на очередную ступеньку всегда самый критичный и самый опасный. Чтобы просто двигаться по гладкой прямой или, того пуще, стоять на месте, не требуется особых усилий. Но как только приближается граница, за которой все уже будет по-другому, иные проблемы, иные заботы, иная прибыль, сопротивление резко возрастает. И на момент перехода оно выплескивается каким-то событием, Так в большинстве виртуальных игрушек самый большой монстр на уровне ждет у выхода.

Словно жизнь проверяет человека: достоин ли? Может быть, лучше еще побродить на старых пастбищах, накопить силенок?

Предчувствуя возможные заморочки, Полянский снова и снова вычитывал устав, выискивая подводные камни, ловушки и капканы.

В дверь постучали.

— Войдите, — отозвался Михаил.

— Привет! Вот, — сказала Катя, заходя в кабинет и помахивая синей папкой с документами. — Папа велел передать.

— Копии документов на ателье… — словно угадывая, ткнул пальцем в картон Полянский. Он отложил бумаги в сторону и поднял глаза на Катю. — Хочешь кофе?

— Мне нельзя. — Она смущенно улыбнулась.

— А, ну да! — Миша хлопнул себя по лбу. — Ну тогда, может быть, чай?

Он нажал кнопку связи с секретарем. Катя сделала страшные глаза и замахала руками:

— Нет-нет! Не хочу! Уже темнеет, а я терпеть не могу сидеть за рулем в темноте, — объяснила она. — Лучше пойду.

Катерина подмигнула и вышла.

Полянский задумчиво улыбнулся. Прикусил «карандаш». Визит красивой молодой девушки слегка сбил деловой настрой. Вкусный, чуть тревожный запах Катерининых духов уносил мысли куда-то в сторону от готовящегося проекта.

— Полянский, ты бабник, — пробормотал Миша. — Или не в этом дело?

Он вспомнил, как стояла в дверном проеме Катерина и ласково, с упреком улыбалась, когда он предложил ей кофе. Потом его посетила мысль о том, что у него до сих пор нет сына. Миша легко и живо представил, как вместо Катерины в дверном проеме стоит его Ларочка и так же немного смущенно и счастливо улыбается. Немедленно захотелось все бросить, забрать жену с работы и заняться вопросом наследника вплотную, не откладывая.

— Полянский, ты не бабник, — резюмировал Михаил. — Ты просто кобель. Это лучше.

Мысли приняли особое направление. Ему неожиданно и совершенно некстати вспомнилось, что сегодня он должен был нанести визит к Нинон Аграновской. От этого настроение упало на отметку в район нуля.

Нинон Аграновская, начальник экономического отдела в Смольном. Любит гвоздики. Разведена. В почтенном возрасте. В небесной канцелярии произошел сбой, и у Аграновской не родилось детей. Муж несколько лет назад от нее ушел, променяв старушку с выщипанными бровями на тридцатилетнюю краснощекую молодуху.

Полянский его понимал. Бесконечное курение через длинный мундштук каких-то гадких сигареток и бесконечные богемные вечеринки в одном из подвалов на Литейном могут довести кого угодно.

Литературные старушки и прочие мощи от искусства с воодушевлением сплетничали, обсуждая молодых и значительно более энергичных авторов. На таких «заседаниях» царила сублимация творчества в чистом виде. Стараясь компенсировать собственную литературную импотенцию, престарелые критикессы вовсю точили зубы о «молодняк».

— О господи! — вздохнул Полянский. — А ведь ей еще нравятся красные гвоздики. Революционер в юбке.

Он покачал головой. По его мнению, женщине должны нравиться либо изысканные розы, либо что-то простое и невинное типа васильков с ромашками, но не этот половинчатый цветок, который в советское время дарили мужчинам на 23 февраля.

Однако без визы Нинон Аграновской закончить дела с холдингом было невозможно. Старушка торчала на своем месте плотно и, что хуже всего, отлично это понимала.

Михаил в досаде хлопнул ладонью по столу и вышел из кабинета. Комната Ларисы находилась дальше по коридору. Полянский чуть-чуть приоткрыл дверь и увидел, как Лариса, нацепив на кончик носа очки, что-то набирает на клавиатуре. Ее пальцы легко порхали, а черные густые брови чуть-чуть хмурились. Чтобы не испугать ее, Миша тихонько постучал в дверь.

— А! Это ты! — Лариса взмахнула ресницами. — Проходи.

Полянский вошел, чмокнул жену в макушку и, развернув стул для клиентов, уселся на него, как на коня.

— Чем занимаешься? — спросил он.

— Да вот… Переделываю исковое заявление. Посмотри. — Она протянула ему тетрадный листок в линейку, исписанный дрожащим почерком.

Михаил взял пожелтевший листик и пробежал его глазами.

— Крик души, — прокомментировал Полянский. — Так в женский журнал пишут.

— Но не в суд, — покачала головой Лариса.

Истица умоляла признать своего супруга ограниченно дееспособным в связи с тем, что он любит выпить. Заявление, написанное от руки, содержало такие обороты, как «плачу горькими слезами», «есть ли божья правда», «не по-христиански», в общем, все, что нужно для душещипательной статьи. Но шелестящему бумажному монстру, по имени Машина Правосудия, этого было недостаточно. Божество Закона не разумело языка простых смертных и сурово наказывало обратившихся неподобающе.

— Да, — невесело усмехнулся Полянский, — было бы смешно, если бы не было так грустно.

— Не знаю, зачем я взялась за это дело. Я у нее еле-еле вытянула все нужные подробности и факты.

— Намучаешься…

— Жалко мне ее. Денег в доме нет, квартира на мужа записана, он собрался ее чуть ли не за бутылку водки продать… Она, бедная, даже не понимает, что в канцелярии ее заявление никто не примет. Жалко ее, — повторила Лариса и вздохнула. — Хочешь, возьми ее бумагу к себе в папочку.

Полянский собирал всевозможные курьезы из области делопроизводства. Набралась уже солидная папка справок, ходатайств, заявлений, объяснительных, милицейских протоколов. В основном смешные, наивные, хитрые документики. Но иногда попадались составленные грамотно, почти профессионально, со знанием законов, страшные, злые бумаги. Отсудить. Отобрать. Принять меры. К отцу… Матери… Дочери… Сыну… Документы-уродцы, отражающие внутренний мир людей, их создавших. Полянский называл эту папку «кунсткамера».