Я пробыл в приюте около года, почти отшельником, ни с кем не общаясь и не подпуская к себе близко. Да, я ходил на уроки и почти на автомате поглощал скудную пищу, притворялся, что все нормально. Но сам все больше путался в реальностях и боялся выдать себя. Меня ждала камера для умалишенных, где я бы быстро закончил свои дни. С такими особо не церемонились. Когда в мире творится полный хаос, кормить совершенно бесполезных убогих не собирались. Эта страшная комната никогда не пустовала, слишком много смертей видели сироты, и пережить это смог не каждый.
За десять дней до совершеннолетия мне позволили навестить похоронный холм родителей. Я достаточно повзрослел, чтобы понимать, что если по дороге пропаду или попаду в беду, никто не станет меня искать, никто не придет на помощь. За воротами я окажусь полностью предоставленным самому себе и судьбе. Большинство воспитанников не решались покидать приют, но мне уперто хотелось этого, во что бы то ни стало. И я, погрузившись на первую же попутную повозку, отправился домой.
Впервые за этот год я покидал стены школы и дышал полной грудью, а добравшись до могил, долго лежал, прямо на сырой земле, обняв надгробия. Слезы высохли давным-давно, и я оплакивал родителей молча, свернувшись калачиком. Так я и встретил совершеннолетие. Казалось, что когда пройдет некоторое время, смерть семьи воспримется спокойнее, горе притупится. Но вот прошел год, а я не могу отпустить их, принять свое одиночество. В голове все чаще возникал вопрос, для чего и зачем я еще живу? Но вопросы тонули в новых приступах наваждения и оцепенения. Черный иней обступал со всех сторон, смывая грань между сном и явью. В голове была полная каша, не дающая нормально мыслить, забирающая будущее, сжирающая реальность и время.
День проходил как несколько часов, потому что находиться в осмысленном состоянии получалось все труднее, особенно здесь, на могилах родных. Одиночество не способствовало отрезвлению, скорей наоборот. Когда я приходил в себя, память набрасывалась с новой силой, воспоминания о счастливых днях разъедали душу, хотелось забыться и спрятаться хотя бы во сне. Но когда это удавалось, и сон все же приходил, я погружался в липкие объятия кошмара, где меня предают и убивают много-много раз, где я люблю своего палача и принимаю из его рук мучения, а вокруг мой мир покрывается черным инеем. Тяжело решить, где хуже, в какой реальности?
В один из безликих дней, я лежал в тени холма и раздумывал о будущем. Очень хотелось спать, глаза слипались и наваждение вот-вот накроет сознание, но я боролся со сном, потому что последний кошмар оказался слишком ярким и жутким. Лучше занять мысли размышлениями и нехитрыми планами, пока это возможно. Итак, нужно возвращаться в школу и получить бумаги о вступлении во взрослую жизнь. Тогда я стану полностью свободен, но что делать с этой самой свободой я не имел представления. Вернусь в дом родителей, а потом что-нибудь придумаю, как жить дальше или не жить. Мне все заманчивей виделась перспектива уснуть навечно рядом со своей семьей. Но молодое тело цеплялось за жизнь и эти мысли не до конца овладели мной. Я продолжал существовать по инерции.
На Стехрисе два раза в год были периоды, когда ночь наступала на двадцать суток подряд, и мне нужно было вернуться до этого момента. Бродить одному в темноте не самая хорошая идея, когда в стране творится почти анархия и мародеры шныряют по дорогам и ближайшим к городу окрестностям. Здесь, на погребальных холмах я чувствовал себя уютно и даже защищено, а вот внешний мир пугал.
Ждать больше нечего. Или тронусь в путь прямо сейчас или останусь здесь навсегда. Возможно, пока я буду двигаться, кошмары не завладеют мной. Эта мысль внушила некий оптимизм, заставила подняться и спуститься с холма. Я нехотя, через силу пустился в обратный путь, постоянно оглядываясь на погребальный холм. Почему вдруг появилось чувство, что я сюда больше не вернусь?
Все эти дни я провел впроголодь, и теперь одежда еще больше чем обычно болталась на мне, как на вешалке. Да, с такой жизнью я скоро и без болезни превращусь в скелет, и начну пугать людей. Есть хотелось постоянно, хоть и получалось впихнуть в себя что-то с большим трудом. В рюкзаке осталась последняя горбушка черствого хлеба, да пара яблок. Благо, хоть воды вдоволь. Наша местность изобиловала реками и ручьями.
Медленно шагая по дороге и высматривая какую-нибудь повозку, я все больше удалялся от места скорби. Мой путь был абсолютно безлюдным, ни одной живой души вокруг, только погребальные холмы за спиной да узкая дорога среди непролазного леса. Я шел и шел, задумавшись, погрузившись в себя, и не заметил, как меня снова настиг сон наяву. Наэль вновь летел сквозь пространство бесплотным духом и прощался со своим домом, моя последняя слеза была именно о нем и неизбывная тоска сковывала душу.
« Прочь отсюда. Все равно куда, только не здесь. Бежать без оглядки, покинуть созданное мной мироздание, ради свободы от Кейра, от себя, от своей глупой, безнадежной любви. Она, как неизлечимая болезнь, разъела душу. Вот так, боги, оказывается, тоже болеют. И возникает извечный, банальный и глупый, вопрос. Где найти лекарство от любви? Даже всемогущие боги не знают ответа, страдая подобно простым смертным. Да, банально, да, смешно и наивно, если не было бы так больно…»
Чьи это мысли и воспоминания? Разве они могут быть моими? Но я ощущаю их, как свои, чувствую боль, отчаяние. Откуда они приходят, эти сводящие с ума слова, заставляющие меня терзаться и сомневаться в своем здравом уме. А если я на самом деле сумасшедший? Если мне самое место в камере под замком? Тогда не лучше ли вернуться к могилам и уснуть в их окружении навечно? Зачем продлевать полубезумное существование, без будущего, без надежды, все больше теряя себя в пугающем и таком реальном бреду? Но глупая жажда жизни не дает свернуть с дороги и я иду вперед, с содроганием ожидая новых приступов кошмара.
В чувства меня привел скип колес, катившей по дороге повозки. Я обернулся и остановился. Усталые саги натужно тянули старую телегу, равнодушные ко всему. Длинная шерсть животных свалялась и висела грязными колтунами, саги едва передвигали ноги от истощения и даже сквозь шерсть просматривались выпирающие ребра и позвоночник. Они давно не ели вдоволь и слишком долго тянули лямки. Видимо хозяин очень спешил, если не выпускал скотину пастись.
- Пожалуйста, Вы не подвезете меня хоть немного? - жалобно спросил я у старика, управляющего вьючными сагами.
Тот глянул на меня, вздрогнул и, не останавливаясь, молча, проехал мимо, подгоняя сагов плетью. Те никак не отреагировали, все так же монотонно передвигая копыта. Я глянул вслед старику и увидел темные вспышки страха над его головой. Ядовито красные сполохи с темной сердцевиной. Такое со мной уже случалось, особенно четко это проявлялось после видений. Я вдруг начинал особенно отчетливо видеть эмоции в аурах людей. Страх старика настолько очевиден сейчас, так ярок. Откуда пришло это знание? Не представляю, оно приходило из глубины замутненного сознания и там же растворялось в круговороте безумных образов. Что ж, значит, иду дальше. Видимо, я так отощал, что люди действительно принимают меня за иссушенного болезнью. Они боятся приближаться или общаться, будто смерть стоит у меня за спиной. Но где ее нет сейчас?
Ноги гудели от усталости. Сколько я уже бреду по этой одинокой дороге? День или два? Несколько раз я падал на месте и отползал к придорожным кустам, в поисках ручья, но вместо этого забываясь кошмарным сном. Еда и вода кончились, я шел или полз на одном странном упрямстве, откуда только силы брались. Когда-то ведь должна закончиться эта дорога? Вот я уже начинаю узнавать окрестности и за поворотом должна показаться моя школа. Но почему так тихо вокруг? Слишком тихо, как будто и природа умерла. Ни криков птиц, ни жужжания насекомых, ни шороха листьев…
Впереди показалась та самая повозка, которая обогнала меня. Она стояла посреди дороги, и старика не было видно. Я, спотыкаясь, подошел вплотную и заглянул под полог. Резко отпрянул, а потом упал, запутавшись в онемевших ногах. Вместе со мной в повозку проник солнечный свет и открыл жуткую картину. Еще одну, которую я никогда не забуду. Внутри лежало разорванное тело, со вскрытым горлом. Кровь забрызгала одежду хозяина повозки, ткань полога и нехитрый багаж, оставив душное облако отвратительного, тревожного запаха. Остановившиеся мутные глаза старика выражали предсмертный ужас. Его убили прямо здесь вместе с сагами. Они лежали на земле с рваными ранами, словно их долго терзал хищный зверь. Белые осколки раздробленных костей виднелись в месиве из мышц и сухожилий. Только в этой местности хищников, способных завалить двух огромных сагов, отродясь не водилось.
