Полнота времен, век-эон (слово того же происхождения, что наше «юный»), исполнение времени, когда время станет одновременно и возвращением, и другим, — это старое название мира. «Мир сей» и «век сей» в Евангелии одно и то же. Апостол Павел в начале 1 Послания к Коринфянам говорит, как ничтожна мудрость земная, природная в сравнении с мудростью, которую чудесным образом, сверхприродно, от лица к лицу сообщил людям сошедший на землю Богочеловек: «Где мудрец? где книжник? где совопросник векасего? Не обратил ли Бог мудрость мирасего в безумие?». И в католическом гимне, в секвенции Dies irae, «День гнева», говорится:
Dies irae, dies illa
Solvet saeclum in favilla,
Teste David cum Sybilla.
«День гнева, день тот разрешит (распустит, расплетет) век в пламени, свидетели тому Давид с Сивиллой». Век — это saeculum, век — мир, век, как в русском, — человеческий век, в смысле поколения, 33 и одна треть года, и в смысле полного века, ста лет, и в смысле эпохи, и в смысле «мира сего», и в смысле вселенной, всего мира. Ниже в секвенции в значении человеческого мира уже не saeculum, a mundus:
Liber scriptus proferetur,
In quo totum continetur,
Unde mundus judicetur,
«будет вынесена перед всеми написанная книга, в которой содержится всё и по которой будут судить мир».
В библейском употреблении мир-век, космос-эон значит разные вещи. Прежде всего — прекрасное творение Бога. «Мир (космос) через Него (Бога) начал быть». Как в начале Библии, в первых строках книги Бытия («И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош»), так же и в Евангелии. Тут ничего не изменилось: Бог сотворил мир, и значит, мир хорош. В Евангелии Бог даже не просто видит и говорит себе, что мир хорош, он влюбляется в созданный им мир (Евангелие от Иоанна 3, 16-17): «Потому что так полюбил Бог мир, τὸν κόσμον, что отдал своего единственного Сына, чтобы всякий верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную. Ведь Бог послал своего Сына в мир, εἶς τὸν κόσμον, не чтобы судить мир, но чтобы мир спасся через него». Еще бы. Мир создан таким, что Бог говорит о нем, что он хорош, и любит мир, свое создание; о том, чтобы судить такой мир, не может быть речи. Другое дело, что миру грозит беда, как громадному прекрасному созданию может грозить беда; у мира есть страшная опасность, что он пошатнется, затмится, не будет именно тем, что он есть, — таким прекрасным, что и сам Бог его любит, — перестанет быть совершенным; а отпасть ему от совершенства хоть чуть, и он уже весь станет ни к чему, ведь он хорош именно тем, что безусловно, божественно хорош, так хорош, что Бог бросает своего единственного и любимого Сына, — Сын этот скажет, «Бог мой, Бог мой, почему меня бросил» (Евангелие от Матфея 27, 46), — лишь бы мир спасся, спасся не в смысле кое-как еще остался после всех бед уж увечным, да живым, а в смысле восстановился в прежней и в еще большей, потому что уже спасенной и прошедшей через такие испытания, красоте. Т. е. чтобы весь «век» исполнился, как полнее ему исполниться уже нельзя.
Вот мир в исконном библейском смысле, чудесное и непостижимо совершенное, не просто совершенное, а еще и дорогое самому Богу, и не просто дорогое, а кровно дорогое так, что кровь собственного Сына Бог готов отдать — рискнуть собственным своим Сыном, — чтобы только мир не пошатнулся, был спасен, какой он есть драгоценный и любимый и совершенный. Такой мир, конечно, судить нельзя. Бог посылает Сына вовсе не судить.
Такой мир, такой век только назван в начале Книги Бытия и Евангелия от Иоанна. О нем только известно, что он несомненно есть. Человек с ним в Библии разминулся. Едва мелькнув издали, целый мир раскололся на два. Возник мир сей, или век сей, злое царство князя мира сего, которое во зле лежит («весь мир лежит во зле», 1 Послание Иоанна 5, 19). Мудрость мира сего обращена Богом в безумие, здесь всё оборотничество, всё наоборот («вы возрыдаете, а мир возрадуется», Евангелие от Иоанна 16, 20), потому что «бог века сего» (не добрый бог, а злой князь мира сего) «ослепил умы» (2 Послание к Коринфянам 4, 4), поэтому «пусть никто сам себя не обманывает, если кто думает быть мудрым среди вас в веке сем, пусть станет безумным, чтобы стать мудрым» (1 Послание к Коринфянам 3, 18) — «безумным» в сглаживающем синодальном переводе, так что можно вообразить безумца в интересном смысле эксцентрического чудака, но в греческом стоит μῶρός, μωρία: элементарная плоская глупость. Лютеровский перевод дает ein Narr, «стань дураком», в одном из новых французских переводов — qu'il devienne fou, глупым, для мира совсем неинтересным, тягостно тупым, — не бойся быть таким или казаться таким занудно-плоским для мира.
Раскол абсолютный. О «веке сем», «мире сем» не сказано доброго слова. «Не любите его», всё прекрасное отошло к «веку иному», «будущему веку», «дружба с миром есть вражда» (Послание Иакова 4, 4). «Мир сей» надо оставить, чтобы иметь вечную жизнь в «будущем веке» (Евангелие от Марка 10, 30). Вот он, прекрасный сотворенный Богом мир; ради него, чтобы его спасти, т. е. восстановить в полноте, пришел Христос, — и тут же оказывается, что шагнуть к нему нельзя, потому что перед человеком сразу встает не мир Божий, а злой мир сей, который надо судить и больше того, он уже осужден, но он въелся в человека и само тело человека невозвратимо погрязло в злом мире, самые глаза его и уши и сердца злы и не дают доступа к Божьему миру, и надо покаяться, по-гречески μετα-νοεῖν, переменить ум. «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Евангелие от Матфея 3, 2); «если не покаетесь, все погибнете» (Евангелие от Луки 13, 3 и 5).
Μετανοεῖν, покаяться, значит буквально и первоначально «переменить свои мысли», как мы говорим: думал одно, а потом «передумал», только не в значении «перерешил», «изменил тактику поведения», а в том смысле, что весь прежний строй мысли вдруг и как бы сам собой распался, и человек не понимает больше: как я мог быть прежним? Перемена мысли — но не так, что я закономерно имею сначала одни мысли, после чего приобретаю другие, а в более глубоком опыте я стал новый, себя прежнего не совсем узнаю, признаю только поневоле, что то был тот же я, но понять, как я мог быть тем, чем был, — не понимаю: переменился; отчего — не совсем отдаю себе отчета, но раньше и не думал, что смогу так думать, так стать другим, хоть в этом себе, который стал вдруг другим, не узнаю чужого, узнаю себя настоящего, а прежний был себе чужой и раскаиваюсь, что отдавал себя чужому, и полностью перехожу уже в новое, «забывая старое, простираюсь вперед», с тем собой старым не хочу иметь ничего общего. Старое отрезано: покаяние, перемена мысли. Через порог такого покаяния я только и могу, отряхнув прах мира сего, шагнуть — не в «мир иной», о «мире ином» в отличие от «мира сего» Евангелие никогда не говорит; «мир сей» без сожалений оставляется, чтобы выйти из него в — вот евангельское выражение — «век грядущий». Из века сего — в век грядущий, переступив через высокий порог «метанойи», как бы смерти себя прошлого и возрождения нового.
Это нам о чем-то напоминает. Аристотель, определяя время как другое и новое, говорил: «Когда у нас самих мысли не изменяются или мы не замечаем изменения, нам не будет казаться, что протекло время» (уже цитировалось), и приводит в пример людей, спящих летаргическим сном: когда они просыпаются, им не кажется, что прошло очень много времени. Человек не спит летаргическим сном, когда «мысли изменяются» и «мы замечаем изменения». Это — перевод, хороший перевод В. П. Карпова, однако у Аристотеля другое: μεταβάλλωμεν τὴν διάνοιαν «мы изменяемся своей мыслью» — мы самиизменяемся, причем это наше изменение от нас не ускользает, μὴ λάθωμεν μεταβάλλοντες. Тогда для нас существует время как новое, другое.
Времени как смены старого новым нет без нашего изменения в мысли. Μεταβάλλειν τὴν διάνοιαν у Аристотеля — по существу то же слово, что евангельское μετανοια. В таком сближении нет ни евангелизации Аристотеля, ни аристотелизации Евангелия. Там и здесь речь идет в конце концов об одном простом начале: о времени.
