– Возможно, у нее банкет был на службе, – покачал головой Девяткин. – Или застолье в ресторане. Мы должны обеспечить охрану американки в больнице, а не острить тупым концом. Надо, чтобы наши парни в штатском посменно днем и ночью дежурили у палаты.

– И все-таки: зачем похитили Майси? – упорствовал Лебедев. – Ее машина цела. Деньги и кредитные карточки в бумажнике.

– Ты не первый год работаешь в МУРе. И должен знать, что иногда похищают или убивают не того человека, которого заказали. Бандиты совершают ошибки. Скорее всего, так вышло и на этот раз. Они прихватили женщину, а тут началась стрельба. Все решалось в доли секунды. Американку сунули в машину, там проверили ее документы. Убедились, что это не тот человек. И вытолкали ее из салона. К тебе несколько поручений. Хорошенько разузнай, что за личность наша свидетельница Инга Костина. Что она делала в этом районе в такое время. И в такую погоду. Ясно: у нее было срочное дело. Какое?

– Еще что-нибудь?

– Шумский врет – это ясно. Он наверняка запомнил лица похитителей. Узнай, о нем все, что сможешь. Он профессор каких-то умных наук и весь из себя такой заслуженный. Но пятна бывают даже на солнце. А уж про Шумского и говорить не стоит. Усек, что мне надо? Кстати, что слышно насчет машины похитителей?

– В районе улицы Машиностроения, во дворе одного из домов горит «вольво». Кажется, наш и есть.

Девяткин хмыкнул и прикурил новую сигарету. Надо же, та самая Джейн Майси, с которой он свел знакомство около года назад. В ту пору она влипла в неприятную историю, но до похищения тогда дело не дошло. Майси поклялась больше не приезжать в Россию, потому что ей здесь, мягко говоря, не очень везет. И вот вдруг объявилась…

Он сложил в портфель бумаги и решил, что лучший способ раскрыть преступление: подождать немного. Джейн должна подробно описать внешность преступников, она наверняка видела какие-то характерные приметы: татуировки, родинки, слышала их разговоры.

Некоторое время назад

Начальник колонии строгого режима подполковник Яков Горобец снял трубку телефона внутренней связи и приказал доставить в подвальный следственный кабинет заключенного Сотникова. Дожидаясь, когда выполнят приказ, он поднялся из-за стола и встал у окна.

– Мы спешим.

Это подал голос прибывший из Москвы полковник ФСБ Николай Лихно, и постучал ногтем по стеклу наручных часов. Внешность полковника непримечательная. Высокий сухопарый человек с вытянутым лицом, заметной сединой и высокими лобными залысинами. В серых глазах застыла грусть.

– Поторопить нельзя? А то смеркается уже.

– Никак нет, – ответил Горобец. – Послали нарочного. Минут через двадцать Сотников будет здесь, но не раньше. Его отряд в дальнем конце зоны. Почти через всю территорию надо бегом бежать.

Лихно вытащил новую сигарету. Другой товарищ из Москвы капитан ФСБ Игорь Куприн поднес начальнику огоньку и сказал бодрым голосом:

– Ничего, обратно быстро доедем. Ночью дорога свободна.

Куприн полез в портфель, вытащил дорожный атлас и от нечего делать долго водил пальцем по бумаге. Что-то вычисляя, он беззвучно шевелил губами. Этот малый был полной противоположностью своего начальника. Крепко сбитый, с широкими плечами и фигурой спортсмена, на вид лет тридцать с небольшим. Приятное лицо, ровные зубы, яркие васильковые глаза.

На памяти Горобца офицеры контрразведки появлялись в колонии только дважды. Один раз, когда сюда по ошибке прислали с этапом настоящего предателя родины, осужденного за шпионаж в пользу одной из западных стран. Вскоре того шпиона забрали и увезли неизвестно куда. И вот сегодня второй случай. Природное любопытство терзало душу Горобца, на языке вертелись разные вопросы. Но спрашивать московских офицеров, на кой черт им понадобился Сотников, неэтично. Тем более начальник колонии уже читал документы, согласно которым Сотников нужен в Москве для проверки и закрепления на месте обстоятельств убийства некой гражданки Шмаковой. Как явствует из бумаг, уборщицы из закусочной «Вечерние огни», бездетной вдовы, пятидесяти восьми лет от роду.

Кого подозревают в убийстве? И каковы его мотивы? Неприязненные отношения, ревность… Об этом в документах ни слова. Главное, какое отношение к этому происшествию имеет заключенный номер четыреста семь? О том что именно Сотник, крутой парень, по слухам заваливший четырех известных московских гангстеров, имевший связи в высоких кругах преступного мира, грохнул какую-то жалкую уборщицу из закусочной… Нет, об этом и речи быть не могло. Вот если бы он в припадке ревности задушил королеву красоты, с которой делил постель. Ну, в такое еще можно поверить. Пусть с трудом, но можно.

И, тем не менее, в документах упоминалась лишь Шмакова. Бумаги были заверены в областной прокуратуре и Главном управлении исполнения наказаний. Согласно распоряжению заместителя начальника ГУИН, Сотников поступает в полное распоряжение контрразведчиков. Чекисты за него отвечают и вернут заключенного в колонию по окончании следственных действий. Все вроде понятно. И все же… Но какое отношение гражданка Шмакова имеет к государственной безопасности страны? Эта уборщица, она что, шпионка? Или любовница шпиона? А Сотников ее…

– Это Шмакова, она кто? – сорвалось с губ помимо воли. – Не родственница Сотнику будет?

– Позвольте оставить вопрос без ответа, – мрачно покачал головой Лихно. – Все материалы по этому делу засекречены.

– Понимаю, понимаю, – вздохнул Горобец.

Он снова отвернулся к окну. Перед зданием административного корпуса – плац, похожий на футбольное поле. Здесь проходит утренняя и вечерняя перекличка заключенных. Горобец поправил сам себя: пожалуй, плац, побольше футбольного поля. Зона здесь немаленькая, на четыре с половиной тысячи заключенных. Зековскую братию, одетую в черные бушлаты и фуфайки, дважды в день, и в холод и в жару, строят на плацу для переклички, – места едва хватает. Если смотреть из окна на массу людей, освещенную прожекторами, на душе без всякой причины становится тревожно и муторно.

– Как у него по линии поведения? – спросил Лихно. – Замечания есть?

– Он злостный нарушитель режима, – ответил Горобец. – Человек, который не встал и не встанет на путь исправления. На работы не выходит. За что не раз сидел в карцере и штрафном изоляторе. Числятся на нем и другие подвиги.

Горобец подумал, что не стоит рассказывать московским гостям о том, что неделю назад Сотник ударил контролера табуретом. Это мелочи. И о том, что арматурным прутом сломал товарищу по отряду обе руки, – тоже не надо. Чего доброго подумают, что начальство плохо ведет воспитательную работу среди зеков. Да и за свой проступок Сотник неделю отсидел в холодном кандее.

– Здесь, в колонии, за ним ничего серьезного не числится, – подвел итог Горобец. – По неофициальной информации он убийца, хотя осужден не по мокрой статье. А у нас убийцы никогда не были в авторитете. Среди воровского контингента он вроде белой вороны. Сам Сотник в душе презирает блатных, их обычаев и традиций не принимает. Потому что сам не из воров. За глаза называет их синяками и алкашами. Он даже по фене не ботает.

Он замолчал и подумал, что в столовой заканчивается ужин. Сегодня дают щи из сушеной крапивы и перловки, второе блюдо – мятая картошка или макароны с просроченным сроком годности. Но после тяжелой работы на строительстве моста через речку, где заняты зэки, и эта несъедобная дрянь в горло проскакивает только так, с присвистом. Еще Горобец подумал, как это часто с ним бывало в минуты меланхолии, что офицеры ФСБ и убийца Сотников скоро укатят в Москву. Промчатся через весь город по ночным проспектам к известному комплексу зданий на Лубянке, а он останется здесь. Станет глядеть на все тот же плац, зэков, марширующих по грязи, гнилые бараки. И еще трубу котельной, пускающую в небо зловонный дым. От тоски хоть на стенку лезь, даже водка не помогает.

Зазвонил телефон внутренней связи. Горобец схватил трубку: