А когда Кампанелла дошел до процедуры зачатия детей, Бруно с изумлением увидел, что его превзошли! Добиваясь усредненного потомства, Кампанелла думал сочетать толстых с худыми, старых начальников с юной прислугой, а легкомысленных резвушек с учеными мужами. И делать это полагалось только при благоприятном расположении планет, под прямым руководством опытных наставников.

Прочитав этот кусок, Бруно лишь почесал затылок — до такого даже он как-то не додумался. И лишь дочитав до конца вложенные в шкатулку размышления аналитиков Ордена, увидел, что возможно даже это. Индейцы находились в полной власти Церкви, а потому делать с ними можно было все. Действительно все!

Такой власти над материалом он еще не имел никогда.

Когда карета, прорвав караул добровольных патрульных из Лиги, влетела на территорию юдерии, Томазо уже терял сознание.

— Где Авраам?! — заорал из окна кареты Гаспар. — Где эта старая дохлятина?!

Томазо выдернули из кареты, бегом внесли в дом еврея-врача, уложили на хозяйскую кровать, и через несколько мгновений старика притащили.

— Не дай бог, если умрет! — рявкнул Гаспар. Еврей опешил.

— Но указом короля евреям запрещено заниматься медициной…

— Да мне плевать, что там в указе короля! — заорал Гаспар. — Приступай!

— Я не буду нарушать указа Короны, — решительно отказался старик. — У меня семья.

Гаспар побагровел.

— Слушай меня, старый пень. Если он умрет, я подготовлю два десятка доносов о том, что вся твоя семья лет шесть назад приняла крещение — где-нибудь в Старой Кастилии… и ты знаешь, что интереснее всего?

Старик молчал.

— Интереснее всего, что все документы, какие нужны, чтобы заживо сжечь всех твоих детей и внуков, найдутся! И свидетели найдутся! Ты понял меня?!

Еврей глотнул и опустил голову.

— Да, я понял, сеньор.

— Все, — отрезал Гаспар, — приступай.

Он хлопнул одного из носильщиков по тонзуре, и монахи поднесли его к лежащему на кровати и уже почти ничего не видящему и не слышащему Томазо.

— Давай, брат, не сдавайся.

Амир изнемогал. Все шло относительно благополучно первые три недели, а затем как прорвало, и рабы начали умирать один за другим. Сначала начинался понос, потом — рвота, а затем они отказывались есть и начинали медленно угасать.

— Все как прошлый раз, — сокрушенно качал головой управляющий. — Я тогда три четверти товара потерял. Холера, наверное…

— Это не холера! — яростно возражал Амир. — Будь это холера, вы бы здесь все уже полегли; черные раза в два здоровьем крепче!

Он проверил воду, но она была чиста. Он тщательно изучил крупу, но, кроме множества высохших, абсолютно безвредных для человека личинок, ничего не обнаружил. И лишь когда он проверил именно ту, самую старую, бочку с водой, из которой поили исключительно рабов, все стало ясно. Вода цвела!

Следующие два часа Амир вместе с управляющим сидел за расчетами. И, как и думал Амир, кипятить воду, перед тем как раздавать рабам, оказалось довольно выгодно. Невзирая на изрядные расходы топлива.

— Где это видано, чтобы специально для рабов воду варить? — не сразу поверил в необходимость меры управляющий.

— А с другой стороны, — засомневался подошедший позже капитан, — если мы израсходуем кухонное топливо на рабов, что будет есть команда? Сырую крупу?

— И где гарантия, что они перестанут дохнуть и падеж товара уменьшится? — вторил ему управляющий.

Амир лишь развел руками.

— Вы сами понимаете, какие деньги вы недобираете на смертях. Попробуйте, а потом и будем решать, что лучше.

Когда Бруно прибыл в Коронью, порт кишел евреями. Многие были одеты в обычное христианское платье, и все они рвались на палубы безостановочно прибывающих из Неаполя, Стамбула и Генуи судов.

— Скоро срок истекает, — усмехаясь, объяснил ему один из матросов. — Кто не успеет, всех — в рабство…

— Я слышал, у кого денег нет, — подключился второй матрос, — жребий бросают, кому из семьи добровольно, до срока в рабство продаваться, чтобы остальные смогли места на корабле оплатить.

— И что… им всем разрешают выезд? — удивился кое-что знающий Бруно.

Тот лишь пожал плечами.

И лишь когда Бруно признал, что без помощи своих верительных грамот ему на корабле места не занять, и зашел в местное отделение Ордена, ему рассказали все как есть.

— А почти никто не вырвется, сеньор Хирон, — улыбнулся ему секретарь. — Мы с генуэзцами договорились.

— О чем? — не понял Бруно.

Секретарь улыбнулся еще шире.

— Здесь евреи платят за вывоз — нашим же людям, а в море их просто «дочищают» и сбрасывают за борт. Чисто и аккуратно. Никто еще не догадался. Доходы с генуэзцами — пополам.

— Действительно умно… — пробормотал потрясенный Бруно.

Даже ему было чему учиться у Ордена.

— Эх, если бы еще неаполитанцы да турки не мешали… — мечтательно вздохнул секретарь. — Но они уперлись; говорят, «нам самим хорошие мастера нужны», вот и перебивают… наш доход.

Бруно лишь развел руками. Среди евреев и впрямь было много хороших оружейников, ткачей и красильщиков. Понятно, что кое-кто воспользовался моментом.

— Ну что… есть одно место до Сан-Паулу, — просмотрел бумаги секретарь. — Каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное. Вас устроит?

— Вполне.

Томазо приходил в себя десятки раз и все время видел что-то новое: то свои кишки на широком серебряном блюде, то сосредоточенно укладывающего что-то в его животе врача, а порой даже Астарота. Вероятно, дух ждал третьего вопроса, но Томазо не знал, о чем спросить.

А однажды Томазо проснулся и почему-то понял, что выкарабкался. В доме стояла мертвая тишина, а рядом на стуле, выпрямившись, как в последний миг перед смертью, сидела девчонка лет пятнадцати.

— Вам почта, сеньор, — испуганно произнесла она и подала поднос — тот самый, на котором, кажется, лежали его кишки.

Томазо протянул руку, нащупал конверт, вскрыл, поднес к лицу и вытащил сложенный вчетверо листок.

«Брат, я к тебе приходить не буду. Извини…»

Томазо улыбнулся. Это был почерк Гаспара.

«Пользуясь тем, что часовщика ты мне отдал, я попытался его догнать, но все решили те часы, что я возился с тобой. Он ушел. Через Коронью».

Томазо досадливо крякнул. Похоже, что Бруно широко воспользовался всеми его бумагами.

«Секретарь отделения сообщил, что посадил „сеньора Томазо Хирона“ на судно до Сан-Паулу лично. Ну, ты и сам понимаешь, что это значит…»

Томазо понимал.

«Когда выкарабкаешься, лучше езжай прямо за ним. И в мыслях не держи показаться на глаза кому-нибудь из Ордена, да и вообще на улице».

Томазо насторожился.

«На покойного Генерала прямо сейчас валят вину за потерю корабельных мастеров. Изабелла в истерике — флот некому достроить: все, кого не сожгли, уже в Англии, Голландии, а то и в Московии…»

Так оно и было. Корабельное дело оказалось в таком кризисе, что инквизиторов заставили целенаправленно хватать заморских купцов, чтобы после осуждения и сожжения Корона и Церковь могли завладеть их судами. Дипломатический скандал поднялся жуткий.

«Главного Инквизитора сняли и готовят к показательному аутодафе. Совет открещивается и явно жалеет, что так легко тебя выпустил. Уже появились желающие сунуть тебя лет на двадцать-тридцать в каменный мешок. Или, к примеру, отправить в картезианский монастырь. Как тебе эта идея?»

Томазо поморщился. Картезианцы славились обетом вечного молчания; именно туда сбрасывали провинившихся агентов и шпионов.

«Я и сам — на краю… чувствую. Говорят, один из тех грандов, на которых я бумаги для обвинения в ереси готовил, в Гранаде показал себя настоящим героем-крестоносцем. А теперь вроде даже в постель к Изабелле пролез. Если это правда, мне конец. Сделают крайним, как тебя сейчас. Ладно, выздоравливай…