Бывшая прима на миг задумалась, неожиданно ответила:

– Почему бы нет?

– Значит, билеты будут куплены, и вам сообщат об этом заранее.

– Буду ждать. – Бессмертная поднялась, опустила на лицо кисею. – Я могу идти?

– Да, вы свободны. И помните мои советы, – протянул ей руку Губский. – Особенно по поводу смены облика.

– Да, я приняла к сведению, Ефим Львович. Лишь бы господин барон при встрече не обознался.

– Да уж постараюсь, сударыня.

Табба откланялась, Беловольский направился ее провожать. Вышли в прихожую. Здесь было пусто и гулко. Стали спускаться по деревянной лестнице и вдруг услышали шаги поднимающегося человека.

Беловольский слегка замедлил шаг, даже отстранил гостью к стенке, как вдруг перед ними возник не кто иной, как Константин Кудеяров.

Граф непринужденно улыбнулся, протянул руку Беловольскому, как давнему знакомому.

– Мое почтение, – и приподнял шляпу в сторону дамы. – Сударыня?..

– Здравствуйте, – негромко ответила Табба.

– Меня ждут? – поинтересовался Константин.

– Вас ждут всегда, граф, – ответил Беловольский.

– Прелестно, – улыбнулся тот. – А мадемуазель уже уходит? – он явно не узнал Таббу.

– Да, мадемуазель торопится.

– Жаль. Не мог предположить, что в вашей партии столь очаровательные особы! – Кудеяров поспешил наверх, пару раз оглянувшись вдогонку уходящим.

Когда вышли во двор, Табба спросила Беловольского:

– А что здесь делает граф Кудеяров?

– Он помогает партии.

– Деньгами?

– Ну не болтовней же! – рассмеялся Беловольский. – Вы с ним знакомы?

– В прошлой жизни.

– Он не узнал вас?

– Видимо, да. Это и к лучшему.

Когда уже подходили к воротам, провожающий приостановил девушку.

– Вы для нас действительно бесценны. Тем более что мы готовим акцию, которая заставит вздрогнуть Россию.

– С моим участием?

– Не думаю. Ваша акция должна случиться в ближайшие два-три месяца и носить она будет предупредительный характер. Главное же мероприятие мы планируем провести к осени, и касаться оно будет едва ли не главного лица страны.

– Государя?

– Нет, царя трогать не будем. Он слишком слаб и ничтожен. Мы возьмем на прицел фигуру более мощную и влиятельную.

– Премьер-министра?

– Это ваши фантазии, но не мои, мадемуазель, – Беловольский с усмешкой поцеловал руку девушки. – Благодарю, до ближайшей встречи.

Пролетка ждала артистку. Она легко встала на ступеньку, махнула Беловольскому, застывшему в улыбке, и извозчик погнал лошадей в сторону города.

Мирон Яковлевич разложил на столе несколько карандашных портретов предполагаемых налетчиков – дамы под кисеей, господина с бородкой, Китайца. Жестом пригласил Гришина подойти.

Тот, взглянув, хмыкнул.

– Колоритная компания… Налет на банки был совершен именно этими особами?

– Налетчиков было несколько. Но лидеров трое: дама под кисеей, господин с бородкой и азиат – то ли китаец, то ли кореец.

– Лицо дама всегда прячет под кисеей?

– Всегда. Это ее фирменный знак. Причем, по рассказам очевидцев, именно она главный персонаж банды. Мужчины всего лишь прикрытие.

– Как думаете, почему она прячет лицо?

– Версии две. Первая – желание создать некий загадочный образ. Робин Гуд под сеточкой.

– В таком случае мужчина также должен был бы придумать какую-либо хреновину на физиономию.

– Логично. Поэтому возникла вторая версия… Мы не исключаем, что лицо сударыни имеет определенный физический дефект.

– То есть она его все-таки прячет?

– Получается что так.

– Любопытно, – Егор Никитич вновь принялся внимательно изучать рисунки. – Какие-либо косвенные подтверждения данной версии существуют?

– Да, существуют. Один из банковских чиновников сообщил, что правый глаз дамы перехвачен широкой черной ленточкой.

– Даже так? – искренне удивился Гришин. – Это уже нечто, – отложил рисунки, опустился на стул. – В картотеке есть криминальные личности с подобным дефектом?

– Таковых, Егор Никитич, нет. Мы предполагаем, что это либо какие-нибудь залетные, либо из политических.

– Политических? – удивился Гришин. – Им-то зачем так рисковать?

– По данным агентуры, эсеры, анархо-коммунисты и прочая революционная дрянь для добывания денег идут на любые преступления, вплоть до сращивания с воровским миром. Поэтому налеты на банки вполне могут быть делом их рук.

– Вы правы, – согласился Егор Никитич. – В моей практике был подобный случай. Помните дело поэта Марка Рокотова?

– Обижаете, Егор Никитич! – развел руками Миронов. – Там еще фигурировал некий поляк, финансировавший «Совесть России».

– Совершенно верно. Казимир Тобольский… Любопытно, какова его судьба?

– Пожизненная каторга. Там и сгниет.

– Лекарю лекарево, а пекарю пекарево, – заключил Гришин, с удовлетворением потер ладони. – Занятное дельце намечается.

– Я бы сказал, заковыристое, – уточнил Мирон Яковлевич. – Мои агенты разбросаны бог знает по каким лункам, и пока никакого улова.

– Вот потому и занятное. Когда все как на ладони, никакого азарта. А здесь есть, за чем погоняться.

– Будем работать, Егор Никитич? – протянул ему ладонь Миронов.

– А кто вам сказал, что нет? – Гришин постоял в некотором раздумье, заметил: – А вот с азиатом они, похоже, просчитались. Его как раз проще всего посадить на зацепку. Слишком заметен… Объясните, Мирон Яковлевич, это своим агентам.

– Да уж постараюсь, Егор Никитич.

Они ударили по рукам, и Гришин твердым уверенным шагом покинул кабинет Миронова.

Табба плотно прикрыла дверь, подошла к серванту, выдвинула один из ящичков, внутри него нажала потайную задвижку. Сбоку отщелкнулся еще один маленький ящичек, в котором обнаружился бархатный мешочек. Девушка аккуратно вытряхнула из него золотой сундучок, двумя пальцами приподняла крышечку.

Черный Могол вспыхнул, заиграл всеми гранями.

Табба замерла, завороженно смотрела на таинственный камень и не в состоянии была отвести от него глаз.

Затем медленно закрыла сундучок, спрятала его в мешочек и поместила в потайной ящик.

…Спустя какое-то время она постучала в дверь комнаты княжны. Та занималась рисованием.

– Войдите, – не совсем довольным тоном ответила Анастасия.

Бывшая прима остановилась на пороге, виновато произнесла:

– Простите, княжна, что отвлекаю, но у меня к вам деликатная просьба. Вы как-то рассказывали, что после моей матери осталась дюжина париков, которыми она не воспользовалась.

– Вы желаете примерить их? – спросила та, продолжая работать кистью.

– Да, мне хотелось бы воспользоваться ими.

– Уж не в свет ли вы намерены выйти? – с насмешкой спросила княжна.

– В театр.

– Надеюсь, не в оперетту?

– Нет, нет. В оперетту мне вход заказан.

Анастасия оценивающе оглянулась на бывшую приму, неожиданно предложила:

– В гардеробе моей маменьки много роскошных платьев. Если вас это не смущает, можете примерить некоторые из них. Вдруг что-то подойдет.

– Благодарю. Я непременно воспользуюсь вашей любезностью, – Табба поклонилась и прикрыла дверь.

Работа на шахте была тяжелой, грязной, изматывающей. Мужики рубили кирками уголь, женщины нагружали его лопатами на тачки и вывозили антрацит по дощатым помостам к высоченной общей куче.

Сонька и Михелина были в числе тех самых, кто вывозил уголь.

Толкали тачки быстро, без остановок, под постоянным присмотром и окриками надсмотрщиков. Запрещалось останавливаться, разговаривать, пить воду.

Все бегом, все в спешке, все под тычками.

– Живее, барышни!.. Веселее, шалашовки!

В общей цепочке Михелина двигалась за матерью. Видела, как той трудно, как временами подкашивались у нее ноги, как она задыхалась.

– Соня, держись… – шептала. – Скоро перерывчик, держись.

– Не беспокойся, все хорошо. Главное, сама не надорвись!