– Что с Уолтером было!.. – рассказывала она остальным матерям.

– Все подростки сейчас так друг с другом разговаривают, – сказали матери. – Это все из рэпа.

– Джоуи так и сказал, – ответила Патти. – Он сказал, что это всего лишь слово, и даже не дурное слово. И разумеется, Уолтер позволил себе с ним не согласиться. А я сижу и думаю – Уол-тер, Уол-тер, не на-чи-най, это все бес-смыс-лен-но, но нет, он же должен объяснить, ведь, скажем, “мальчик” – это не дурное слово, а к взрослым все равно нельзя так обращаться, особенно к черным. Основная проблема Джоуи в том, что он отказывается видеть различия между взрослыми и детьми, и в результате Уолтер заявляет, что Джоуи не получит сладкого, а тот отвечает, что он и не хочет, что он, в общем, не особенно и любит сладкое, а я сижу и думаю – Уол-тер, Уол-тер, не на-чи-най. Но Уолтер же не может остановиться, он должен доказать, что на самом деле Джоуи обожает сладкое. Но Джоуи не соглашается ни с чем из того, что говорит Уолтер. Он врет напропалую, конечно, но утверждает, что ест сладкое только потому, что так принято, а не потому, что ему нравится, а Уолтер не выносит лжи и предлагает ему месяц обходиться без сладкого. А я сижу и думаю – Уол-тер, Уол-тер, это к добру не при-ве-дет, потому что Джоуи отвечает, что может год не есть сладкого, что больше никогда не будет есть сладкого, кроме как в гостях из вежливости. А этому, как ни странно, можно верить, потому что он настолько упрямый, что у него получится. И тут я вмешиваюсь и заявляю, что, мол, ребята, давайте не будем увлекаться, сладкое – это важная часть рациона, чем полностью подрываю авторитет Уолтера, а поскольку весь спор на самом деле касался его авторитета, я разрушаю все то, чего он успел добиться.

Другим человеком, безгранично любившим Джоуи, была Конни Монаган. Это была серьезная и молчаливая маленькая личность, имевшая неприятную привычку немигающе смотреть вам в глаза, как будто у вас с ней не было ровным счетом ничего общего. Конни стала неотъемлемым элементом кухни Патти в послеобеденные часы – она усердно скатывала тесто для печенья, прилагая столько усилий, что масло таяло и тесто начинало сверкать. За то время, что требовалось Конни для создания одного шарика, Патти делала одиннадцать, и, доставая готовое печенье из духовки, Патти всегда спрашивала у Конни разрешения съесть “самую выдающуюся” (маленькую, плоскую, жесткую) печенюшку. Джессика, на год старше Конни, была рада уступить кухню соседке и почитать или повозиться со своими террариумами. Конни не представляла угрозы столь цельной и гармоничной личности, как Джессика. Конни не имела никакого понятия о цельности – в ней была глубина, но не ширина. Раскрашивая картинки, она заполняла одним цветом одну или две области и не прикасалась к остальным, оставаясь равнодушной к бодрым предложениям Патти взять другие фломастеры.

Сосредоточенность Конни на Джоуи быстро стала заметна всем матерям, кроме Патти: возможно, из-за того что она сама была полностью им поглощена. В парке Линвуд, где Патти иногда устраивала для детей занятия гимнастикой, Конни в одиночестве сидела на траве и мастерила никому не нужные колечки из клевера, коротая время в ожидании того момента, когда Джоуи брал биту или бросал мяч, моментально привлекая ее внимание. Она походила на воображаемого друга, случайно обретшего видимость. Джоуи с его не по годам развитым самообладанием редко находил нужным обижать ее на глазах у его друзей, а Конни, со своей стороны, умела без всяких упреков или просьб исчезать, когда становилось очевидным, что мальчики хотят побыть в мужской компании. Она знала, что завтра будет новый день. На протяжении долгого времени у нее всегда была Патти, стоящая на коленях в огороде или висящая на стремянке в запачканной шерстяной рубашке, поглощенная сизифовым трудом восстановления краски викторианской эпохи. Если Конни не могла быть рядом с Джоуи, она по крайней мере могла быть ему полезной, занимая его мать в его отсутствие.

– Как дела с уроками? – спрашивала Патти со стремянки. – Нужна помощь?

– Мама поможет мне, когда вернется.

– Она вернется поздно и будет усталой. Можно удивить ее и сделать все заранее. Хочешь?

– Нет, я подожду.

Никто не знал, когда точно Конни и Джоуи начали трахаться. Сет Полсен, не имея тому никаких доказательств, утверждал, чтобы позлить окружающих, что Джоуи в тот момент было одиннадцать, а Конни – двенадцать. Спекуляции Сета основывались на интимности, которую обеспечивал домик на дереве, построенный Уолтером и Джоуи на старой яблоне на пустующем участке напротив их дома. Когда Джоуи закончил восьмой класс, его имя стало постоянно звучать в ответах соседских мальчиков на натужно небрежные расспросы родителей о сексуальном поведении их одноклассников. Позже появилась версия, что Джессика к концу того лета уже о чем-то знала – внезапно и без видимых причин она стала очень презрительно обращаться с Джоуи и Конни. Но никто не видел их вместе до следующей зимы, когда они устроили совместный бизнес.

По словам Патти, урок, который Джоуи вынес из бесконечных споров с отцом, заключался в следующем: взрослые главнее детей, потому что у взрослых есть деньги. Это стало очередным подтверждением уникальности Джоуи: пока остальные матери жаловались на ту уверенность в своих правах, с которой их отпрыски требовали денег, Патти со смехом изображала горечь, с какой ее сын просил денег у Уолтера. Соседи, нанимавшие Джоуи, знали, как трудолюбиво он разгребает снег и убирает листья, но Патти рассказывала, что в душе он ненавидит ту мелочь, которую ему за это платят, и считает, что, расчищая для взрослого подъездную дорожку, он попадает в нежелательную зависимость от этого взрослого. Нелепые схемы добывания денег предполагали распространение подписки на скаутские журналы, демонстрацию фокусов за деньги или изучение основ таксидермии и набивку соседских призовых судаков – все это попахивало либо вассальной зависимостью (“Я – чучельник для правящего класса”), либо хуже того, благотворительностью. Поэтому, стремясь освободиться от Уолтера, он неизбежно пришел к предпринимательству.

Кто-то – может, даже сама Кэрол Монаган – оплачивал учебу Конни в маленькой католической школе имени Святой Катерины, где девочки носили форму и где любые украшения были под запретом – разрешались только одно кольцо (“простое, металлическое”), одни часы (“простые, без камней”) и одна пара сережек (“простые, металлические, не более полудюйма в диаметре”). Одна из популярных девятиклассниц из школы Джоуи привезла из дома в Нью-Йорке дешевенькие часы, которые произвели фурор во время перерыва на обед. Продавец с Канал-стрит по просьбе девочки напечатал крохотными розовыми буковками на их жвачкоподобном желтом браслете цитату из песни Pearl Jam – Не называйте меня доченькой. Как Джоуи позже написал во вступительном сочинении в колледж, он немедленно выяснил, где такие часы продаются оптом и сколько стоит термопресс. Он вложил в оборудование накопленные четыреста долларов, сделал Конни пластиковый браслет-образец (к траху готова, гласил он) и, используя ее в качестве курьера, снабдил часами добрую четверть ее товарок, беря с них по тридцать долларов за штуку, прежде чем монахини спохватились и запретили носить часы с надписями. Как рассказывала Патти остальным матерям, Джоуи, естественно, воспринял это как грубое нарушение своих прав.

– Это не нарушение прав, – сказал ему Уолтер. – Ты зарабатывал на искусственном ограничении торговли. Что-то я не заметил, чтобы ты жаловался на правила, пока они работали на тебя.

– Я сделал вложение. Я рискнул.

– Ты использовал дырку в правилах, и они ее прикрыли. Разве ты этого не предвидел?

– Почему ты меня не предупредил?

– Я тебя предупреждал.

– Ты говорил, что я могу потерять деньги.

– А ты их и не потерял. Ты просто заработал меньше, чем хотел.

– Эти деньги должны были мне достаться.

– Джоуи, зарабатывать деньги – это не право. Ты продавал ерунду, которая на самом деле не была нужны этим девочкам и которую некоторые из них не могли себе позволить. Именно поэтому в школе Конни носят форму – это справедливо по отношению ко всем.