— Гм… Чарльз Смит, последний вопрос… Вы некоторым образом спасли человечество… Как вы себя ощущаете?

— Выше других на голову. Это довольно приятно.

Смит поворачивается к нам спиной и не без помощи окружающих его сотрудников безопасности пробивается сквозь толпу, собравшуюся на ступенях башни. У подножия лестницы его ждет служебная машина, чтобы доставить во Дворец Внедрителей, где он сделает официальный доклад…»

Сид убавил звук телевизора.

Чарльз Смит собственной персоной. Чарли-Глюк.

Чарли-Глюк. Нет, вы видали костюмчик? Видали часы и лаковые штиблеты? Четверть состава секционного БОИ — и все вокруг него. Гляньте на эту развинченную походку и на подкашивающиеся ноги.

Агент в черном посадил Глюка на заднее сиденье длинного лимузина со звездой на капоте. Потом сам сел рядом. Двое других заняли места спереди. Еще двое обогнули капот и загрузились на заднее сиденье с другой стороны. Последний крупный план лица спасителя человечества. Заметили этот тусклый стальной взгляд и складку возле рта?

Дверца хлопнула, и лимузин тронулся с места, рассекая толпу.

Вспышки сотен объективов на затемненном стекле.

Сид выключил телевизор. Он и так увидел достаточно. Он знал этого человека, как никто другой. И выражение его лица он тоже знал. Ему уже доводилось его встречать. Чарли только что заглянул в лицо собственной смерти — или что-то вроде того.

Гипнотики начинали действовать, и Сид медленно уплывал в двенадцатичасовой искусственный сон. Он плыл и отпихивал от себя воспоминание об одной странной перестрелке, случившейся одиннадцатью годами раньше.

Сиду снилась Нарковойна.

Каждый вечер он являлся на пограничный пост № 23, не зная, назначат его в караул или нет. Ожидание могло длиться до рассвета, и он часами слонялся между караулкой и пустырем, окружавшим штаб, вслушиваясь в бормотание радио, прерывавшее ночь лихорадочными сигналами тревоги, почти всегда ложной.

В караулке парни играли в стрелялки типа Killing A.I., тихо допиваясь до обычного финала — ежеутренней пьяной драки из-за того, что ас гашетки по фамилии Спонг неизменно сбивал больше злобных роботов, чем все остальные, вместе взятые. Остальные были мастера спорить и бить рекорды по брехне. Болтали они обычно про баб, которым все мало, про драки в каких-то подсобках — без единой царапины, про колесные глюки длиной в неделю, про то, как насиловали зонщиц, потому что все равно те — не бабы.

Сид держался особняком. От одиночества и безделья мысли втягивались в какой-то водоворот. Временами казалось, он сейчас спятит. Тогда он шел с оружием к паркингу, влезал на капот и разряжал обойму в заброшенный подъемный кран, стоящий в стороне от городских огней.

Сон скакнул еще дальше в прошлое, поплыли газетные заголовки.

Двадцатые годы и тогдашняя чума — наркотики. СМИ вываливали статистику, от которой содрогались сердца домохозяек. Широкое распространение тяжелых наркотиков среди детей. Восемьдесят процентов школьников принимают кокаин и кислоты. Бедствие грозило распространиться и на самых маленьких. Детонатором послужила трагическая смерть девочки по имени Битум (названной так, потому что она была зачата на тротуаре). Она получила опиумную зависимость еще в утробе матери (ее мать, уличная давалка, употребляла тяжелые наркотики) и умерла в возрасте семи лет, приняв лишнюю дозу в уборной детского сада (Битум развивалась небыстро и три года просидела в старшей группе).

Фотографии маленького сморщенного личика обошли весь Город.

Чтобы заткнуть глотку крикунам, министр внутренних дел решительно заявил, что в экстремальных ситуациях надо применять экстремальные меры. Одновременно пронесся слух, что некоторые крупные наркодилеры, одурев от мании величия, решили пойти во власть. От уличного сбыта до штурма властных структур путь не близкий, но сенсационный материал канала «Клерньюз» вскоре был подхвачен другими СМИ. Организованная преступность вербовала теперь не шпану из зон, а боевиков. Вертолеты внешнего наблюдения обнаружили их центры военной подготовки. Кадры эти прокручивали по всем каналам, и это повергло Город в ужас.

«Они готовятся к войне!» — орал пресс-атташе министра.

Это было 15 сентября 9 года.

Нарковойна была объявлена.

Сид только что бросил юридический факультет. Он жил в буферном квартале, в двухкомнатной квартире, кишащей насекомыми. Он угонял машины и участвовал в гонках с особыми правилами. Надо было напиться и нанюхаться чуть ли не до комы и мчаться потом без фар и без трейсера против движения навстречу грузовикам. Потом он ушел в новый бокс. Залы для бокса ночью открывались снова для другой игры, в не меньшей степени привлекавшей любителей тотализатора. Вызываешь на бой нескольких парней и выходишь на ринг. Парни бьют тебе морду, и главное — не давать сдачи. Вопрос самообладания. Надо продержаться как можно дольше, пока не рухнешь.

Сид продержался половину сезона.

Он знал, что однажды больше не встанет.

Он ушел на войну одним из первых.

После восемнадцати дней безделья на пограничном пункте № 23 батальон добровольцев взорвал свой первый склад. Там были тонны героина — в мешках с надписью «Сахар». Подрывники из саперной бригады сперли три мешка героина, и пограничный пункт № 23 неделю вонял блевотиной. Однажды утром одного из этих парней обнаружили повешенным на кране, а героин бесследно исчез из ящиков от снарядов, где его спрятали. Все решили, что это дело рук противника.

Назавтра их послали на фронт. Фронт: каменистое плато в двух часах от границы, в Северной наружной зоне. Они пуляли с полуночи до четырех утра, и когда уходили, земля была вся в гильзах.

В целом всем как-то полегчало. Противника даже не видали в глаза. Изредка откуда-нибудь прилетала пуля и кого-нибудь ранила. Сида задело в висок. Назавтра передовица «Клерньюз» славила подвиг добровольцев.

Решили это дело отметить. В подвале на скорую руку соорудили ринг. Несколько парней смотрели в сети матчи нового бокса. Они знали Сида и его легенду. Сиду пришлось выйти на ринг и продемонстрировать свои таланты. Его провозгласили героем дня, и парни на руках с триумфом понесли его к погранбару, где тринадцатилетние зонщицы делали практически все за несколько символических долларов. К трем часам танцы перешли в оргию, и Сид свалил. Остановился отлить у колючей проволоки, окружавшей Вторую секцию. Столько народу сегодня угощало его выпивкой, что дело грозило затянуться не меньше чем на четверть часа.

— Странная манера заводить друзей, — сказал кто-то за его спиной.

Сид вздрогнул.

— Это ты ради бабок или правда нравится?

— Пошел ты, — ответил Сид.

Он оглянулся, чтобы посмотреть на нахала. Глюк сидел на капоте своей машины. Он методично напивался, глядя куда-то вдаль, где простирались зоны.

— Говорят, здесь Лаборатории где-то неподалеку, — сказал Глюк.

— А вы откуда знаете? — ответил Сид.

— Наверняка брехня, — пробормотал тот, — как и все, что говорят.

— Как и все, что говорят про вас? — спросил Сид, потому что у него не хватало духу вступать в эти опасливые, вполголоса разговоры про таинственные Лаборатории.

— Вываливайте.

— Вы никогда не ходите в девкам. Если вам в руки попадается компьютер, вы становитесь просто гением. Вы самый большой псих из всех, кто здесь есть.

— Я не люблю маленьких девочек, и вы вроде тоже, тем лучше для вас. Я действительно разбираюсь в компьютерах. И если большинство придурков считает кого-то психом, то он, скорее всего, единственный вменяемый человек на всю округу.

Глюк ухватил бутылку и стал пить долгими жадными глотками, как будто это вода. Потом швырнул бутылку за колючую проволоку и снова уставился в дальние огни зон.

— У вас в Лабораториях кто-то есть? — спросил Сид.

— А у вас?

На самом деле между ними уже недели две существовала безмолвная связь. Связь двух мужчин, хранящих молчание, когда вокруг беснуется толпа. И вот их связь внезапно обрела реальность. В ту ночь Сид здорово разговорился. Глюк молчал и подпитывал его откровения водкой. Особо заинтересовала его история с папашей. В конце прошлого века, как и множество других семей, чьи доходы резко упали, старик несколько злоупотребил законом о неограниченных кредитах. После краха 99 года абоненты обнаружили, что их неотъемлемые человеческие права переходят к Министерству взыскания. Их тела подлежали конфискации. Однако эти неплатежеспособные должники сохраняли право расплатиться своими детьми. Оказавшись перед дилеммой, очень немногие главы семейств приносили в жертву себя. Расценки на детей до двенадцати просто зашкаливали.