В библиотечном компьютере я набрала «Исаак Мориц», и он выдал мне список из шести книг. Роман «Лекарство» выходил самым большим тиражом. Записав шифр, я нашла полку с его книгами и взяла оттуда «Лекарство». На задней обложке была фотография автора. Странно было смотреть на его лицо, зная, что он, наверное, во многом похож на женщину, в честь которой меня назвали. У Исаака были вьющиеся волосы, он уже начинал лысеть, а его карие глаза казались маленькими и слабыми под очками в металлической оправе. Я вернулась к началу, открыла первую страницу и прочитала:

Я перевернула книгу и посмотрела на фотографию. Потом прочла первую страницу целиком. Потом опять посмотрела на фотографию, прочла еще одну страницу и снова уставилась на фотографию. Джейкоб Маркус был всего лишь персонажем из книги! Все это время моей маме посылал письма сам писатель Исаак Мориц. СынАльмы. Он подписывался именем героя своей самой известной книги! Я внезапно вспомнила строчку из его письма: «Иногда делаю вид, что пишу, но никого этим не обманываю».

Когда библиотека закрылась, я была на пятьдесят восьмой странице. На улице уже было темно. Я стояла напротив входа, зажав книгу под мышкой. Глядя на дождь, я пыталась обдумать ситуацию.

В ту ночь, пока мама наверху переводила «Хроники любви» для человека, которого, как она думала, звали Джейкоб Маркус, я дочитывала «Лекарство», книгу, героем которой был Джейкоб Маркус, написанную человеком по имени Исаак Мориц, сыном героини другой книги Альмы Меремински, которая к тому же раньше существовала на самом деле.

Закончив читать последнюю страницу, я набрала Мишин номер, дослушала до второго гудка и бросила трубку. Это был наш код, который мы использовали, когда хотели поговорить друг с другом поздно ночью. Прошло уже больше месяца с тех пор, как мы разговаривали в последний раз. Я даже составила в своем блокноте список всего, по чему скучала. Во-первых, его манера морщить нос, когда он думает. Во-вторых, то, как он держит в руках вещи. Но сейчас мне нужно было поговорить с ним самим, и никакой список не мог его заменить. Я стояла у телефона, чувствуя, как мой желудок выворачивается наизнанку. За то время, что я ждала, мог погибнуть целый вид бабочек или большое умное млекопитающее, испытывающее те же чувства, что и я.

Но он так и не перезвонил. Наверное, это значило, что он не хотел со мной разговаривать.

Дальше по коридору спал в своей комнате мой брат, уронив на пол кипу.На ее подкладке было написано золотыми буквами: «Свадьба Марши и Джо, 13 июня 1987». Хотя Птица утверждал, что нашел ее в шкафчике в столовой и был уверен, что она принадлежала отцу, он, как и я, не знал, кто такие Марша и Джо. Я села рядом с ним. Тело у него было теплое, почти горячее. Я подумала о том, что, если бы я не придумала столько небылиц об отце, может, Птица не боготворил бы его так и не верил бы в то, что ему суждено стать кем-то выдающимся.

Дождь стучал в окно. «Проснись», — прошептала я. Он открыл глаза и застонал. В прихожей горел свет. «Птица», — сказала я, тронув его за руку.

Он прищурился, глядя на меня, и протер глаза. «Пора перестать говорить о Боге, понимаешь?» Птица ничего не ответил, но я знала, что теперь он проснулся. «Тебе скоро двенадцать. Тебе пора перестать издавать странные звуки, прыгать с высоты и калечить себя. — Я понимала, что уже умоляю его, но мне было все равно. — И пожалуйста, не надо больше п исать в постель». В тусклом свете я разглядела обиду на его лице. «Тебе нужно подавить свои чувства и попытаться быть как все. Если ты этого не сделаешь…» Он сжал губы, но ничего не сказал. «Тебе нужно завести друзей». — «У меня есть друг», — прошептал Птица. «Кто?» — «Мистер Гольдштейн». — «Одного друга мало». — «У тебя тоже всего один, — сказал он. — Тебе только Миша и звонит». — «А вот и нет, у меня много друзей», — сказала я и, только услышав свои собственные слова, поняла, что это неправда.

1) Мише Шкловски,

2) Любе Великой,

3) Птице,

4) Маме,

5) Исааке Морице.

Чаще гулять, вступить в какой-нибудь клуб. Купить новую одежду, покрасить волосы в синий цвет, согласиться прокатиться с Германом Купером на машине его отца, позволить ему поцеловать меня и даже потрогать мою несуществующую грудь. Развивать полезные навыки вроде ораторского искусства, игры на электровиолончели или сварки. Сходить к врачу по поводу болей в желудке, найти для себя героя, который не писал детских книг и не разбивал своего самолета. Перестать пытаться поставить папину палатку в рекордное время, выбросить свои тетради, держать спину прямо и избавиться от привычки отвечать на вопросы о моем самочувствии с чопорностью английской школьницы, которая считает всю жизнь сплошной длинной подготовкой к чаепитию с королевой.

Я открыла ящик своего стола и перерыла все в поисках бумажки, на которой записала адрес Джейкоба Маркуса, оказавшегося на самом деле Исааком Морицем. Под табелем успеваемости я нашла старое письмо от Миши, одно из первых его писем. «Дорогая Альма! — начиналось оно. — Откуда ты так хорошо меня знаешь? Думаю, мы с тобой одного поля ягоды. Это правда, что Джон мне нравится больше Пола. Но я также очень уважаю и Ринго».

Утром в субботу я распечатала из интернета карту с указаниями, как доехать до нужного места, и сказала маме, что иду к Мише на весь день. Потом я вышла на улицу, дошла до дома Куперов и постучала. Дверь открыл Герман с торчащими волосами и в футболке с группой Sex Pistols. «Ух ты», — сказал он, увидев меня, и попятился. «Ты не хочешь со мной прокатиться?» — спросила я. «Это шутка?» — «Нет». — «Лаадноо, — протянул он, — подожди минутку». Герман побежал наверх, чтобы взять у отца ключи, а когда вернулся, на нем была свежая голубая футболка, волосы он намочил и пригладил.

«Куда мы едем, в Канаду?» — спросил Герман, покосившись на мою карту. На его руке остался бледный след от часов, которые он носил все лето. «Коннектикут», — ответила я. «Только если ты снимешь этот капюшон». — «Зачем?» — «Мне не видно твоего лица». Я откинула капюшон, и он улыбнулся. Глаза у Германа были еще сонные. Капля дождя скатилась у него по лбу. Я сказала ему, куда ехать, и мы стали обсуждать, в какие колледжи он собирался в следующем году подавать документы. Герман рассказал мне, что в качестве специальности он выбрал морскую биологию, потому что хотел прожить жизнь как Жак Кусто. Я подумала, что у нас, возможно, больше общего, чем я предполагала. Он спросил меня, кем я хочу стать, и я ответила, что когда-то подумывала о палеонтологии. Тогда он спросил, чем занимаются палеонтологи, и я ответила, что если он возьмет полный иллюстрированный путеводитель по музею Метрополитен, искромсает его на кусочки, пустит их по ветру со ступенек музея и т. д. А потом он поинтересовался, почему я передумала, и я ответила, что не создана для этого, тогда он спросил, для чего, по-моему, я создана, и я сказала: «Это долгая история». — «У меня есть время», — ответил он. «Ты правда хочешь знать?» — «Да». И я рассказала ему правду, начиная с папиного армейского ножа и книги «Съедобные растения и цветы Северной Америки» и заканчивая моими планами по исследованию дикой местности в Арктике только с теми запасами, которые я смогу унести на спине. «Лучше б ты этого не делала», — сказал Герман. Потом мы свернули не туда и остановились на автозаправке, чтобы спросить дорогу и купить сладких пирожков. «Я заплачу», — сказал Герман, когда я достала свой кошелек. Когда он протянул продавцу за прилавком пятидолларовую купюру, руки у него тряслись.