– Отличная концовка фразы, – сказала Паула.

Сеньор Трехо откашлялся, посмотрел па свою супругу и решительно начал:

– Я хочу спросить вас, сеньор инспектор… Ввиду того что, как вы сказали, тело снято с парохода и тем самым устранена опасность новой вспышки тифа, нельзя ли подумать о возможности…

– Ну, конечно, – сказал дон Гало. – Почему бы тем, кто согласен… я подчеркиваю – кто согласен… почему бы им не продолжить путешествие?

Все заговорили одновременно, и голоса дам звучали все громче, несмотря на робкие попытки полицейских установить тишину. Рауль отметил, что инспектор удовлетворенно улыбался и делал полицейским знак не вмешиваться. «Разделяй и властвуй, – подумал он, прислоняясь к переборке и куря без всякого удовольствия. – А почему бы и пет? Не все ли равно – остаться или уйти, продолжать путешествие или возвратиться. Бедняга Лопес во что бы то ни стало желает доказать правду. А Медрано был бы доволен, если б мог узнать, какой переполох он устроил…» Он улыбнулся Клаудии, которая отрешенно наблюдала за происходящим, пока доктор Рестелли объяснял, что отдельные прискорбные эксцессы не должны повлиять на заслуженный отдых большинства пассажиров, и поэтому он надеется, что сеньор инспектор… Но сеньор инспектор снова поднял руку, призывая всех к молчанию.

– Я прекрасно понимаю точку зрения этих сеньоров, – сказал он. – Однако капитан и офицеры, имея в виду сложившиеся обстоятельства, вспышку тифа п прочее… Одним словом, господа, мы все возвращаемся в Буэнос-Айрес, пли я скрепя сердце буду вынужден приказать интернировать вас до тех пор, пока не рассеется недоразумение. И не забывайте, что угроза эпидемии тифа – достаточный повод для того, чтобы оправдать такую чрезвычайную меру.

– Вот оно! – крикнул дон Гало, в ярости оборачиваясь к Лопесу и Атилио. – Вот вам результат анархии и высокомерия. Я говорил это с той минуты, как сел на пароход. Теперь за нашкодивших будут расплачиваться невинные, так и растак! А эти ваши самолеты хоть надежны?

– Никаких самолетов! – завопила сеньора Трехо, поддержанная в основном женскими голосами. – Почему это мы не можем продолжать путешествие, скажите, пожалуйста?

– Путешествие окончено, сеньора, – сказал инспектор.

– Освальдо, и ты потерпишь это!

– Деточка! – со вздохом ответил сеньор Трехо.

– Согласны, согласны, – сказал дон Гало. – Сядем в самолет, и дело с концом, только перестаньте говорить о всяких интернированиях и прочем вздоре.

– В создавшейся ситуации, – сказал доктор Рестелли, искоса смотря па Лопеса, – хорошо бы достичь единства, к которому нас призывает сеньор инспектор…

Лопесу было и противно, и жалко его. Но он так устал, что жалость пересилила.

– За меня не беспокойтесь, че, – сказал он Рестелли. – Я не имею ничего против возвращения в Буэнос-Айрес, а там мы объяснимся.

– Совершенно верно, – сказал инспектор. – Ведомство должно быть уверено в том, что никто из вас не использует свое возвращение для распространения слухов.

– Разумеется, – сказал Лопес. – Ведомство неплохо придумало.

– Ваше упорство, уважаемый сеньор… – начал инспектор. – Поверьте, если у меня заранее не будет уверенности в том, что вы не станете искажать, да-да, именно искажать факты, я буду вынужден прибегнуть к тому, о чем предупреждал.

– Только этого еще недостает! – крикнул дон Гало. – Сперва три дня сидели как на иголках, а теперь еще засунут в какую-нибудь вонючую дыру. Нет, нет и нет! В Буэнос-Айрес! В Буэнос-Айрес!

– Ну, разумеется, – сказал сеньор Трехо. – Это недопустимо.

– Давайте спокойно проанализируем ситуацию, – предложил доктор Рестелли.

– Ситуация совершенно ясна, – ответил сеньор Трехо. – Раз сеньор инспектор считает, что продолжать путешествие невозможно… – он взглянул на супругу, позеленевшую от злости, и безнадежно махнул рукой, – мы понимаем, что самым логичным и естественным будет немедленно возвратиться в Буэнос-Айрес и вновь приступиться…

– Приступить, – поправил Рауль. – К делам приступают.

– У меня против этого нет возражений, – сказал инспектор, – только предварительно вам придется подписать составленное памп заявление.

– Мое заявление я напишу сам от первого до последнего слова, – сказал Лопес.

– И не ты один, – сказала Паула, немого смущаясь своего благородства.

– Конечно, – подтвердил Рауль. – По крайней мере пас пятеро. А это больше четверти пассажиров, с чем демократия не может не считаться.

– Не впутывайте, пожалуйста, сюда политику, – сказал инспектор.

Глицид провел рукой по волосам и что-то тихо стал говорить инспектору, который внимательно его слушал.

Рауль обернулся к Пауле.

– Телепатия, дорогая. Оп говорит, что «Маджента стар» не пойдет на частичное интернирование, ибо тогда разразится еще больший скандал. Нас не повезут даже в Урсуайю, вот увидишь. Я очень этому рад, потому что не захватил с собой зимнего платья. Запомни и увидишь, что я был прав.

Он действительно оказался прав: инспектор снова поднял руку характерным жестом, делающим его похожим па пингвина, и решительно заявил, что в случае, если не будет достигнуто единство, ему придется интернировать всех пассажиров без исключения. Самолеты, мол, могут лететь только вместе и прочее, и прочее, и еще целый ряд убедительных технических доводов. Затем он замолчал, ожидая, какое впечатление произведут его слова и древний девиз, о котором недавно вспомнил Рауль; ждать ему пришлось недолго. Доктор Рестелли посмотрел на дона Гало, который посмотрел на сеньору Трехо, а та посмотрела на своего супруга. Настоящий перекрестный огонь, молниеносный рикошет взглядов. Оратор дон Гало Порриньо.

– Позвольте заметить, уважаемый сеньор, – сказал дон Гало, приводя в движение свое кресло-каталку. – Нельзя допустить, чтобы из-за упрямства и неподатливости этих заносчивых молодчиков нас, уравновешенных и рассудительных людей, упрятали черт знает куда и вдобавок потом облили грязью и оклеветали, уж я-то знаю наш мир. И если вы заявляете, что эта… этот случай был следствием проклятой эпидемии, то я лично считаю, что нет никаких оснований не доверять вашему официальному заявлению. Меня нисколько не удивит, если скажут, что в этой ночной схватке было, как говорится, много шума из ничего. И, по правде говоря, никто из пас, – он особенно подчеркнул последнее слово, – не мог видеть… этого… этого несчастного сеньора, который, между прочим, пользовался всеобщей симпатией, несмотря па свои несуразные поступки в последние часы. – Он сделал полукруг па своем кресле и победоносно посмотрел па Лопеса п Рауля. – Я повторяю: никто не видел его, потому что вот эти сеньоры с помощью наглеца, который осмелился запереть пас па ночь в баре – обратите внимание на эту неслыханную дерзость в свете тоги, о чем мы говорим, – вот эти сеньоры, повторяю, хотя они и не достойны такого уважительного звания, преградили путь к одру мертвеца вот этим дамам, движимым чувством христианского милосердия, которое я уважаю, хотя и не разделяю его. Какие, по-вашему, сеньор инспектор, можно сделать из этого выводы?

Рауль вцепился в руку Пушка, который побагровел, как обожженный кирпич, но не сумел помешать ему выкрикнуть:

– Какие там выводы, каракатица? Да я принес его обратно, принес вместе вот с этим сеньором! Из него еще хлестала кровь.

– Какой-то пьяный бред, – пробормотал сеньор Трехо.

– А моя пуля, которая царапнула того сукина сына?! У пего с уха капала кровь, как с освежеванного поросенка. Боже правый, и почему я не всадил ему заряд в брюхо, неужто и тогда все свалили бы на тиф?!

– Не кипятись, Атилио, – сказал Рауль. – История уже написана.

– Какая, к дьяволу, еще история, – сказал Пушок.

Рауль пожал плечами.

Инспектор молчал, зная, что найдутся ораторы красноречивее его. Первым взял слово доктор Рестелли, воплощение сдержанности и благоразумия; за ним выступил сеньор Трехо, яростный защитит; справедливости и порядка; дон Гало лишь поддерживал выступающих остроумными и уместными замечаниями. На первых порах Лопес, подстрекаемый гневными возгласами Атилио, а также меткими и колкими репликами Рауля, пытался возражать, обвиняя ораторов в трусости. Но потом ему вдруг стало противно, и, потеряв всякое желание говорить, он повернулся ко всем спиной и отошел в дальний угол. За бунтовщиками, стоявшими молчаливой группой, сдержанно наблюдали полицейские. Партия миротворцев закончила выступления при одобрительной поддержке дам и меланхолично улыбавшегося инспектора.