Жорж пространно объясняет, как проводилась рекламная кампания: чтобы приобрести «Прайс-бокс», потенциальный покупатель должен был собрать четыре монеты достоинством в одну рейхсмарку с буквой, которая указывала на город и монетный двор, где производилась чеканка: получалась аббревиатура A-G-F-A. «Люди в очередях стояли!»
Услышав это, Таддель высказывает принципиальное соображение: «Не важно, какой фотокамерой она снимала, зато потом она мошенничала и жульничала, причем так ловко, что нам оставалось только верить».
Засим следует молчание, которое прерывает Пат, задав вопрос, почему Нана через несколько лет после падения Стены сменила школу: «Зачем понадобилось переезжать в Восточный Берлин? А чтобы стать акушеркой, ты даже перебралась к саксонцам в Дрезден». Один из сыновей — Таддель или Яспер? — не удерживается от язвительного замечания: «Стала настоящей „осси“!» Нана откликается: «В принципе так оно и есть».
Лена подает на стол богатое сырное ассорти с оливками и грецкими орехами, а также разные сорта хлеба. Паульхен откупоривает белое вино. Вся восьмерка, забыв на время о своей взрослости, начинает говорить наперебой.
Когда же все-таки отцу подарили крысу?
Разве не ко дню рождения?
Он давно ее хотел.
Гораздо хуже! Крыса сидела в клетке под рождественской елкой.
А мне папа сказал: «Крысы определенно переживут нас, род людской…» — именно так он выразился.
«…потому что эти грызуны оказались жизнеспособными даже на атолле Бикини, который подвергся радиоактивному заражению».
Знаем мы его словеса!
Только крысу ему достала не Мария, а Ромашка, причем не без труда.
Зато едва клетка очутилась в мастерской, тут же в ход пошла «Агфа».
Ладно, Паульхен. Крыса подождет, хотя зверушка была классная. Пусть сначала Яспер расскажет, как Старушенция разоблачила его, причем весьма хитрым способом.
Не люблю про это вспоминать. В деревне мне никак не удавалось прижиться. Не с кем было поговорить о книгах, о фильмах. С вами — тоже. В школе дела шли неплохо, но в остальном — полный абзац. А у вас-то завелась куча приятелей, среди них и настоящие друзья. Вам даже деревенские праздники нравились.
Таддель закадрил девчонку, довольно симпатичную.
А тебя, Паульхен, вечно поджидали чувихи на автобусной остановке, что напротив нашего дома; некоторые тоже были недурны собой.
Кудахтали как курицы, бегали за тобой.
Но Паульхен не обращал на них внимания.
Спокойно проходил мимо.
Вечно таскался со своей псиной на дамбу. Паульхен и Паула, на дамбе по-над Штёром, курсом на Урендорф, Бейденсфлет…
Он резал камыш и продавал его туристам с парома. Десять пфеннигов за штуку.
Или торчал в доме за дамбой у Марии, которая без особых возражений пускала его в темную комнату.
Потом настала тяжкая пора, когда Старушенции поручили присматривать за нами, так как отец собрался в очередное путешествие, на сей раз по Китаю, Таиланду, Индонезии, Филиппинам, еще куда-то, а под конец в Сингапур…
Он даже уговорил Ромашку поехать с ним.
По-моему, это было еще до того, как он получил свою крысу.
Они отсутствовали больше месяца…
Нет, крысы тогда еще не было, разве только в фантазиях у отца…
Ну и спектакль они устроили перед отъездом!
Помню, фрау Энгель, наша домработница, все кричала у телефона: «Из Китая звонят! Боже мой, из самого Китая!»
Волновалась, бежала через весь дом.
Звала Ромашку: «Идите скорей, пожалуйста. Важный звонок из Китая!»
Звонил посол, который по совместительству был еще и литератором; он непременно хотел, чтобы папа привез ему ливерной колбасы, потому что в Китае, ясное дело, настоящей ливерной колбасы не делают.
Наш деревенский мясник, знаменитый своими ливерными колбасами, запаял две длинные палки в специальную полиэтиленовую пленку…
Так они и отправились в путешествие?
Уложенные между носками и рубашками?
Именно так. А мясник потом получил благодарственное письмо на красивом бланке из пекинского посольства.
Сделал для него рамку и повесил в своем магазине рядом с профессиональным дипломом мастера-мясника.
А перед тем как колбасы отправились путешествовать, наша Марихен несколько раз щелкнула их, потому что Старик…
Паульхен выкладывал их перед ней так и эдак. Рядышком, крест-накрест. Она вплотную подносила объектив, ложилась на стол…
Папа сказал: «Интересно, что нам поведают эти колбасы».
Щелкая, она что-то бормотала. Было похоже на китайский.
А вот присмотреть за нами троими Старушенция толком не сумела.
Однажды она даже швырнула башмак в Тадделя, который, по ее мнению, слишком обнаглел. «Стервец! Стервец!» — кричала она.
С ней такое бывало, когда она злилась из-за того, что ты опять вернулся слишком поздно.
Тут она могла с катушек съехать.
Начинала потихоньку пить.
Но старалась, чтобы мы не замечали, когда она перебирала лишнего.
Я-то все равно ничего не замечал, взахлеб читая все, что попадало под руку. Или уходил в Глюкштадт, где у меня завелся приятель, который хоть и занимался темными делишками, но вообще-то был ничего…
Как его звали?
Он был старше меня. Как звали — не важно. Мне он нравился, потому что ни черта не боялся. Нет, Пат!
Я же сказал: как звали — не важно. Но наше знакомство имело печальные последствия, так как мы…
Но сначала папа с Ромашкой вернулись из путешествия. Каждому привезли подарки. Уж не помню что…
Согласитесь, Марихен не стала ябедничать про наши залеты. Особенно про то, как ругалась с Тадделем и со мной, про наши школьные дела и прочее.
Верно, Старушенция нас не выдала.
Тут она не подкачала.
Даже не съязвила насчет моей деревенской девчонки. У той родители были обычными людьми, в путешествия не ездили… Не то что папа. Он вернулся из Китая с сумасбродной идеей. Сразу засел за книгу, которую назвал «Головорожденные». Речь там шла о том, что мы, немцы, больше не хотим рожать детей, а потому скоро вымрем; зато в Китае и в других странах детей очень много, даже слишком. Книжка получилась небольшой.
Поэтому наша Мария ему не понадобилась.
Он сам все придумывал, так что снимать было нечего.
А может, фотографии ливерных колбас, которые она наверняка проявила еще до поездки в Китай, дали ему достаточно материала для новой книги; ведь он с этими колбасами…
Так или иначе, Марихен осталась безработной. Целыми днями бродила по дамбе. Хотя «Агфа» болталась у нее на шее и Марихен иногда даже что-то щелкала, но снимала она только облака, а при ясной погоде — лишь небесную синь, где вообще ничего не было…
Все это продолжалось и дальше, потому что, закончив книгу, где среди вещей второго плана немаловажную роль играли сфотографированные колбасы, отец устроил довольно большой перерыв.
Мы к таким паузам не привыкли, Ромашка — тоже.
Было странно, что он сидел у себя в доме за дамбой и только лепил из глины фигуры…
Все размышлял о чем-то.
Видно, он уже тогда догадывался, что на человечество надвигаются серьезные проблемы с климатом, атомной энергией и прочим…
В общем, перерыв затянулся. На год или даже больше, а у меня в школе дела опять пошли наперекосяк. Остался на второй год, пришлось переводиться в вильстерское реальное училище, где я…
А ведь, несмотря на проблемы, ты сам стал школьным учителем и только позднее занялся кинопроизводством — вероятно, из-за того, что в школе…
…и Таддель хотел доказать…
Говорят, ты был строг, но справедлив, поэтому ученики любили тебя.
В одну пору — слух долетел даже до моего фермерского хозяйства — ты решил сделаться полицейским. Но Ромашка якобы сказала: «Что же ты, Таддель, будешь делать, если по соседству, на атомной электростанции, все мы примем участие в акции протеста? Твои братья Яспер и Паульхен, а еще Пат и Жорж? Примешься лупить нас резиновой дубинкой?»
На это я не способен, абсолютно. Хотя тогда я был безразличен к протестам против атомной энергетики… Потом мне пришла в голову идея стать специалистом по гостиничному бизнесу. Я даже предпринял такую попытку.
