На этом каменистом, находящемся на отшибе берегу не сыщешь обычных любителей пляжного отдыха. А низкая температура воды, сильный ветер, более прохладный здесь, чем в городе, а также высокая волна и поздний час — солнце уже клонилось к линии горизонта — разогнали и местную публику. Колония фриков выглядела не столь многочисленной, как ожидал Конде. Две пары отважно занимались любовью в холодной воде, двигаясь в ускоренном ритме, а возле кустиков расположилась, мирно беседуя, кучка молодежи — все тощие, как бездомные собаки.
— Это кто, фрики? А, Конде? — спросил Маноло, когда лейтенант вышел из воды и вернулся к камню.
— Наверное. Для купания сегодня погода не самая лучшая, а вот пофилософствовать в самый раз.
— Не пудри мне мозги, Конде, какие из фриков, к черту, философы!
— Да, по-своему они философы, Маноло. Фрики не хотят изменить мир, но пытаются изменить жизнь и начинают с себя. Для них ничто, или почти ничто, не имеет значения, в этом их философия, и они стремятся следовать ей на практике. По мне, так это целая философская система.
— Рассказывай эти сказки самим фрикам. Постой, а фрики и хиппи — не одно и то же?
— Почти, только фрики относятся к постмодернистскому периоду.
Маноло передал Конде его ботинки и сел рядом с ним также лицом к морю.
— Конде, что ты надеялся найти здесь?
— Если честно, Маноло, сам не знаю. Может быть, понять, стоит ли накуриться марихуаны или нанюхаться кокаина, чтобы жизнь показалась легкой. Бывает, сижу вот так, смотрю на море — и вдруг понимаю, что живу неправильно и все вокруг страшный сон, который вот-вот должен кончиться, а глаза никак не разлепляются. Опять я чушь несу… Хотелось бы мне побеседовать с этими фриками, так ведь сам знаю, что ничего они мне не скажут.
— Попытка не пытка!
Конде посмотрел на ребят, тусующихся на берегу, потом на две неразлучные пары, продолжающие отмокать в море. Попытался высушить ступни и пошевелил пальцами, будто играл на трубе — или саксофоне. В итоге запихнул носки в карман и сунул в ботинки босые ноги.
— Ладно, пошли.
Они встали и зашагали, выбирая дорогу между камней, по направлению к кустам, где курили и разговаривали фрики. Там было четверо парней и две девушки, все очень юные, худые от недоедания, с отросшими нечесаными волосами. Однако в глазах у них Конде не заметил злобы или враждебности. Впрочем, как члены любой секты, юнцы держались отчужденно, очевидно веря в свое превосходство — или по меньшей мере полагая, что верят. Превосходство в чем и над кем? Еще один философский вопрос, подумал Конде и остановился в метре от компании.
— Огоньку не найдется?
Юнцы, поначалу делавшие вид, что не замечают незваных гостей, обернулись, и один, с самыми длинными волосами, протянул Конде коробок спичек. Конде из-за ветра сумел прикурить лишь с третьего раза и вернул спички владельцу.
— Кому сигарету? — предложил Конде, и длинноволосый насмешливо скривил губы:
— Ну что я вам говорил? — Он посмотрел на приятелей. — Все полицейские берут на понт одинаково.
Конде с любовью глянул на свою сигарету, будто она выделялась особым качеством, и опять затянулся.
— Не хотите, значит, сигарету? Ну ладно, спасибо за спичку. А почему вы решили, что мы полицейские?
Одна из девушек — с цыплячьей грудью и по-цыплячьи же длинными ногами — повернула лицо к Конде и коснулась пальцем своего носа:
— Носом почуяли. Мы научились полицейских по запаху различать. — И улыбнулась, довольная своим остроумием.
— Чего надо? — спросил длинноволосый, очевидно исполняющий обязанности вождя племени.
Конде улыбнулся и вдруг ощутил удивительное душевное спокойствие. Море, что ли, повлияло, или мне стало незачем притворяться?
— Поговорить, — сообщил он и сел на песок бок о бок с предводителем. — Вы ведь фрики, так?
Длинноволосый улыбнулся. Несомненно, он знал наперед все возможные вопросы незадачливой полицейской ищейки, на которые уже не раз отвечал другим представителям враждебного племени.
— У меня к вам предложение, сеньор полицейский. Поскольку у вас нет оснований арестовать нас, а нам не катит разводить с вами трындеж, мы ответим на три любых ваших вопроса, и после этого вы уходите. Согласны?
Внутри Конде шевельнулось такое же чувство принадлежности к своей группе. Как полицейский он привык задавать любые вопросы без всяких встречных условий, выкрикивать их, если сочтет нужным, и на каждый получать ответ — на то он и полицейский, и покамест его племя обладает силой, включая силу закона, дабы подчинять. Но он сдержался.
— Согласен, — сказал Конде.
— Да, мы фрики, — подтвердил длинноволосый. — Второй вопрос.
— Почему вы фрики?
— Нравится, вот почему. Каждый волен быть тем, кем хочет, — бейсболистом, космонавтом, фриком, полицейским. Нам нравится быть фриками и жить так, как пожелаем. Это не является преступлением, пока не доказано обратное, верно? Мы никому не мешаем и не хотим, чтобы нам мешали. Мы никого ни о чем не просим, ничего ни у кого не отнимаем и в свою очередь не желаем, чтобы от нас чего-то требовали. По-моему, это демократия в действии, как вы думаете? Последний вопрос.
Конде с завистью посмотрел на бутылку рома, торчащую из щели между камнями. Поборник пассивной демократии явно был способен одержать над ним чистую победу в третьем раунде — недаром он выступал в качестве спикера своего неизбранного парламента.
— Хочу, чтобы на него ответила вот она, — сказал Конде, указывая на безгрудого цыпленка; девушка улыбнулась, польщенная вниманием полицейского, возвышающим ее роль до уровня актеров первого плана. — Годится?
— Годится, — согласился длинноволосый, не отступаясь от принципов самопровозглашенной демократии.
— Чего вы ждете от жизни? — спросил Конде, щелчком посылая окурок в сторону моря. Тот, подхваченный ветром, описал высокую дугу и бумерангом вернулся обратно, упав поблизости между камней, словно подтверждая тезис о том, что отсюда не убежишь. Конде наблюдал, как девушка обдумывает свой ответ; если у нее хватит интеллекта, примется философствовать, решил он. Вероятно, скажет, что жизнь достается человеку не по его выбору, в предопределенных помимо его желания исторической эпохе и географическом месте, с навязанными ему родителями, родственниками и даже соседями. Человеческая жизнь есть недоразумение, и самое грустное, размышлял Конде за плоскогрудую девочку, что никто не в силах изменить свою жизнь. Однако можно постараться максимально изолировать ее, спасти от заразы семьи, общества, времени — вот поэтому они стали фриками.
— А почему обязательно надо чего-то ждать от жизни? — произнесла наконец девочка и посмотрела на главного фрика. — Мы ничего не ждем от жизни. — И ей самой показался таким умным этот ответ, что она, как победивший в соревнованиях спортсмен, провела открытой ладонью перед своими друзьями, и те, улыбаясь, по очереди хлопнули по ней в знак одобрения. — Надо просто жить, и все, — добавила девочка, останавливая взгляд на любознательном чужаке.
Конде поднял глаза на Маноло, стоящего прямо над ним, и протянул руку, чтобы тот помог ему подняться на ноги. Встав, еще раз посмотрел сверху вниз на юнцов. В этой стране слишком жарко, чтобы здесь зародилась философия, мысленно подытожил он, отряхивая руки от песка и соли.
— Все та же ложь, — сказал лейтенант и тотчас взглянул на море. — Вы молодцы, конечно, что пытаетесь жить по-своему, только ничего у вас не получится. А когда не получится, вам придется очень худо. Спасибо за огонек. — Он махнул на прощание рукой и легонько стукнул по спине Маноло. Шагая к машине, Конде на секунду ощутил озноб. Его всегда знобило, когда море и жизнь подбрасывали ему свои загадки.
Он тоже жил в Ла-Виборе, в старинном особняке с высоченными потолками и огромными решетчатыми окнами, которые начинались от пола, а заканчивались где-то наверху. Через раскрытую входную дверь был виден длинный коридор — темный и прохладный, идеальное место, чтобы прятаться там от полуденной жары; с противоположной стороны он обрывался в засаженном деревьями дворике. Конде пришлось переступить через порог, чтобы дотянуться до дверного молотка и стукнуть им пару раз. Он вернулся на крыльцо и стал ждать. Из первой комнаты появилась девочка лет десяти, вытянутая в струнку, будто балерина, которую оторвали от станка в разгар занятий, и молча посмотрела на пришельца.
