О, спасибо, Денсон. Оставьте там, ладно? Вот так, хорошо.
Бриггз выходит из гостиной.
А что Эмили? Какая женщина. (Наливает.)Вам черный? Пожалуйста. Какая женщина. Надо вам сказать, что я в один прекрасный день в нее влюбился. Надо, надо вам признаться. Пригласил ее выпить чаю в «Дорчестере». Открыл ей свое увлечение. Решил взять быка за рога. Предложил ей вам изменить. Не отрицал, что вы чертовски славный малый, указал, что я никак не посягаю на ваше достояние, мне нужна лишь та ее частица, которую все женщины держат под спудом, про черный день. Адское это было занятие — уламывать ее. Она твердила, что обожает вас, что двоедушие обессмыслит ее жизнь. Я уж пустил в ход лепешечки с маслицем и уилтширские сливки, оладушки и клубнику. В конце концов не устояла. Вы об этом небось знать не знали, а? Ну, теперь-то нам уж не по возрасту волноваться задним числом, верно?
Садится с чашкой кофе.
Я снял на лето коттеджик. Она приезжала на машине раза два-три в неделю. За покупками ездила, и я входил в программу поездок. Вы тогда оба жили на ферме. Вот именно. На ферме ее отца. Приезжала попить чаю или, положим, кофе — ну, словом, в самые невинные часы. В то лето она принадлежала мне, а вы-то воображали, будто она целиком ваша.
Прихлебывает кофе.
Ей нравился коттедж. И цветы она любила не меньше моего. Нарциссы, крокусы, собачьи фиалки, фуксии, жонкилии, гвоздики, вербена.
Пауза.
Ее нежные тонкие руки.
Пауза.
Никогда не забуду, как она касалась жонкилий.
Пауза.
Помните, вы с нею как-то, в тридцать седьмом это, кажется, было, ездили во Францию? Я ехал тем же пароходом. Из каюты не выходил. И пока вы занимались своими упражнениями, она являлась ко мне. Подобной пылкости я в женщинах не встречал. Увы и ах.
Пауза.
Вы всегда были поглощены своей физической… подготовкой… разве не так? Да оно и неудивительно. Отменное, черт возьми, телосложение. По природе атлет. Медали, грамоты, имя золотыми буквами. Придя однажды первым к финишу, снова и снова рвешься побеждать. Этот яркий миг — он никогда не тускнеет. Не сошли с дорожки? Что же мы с вами так редко виделись после Оксфорда? Я к тому, что ведь жизнь ваша имела и другое измерение? Вы предались литературе, как и я. Да, да, понятно, встречались мы иногда на пикниках, помните, Табби Уэллс с компанией, пили в клубе бок о бок виски с содовой, но толком-то не сблизились, верно? Любопытно — почему? Хотя, конечно, я дьявольски рано добился успеха.
Пауза.
Так вы говорите, воевалось хорошо?
Спунер. Да в общем неплохо.
Херст. Прекрасно. Военный летчик?
Спунер. Военный моряк.
Херст. Прекрасно. На эсминце?
Спунер. На торпедном катере.
Херст. Высший класс. Убитых немцев на счету?
Спунер. Один-два есть.
Xерст. Не слабо.
Спунер. А вы?
Xерст. Я был в войсковой разведке.
Спунер. А-а.
Пауза.
Xерст. А после войны опять взялись за перо?
Спунер. Ну да.
Xерст. И я тоже.
Спунер. И, кажется, изрядно преуспели.
Xерст. О да, вполне. Сейчас уже лучшее время позади.
Спунер. Со Стеллой видитесь?
Пауза.
Xерст. Со Стеллой?
Спунер. Не могли же вы позабыть.
Xерст. С какой Стеллой?
Спунер. Со Стеллой Уинстенли.
Херст. Уинстенли?
Спунер. Сестрой Банти Уинстенли.
Xерст. А, Банти. Нет, не вижусь.
Спунер. Вы были к ней весьма неравнодушны.
Херст. Вы так думаете, старина? Вам-то откуда знать?
Спунер. Я ужасно любил Банти. А он имел на вас большущий зуб. Хотел даже съездить вам по физиономии.
Xерст. За что?
Спунер. За то, что вы соблазнили его сестру.
Xерст. А ему какое дело?
Спунер. До родной сестры?
Херст. Вот именно.
Пауза.
Ну и куда же вы клоните?
Спунер. Банти познакомил Стеллу с Рупертом. Он очень любил Руперта. Был у него на свадьбе посаженым отцом. Они с Рупертом дружили с незапамятных пор. Он грозился отхлестать вас.
Херст. Кто грозился?
Спунер. Банти.
Херст. Поговорить со мной напрямик у него храбрости не хватило.
Спунер. Стелла просила его не делать этого. Умоляла держать себя в руках. Умоляла не говорить Руперту.
Херст. Понятно. А кто сказал Банти?
Спунер. Я сказал Банти. Я ужас как любил Банти. И Стеллу тоже ужас как любил.
Пауза.
Херст. Выходит, вы были близким другом семьи.
Спунер. Дружил я больше с Арабеллой. Мы вместе катались верхом.
Xерст. С Арабеллой Хинскотт?
Спунер. Да.
Xерст. Я знал ее в Оксфорде.
Спунер. Я тоже.
Херст. Арабелла была мне очень симпатична.
Спунер. А ей был очень симпатичен я. Банти так никогда и не выяснил, насколько именно был я ей симпатичен и во что вылилась ее симпатия.
Херст. Что вы имеете в виду, черт вас дери?
Спунер. Банти мне доверял. На их свадьбе я был шафером. Арабелле он тоже доверял.
Херст. Должен вас предупредить, что я всегда чрезвычайно симпатизировал Арабелле. Отец ее был моим наставником. Я подолгу живал у них в доме.
Спунер. Я прекрасно знал ее отца. Он принимал во мне большое участие.
Херст. Арабелла была девушка очень эмоциональная, тонкая и восприимчивая.
Спунер. Согласен.
Пауза.
Херст. Вы что же, намекаете, будто находились в связи с Арабеллой?
Спунер. До известной степени. Связь в обычном смысле ей не требовалась. У нее были свои, особые пристрастия. Она состояла со мной в устной связи.
Херст встает.
Херст. Начинаю думать, что вы негодяй. Как вы смеете подобным образом отзываться об Арабелле Хинскотт? Да я вас забаллотирую в клубе!
Спунер. О дорогой сэр, позвольте вам напомнить, что вы изменяли Стелле Уинстенли с моей собственной женой Эмили Спунер на протяжении долгого и слякотного лета и этот факт был известен всем и каждому в Лондоне и окрестностях. И далее — что Мюриэл Блэквуд и Дорин Базби так никогда и не оправились от воздействия вашей маниакальной половой одержимости. Смею ли напомнить вдобавок, что ваша так называемая дружба — иначе говоря, растление Джеффри Рэмсдена — была притчей во языцех всего Оксфорда?
Xерст. Да это безобразие! Как вы смеете? Вы у меня отведаете хлыста!
Спунер. Это вы, сэр, себя безобразно вели. По отношению к прекраснейшим представительницам прекраснейшего пола и лучшей из них — моей жене. Это вы запятнали своими безобразиями и извращениями женщину, соединенную со мной нерушимыми узами.
Xерст. Я, сэр? Безобразиями? Извращениями?
Спунер. Да, безобразиями. Она мне обо всем рассказала.
Xерст. И вы приняли всерьез болтовню фермерши?
Спунер. Да, ведь я и сам был фермером.
Херст. Какой из вас фермер, сэр? Дачник вы, и не более того.
Спунер. Я написал свою «Дань Уэссексу» на даче в Уэст-Апфилде.
Херст. Мне не выпало счастья прочесть вашу «Дань».
Спунер. Она писана терцинами, в той стихотворной форме, которой вы, с вашего позволения, никогда не могли овладеть.
Xерст. Да это возмутительно! Кто вы такой? Что вы делаете в моем доме?
Подходит к двери, кричит.
Денсон! Виски с содовой!
Прохаживается по комнате.
Вы — хам, это сразу видно. А тот Чарлз Уэзерби, которого я знал, был джентльменом. Изничтожение человека. Мне вас жаль. Куда подевался одушевлявший вас нравственный пафос? Он исчерпан до дна.
