— Не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказал он, падая на одну из разбросанных повсюду подушек и передавая косяк Шейле. Пока она затягивалась, он целовал ей шею и уши. — Расслабься, — прошелестел он, обращаясь скорее ко мне, чем к Шейле. — Плыви в потоке, никогда не пытайся изменить… ход событий… Нам не дано… менять…

— Джеффри, — сказал я, — ты опять начитался этой китайской лабуды, «И-Цзин» или…

Джеффри высунул позеленевший от амфетамина язык и украдкой принялся делать мне какие-то знаки свободной рукой. Шейла встала, отряхнулась и протянула мне косяк. Я вежливо отказался.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она. — Уже лучше?

— Да, уже лучше.

— Хочешь еще кофе?

— С удовольствием.

Воскресенье, час дня. Два часа до свидания с Рейчел.

В то утро я вскочил как ужаленный в девять пятнадцать, немного с бодуна. Я проснулся, потому что Норман «занимался мусорными баками» — он делал это дважды в неделю. Эта обязанность, я уверен, доставляла ему удовольствие; в конце Норман всегда сбрасывал оба мусорных бака с трехметрового откоса как раз рядом с моим окном. Это производило немало шума.

Я дождался второго удара. Он оказался еще громче, чем первый. Пройдя через комнату, я, как был, голый, с четвертой спички зажег камин и плюхнулся в кресло у огня. Трясущимися руками я помассировал лоб и кожу под волосами. Когда голова начала немного проясняться, я подошел к окну и осторожно приоткрыл занавески. Норман стоял надо мной, держа в вытянутых руках по железной крышке от баков. Он ударил их друг о друга, как цимбалы. Я шарахнулся от окна.

— …Воздействовать на свои чувства, но можем поменять образ своих мыслей.

Последовала достаточно долгая пауза, чтобы я мог сказать:

— Ладно, я, пожалуй, пойду.

— Вот. — Шейла протянула мне книжку. «Спираль гармонии: восхождение», профессора Гамильтона Макриди. — Прочти. Это замечательная книга.

Я полистал ее. Четыре сотни страниц хипповских нравоучений.

— Хорошо. Спасибо.

— Нет, непременно прочти.

Джеффри сказал, что проводит меня. В коридоре он забрал у меня книгу.

— Не парься на этот счет. Я ее спрячу. — Он запихал книгу между телефонными справочниками на полу. — Она всерьез этим увлекается, так что…

— Ах вот почему ты пытался меня заткнуть!

— Да, так меньше базара.

— Вот видишь? Ты тоже так делаешь. Ты соглашаешься со всем этим. Так в чем же разница?

Джеффри открыл входную дверь.

— Я делаю только то, что должен делать, как и все остальные. Но я не говорю ничего такого, с чем не согласен. Для меня это не является частью глобального… действия.

— Действия?

— Ну, стратегией, методом. Ты ради этого отклоняешься от своего пути. А я никогда даже не задумываюсь об этом. Никогда не задумывался до сегодняшнего дня.

— Да, но Шейла уже с тобой,а Рейчел еще не со мной, так что мне придется над этим поработать.

— Ага. В любом случае, главное — чтобы было похуй.

— Ага, по хуй. Она классная, эта Шейла, несмотря на все ее…

— Точно. Звони. Увидимся.

— Ага. Пока.

— Удачи.

Чтобы прийти в норму, я не спеша приступил к своим утренним процедурам. Пальто из бобрика и чуть-чуть гимнастики; вверх по лестнице; хриплые приветствия и кофе; анекдоты и голые фотомодели в утренних газетах.

Затем я взял кофе и заперся у себя в уборной (которую за несколько не слишком напряженных дней сделал пригодной к употреблению) и уселся на стульчак, то и дело наклоняясь, чтобы харкнуть в раковину. Смысл кофе был в том, чтобы замаскировать любые темные субстанции, которые я мог ненароком выкашлять; аналогичным образом я пользовался розовой зубной пастой, чтобы уничтожить любые признаки того, что могло быть, а могло и не быть кровоточивостью десен. Но в это утро я вообще не решился посмотреть в раковину, смыв все деспотичным потоком горячей воды из крана. В зеркале я встретил свой взгляд. Мое лицо выглядело одновременно унылым и злобным. Волосы свисали с головы, словно это был парик, купленный на распродаже. Рот был изогнут наподобие куска замороженного французского картофеля. Более того, мой подбородок оказался странным образом деформирован, несимметричен. Внезапно мои руки сами потянулись к лицу. «Громила».

В течение пяти минут я измывался над ним при помощи грязных ногтей.

Затем я позвонил Джеффри.

— Прелестно. Так, значит, ты сам решил пойти в этот университет?

Рейчел ответила за меня:

— Да, он мог бы пойти в какой-нибудь другой университет, но решил подождать еще год и попробовать поступить в Оксфорд.

— Вдруг получится, — вставил я, опасаясь, как бы она не приняла меня за бездельника и прожигателя жизни.

— Очень хорошо, — сказала Нянюшка. — А тыприлежно училась, прелесть моя? — Она потянулась, чтобы похлопать Рейчел по ноге.

Эта Нянюшка была весьма недурственна: краснолицая, полная, но сильная с виду женщина лет шестидесяти пяти — семидесяти. Типичная уэльская крестьянка.

Мы с Рейчел расположились на диване, лицом к электрокамину. Нянюшка сидела в сыром кресле, справа от Рейчел, ее глянцевые старческие колени впитывали жар. Пока она разливала чай, Рейчел поглаживала мою ногу своей. В результате возникла болезненная, полупридушенная эрекция, которая, как и подобает в подростковом возрасте, так просто не проходит. Чашка чая полностью остыла, стоя на пульсирующем блюдце над моим пахом, а я так и не осмелился хоть раз поднести ее к губам. Мое лицо выражало сдержанную благосклонность ко всему, что я видел вокруг.

День начался не так уж плохо, особенно учитывая, что первые слова Рейчел, когда она меня увидела, были:

— Привет. У тебя на подбородке огромный прыщ.

Я посмеялся вместе с ней, почувствовав облегчение от того, что нам теперь не придется тратить весь день на то, чтобы не замечать этот прыщ.

— Спасибо, мне все о нем известно, — сказал я. И это было правдой. В то утро прыщ и человек стали едины, нераздельны. Теперь он ощущался как искусственно имплантированный грецкий орех. Но, похоже, Рейчел было все равно, или она искусно делала вид. Мне бы на ее месте не было все равно.

Я столь часто перечитывал свои записи, что они потеряли для меня весь тот смысл, который я пытался в них вложить. Так что пришлось прибегнуть к экспромту. Рейчел довольно много болтала — исключительно чепуху. Чтобы сохранить лицо, я использовал видоизмененный вариант речи о «Боге, создающем Адама», приспособив ее к призрачной игре света и тени в нижней галерее вместо сомнительных бликов отраженного солнца: с расширенными глазами и пророческими интонациями в голосе. Когда я закончил, Рейчел взглянула на меня и произнесла следующее:

— Видишь того мальчика на лестнице? У него из-под брюк торчит пижама.

Мы пробыли там два часа. Уходя, я расщедрился и купил Рейчел трехпенсовую открытку с репродукцией «Призрака блохи» Блейка, которую преподнес ей с мальчишеской застенчивостью. Она (весьма заслуженно) поцеловала меня в щеку, едва не попав в прыщ.

— Потом ей отрезало палец на фабрике, — рассказывала Нянюшка. — Конечно, ей выплатили компенсацию, сто сорок пять фунтов. «Несоблюдение техники безопасности» — так они сказали. Жаль, ведь ее теперь никуда не возьмут. Повезло, что ей заплатили, но… жаль. — Она улыбнулась нам.

— Но ведь это ужасно, — сказала Рейчел. — Она должна была получить сотни…

— Нет, нет, — Нянюшка убежденно помотала головой, — она получила хорошие деньги. Я только в пятницу прочитала в газете, как мальчику в типографии отрезало ногу. Они пишут…

Я стал смотреть по сторонам. Из комнаты вела только одна дверь, и мы как раз через нее вошли, так что можно было смело предположить, что эти четыре стены (а точнее шесть: комната имела неправильную форму) ограничивали Нянюшкино существование, — если не считать походов в какую-нибудь загаженную уборную, где на полу валяется дерьмо и ирландцы в бессознательном состоянии. А что происходит, когда эти люди становятся слишком старыми и затраханными, чтобы подниматься на три лестничных пролета всякий раз, когда их ужасные старые кишки подают (безусловно ненадежные) позывные? В дальнем углу было некое подобие кухни: раковина, одноконфорочная электрическая плитка, крошечный столик. Там Дора Риз завтракала пшеничными хлопьями, смоченными водой из-под крана, обедала наперченными чайными пакетиками, ужинала кружкой горячей воды, в которую осторожно опускала бульонный кубик. А какой пир она устроила для нас! Два вида сандвичей, кекс с изюмом, ветчина ломтиками, чай без ограничения. Я заметил, что сама она воздерживается от пищи, так что после пары сандвичей, съеденных из вежливости, я тоже перестал есть, ссылаясь на то, что очень плотно пообедал, всякий раз, когда она принималась меня упрашивать: «Скушай еще моего обеда на следующий вторник. Отведай мой завтрашний ужин». Словоохотливая Рейчел между тем ела так же много, как и говорила.