Литмир - Электронная Библиотека
A
A

и вдобавок во время недавнего пикника ей оттяпало ногу какой-то невероятной сельскохозяйственной машиной; она не умерла от шока только благодаря своему маразму и с тех пор ни разу не вспоминала о том роковом дне. Миссис Всё-в-се- бе безвылазно сидела в комнате над баром, стуча в пол кривым бильярдным кием всякий раз, когда ей требовалось внимание.) Когда миссис Бладдерби, как раз услыхав такой призыв, ушла наверх, ее муж кивнул на мои чемоданы и спросил, не отправляюсь ли я опять на каникулы.

Я тянул с ответом, пока женщина не вернулась, и затем принялся объяснять, что, хоть я и являюсь, несомненно, надутым аристократом и высокомерным ханжой, но мой отъезд в Лондон не имеет ничего общего с личной антипатией к ним или к поселку в целом и уж конечно не свидетельствует о моем разочаровании пасторальными ценностями, etc., etc. Я привел две причины. Во-первых, «учиться», чем заслужил мрачный, но одобрительный взгляд со стороны мистера Бладдерби; во-вторых, «повидать сестру», за что удостоился отблеска понимания в глазах его жены. Похоже, когда я прикончил пиво и посмотрел на часы, им было и вправду жаль, что мне пора уходить, а пара завсегдатаев подняли на меня глаза и пожелали удачи. Аккуратно закрывая за собой дверь, я ничуть не сомневался в том, что один из них в этот самый момент говорил: «Знаешь, этот Чарльз — отличный парень, черт его дери»; а другой: «Да, согласен — отличный парень».

И это справедливо. Возвращаясь к ранее сказанному, «самовлюбленность» — не самое удачное слово по отношению ко мне. Нельзя сказать, что я прямо-таки влюблен в себя, хотя некоторая сентиментальность на свой счет мне и не чужда. (Это же нормально в моем возрасте?) Что я думаю о Чарльзе Хайвэе? Я думаю: «Чарльз Хайвэй? Он мне нравится. Да, я питаю слабость к старине Чарльзу. Этот Чарли — он парень что надо. Чак — он… клевый».

Автобус тоже был ничего. Я сел впереди, чтобы иметь возможность любоваться неулыбчивым мордатым шофером, чей пристальный змеиный взгляд в сочетании с врожденным талантом являл собой завораживающее зрелище. Ликование овладевало мной, как наркотик, — я улыбался другим пассажирам, беззаботно глазел в окно и был вежлив и почтителен с кондуктором, дав ему правильную сумму и четко назвав пункт назначения.

И дело вовсе не в том, что я считал это путешествие эпохальным, а скорее в том, что перед отъездом я позвонил этой девчонке Глории.

В любом случае, вокзал в Оксфорде, недавно модернизированный так, что теперь он напоминал комплекс закусочных «Уимпи», подействовал на меня отрезвляюще. Киоски были закрыты, так что я достал книжку из чемодана. Я сел рядом с окном, и «Комната с видом» так и пролежала всю дорогу подле меня.

Лондон — это то место, куда человек едет, чтобы вернуться более печальным и мудрым. Но я уже бывал там — вернулся, собственно говоря, лишь три недели назад.

Когда пришли результаты предварительного экзамена, отец от щедрот вручил мне семьдесят пять фунтов, чтобы я «убирался из Англии ко всем чертям и погулял в свое удовольствие». Он высказал мнение, что мне следует съездить в теплую страну со здоровым климатом и там отдохнуть: в противном случае я могу делать все что мне угодно, но за свой счет. Один мой знакомый собирался на следующей неделе в Испанию, так что я дал ему письмо, полное любопытнейших новостей, чтобы он по приезде отослал его моим родителям. А сам, прихватив Джеффри (своего друга-единомышленника), отправился в Город Толстяков.

На целый месяц мы забурились в квартиру Лиззи Льюис, сестры Джеффри, которая уехала изучать пантомиму в летний лагерь в Порт-Тол- бот. Об этом времени я всегда вспоминаю с оттенком прыщеватого лиризма. Это был месяц ресторанов и дешевого вина, пинбольных залов и вечеринок, похотливых мечтаний и поисков девчонок, пыльных дней и запаха пота, стычек с хулиганами и опытов по расширению сознания (вроде выблевывания свиной отбивной или поноса после консоме). Все это закончилось одним августовским утром, когда я случайно взглянул вниз, туда, где мой живот терся о живот девушки, которую я в тот момент трахал (потея, в состоянии тяжелого похмелья). То, что я там увидел, было червяками грязи, — как если бы рабочий, спеша домой после трудового дня, на ходу тер мозолистые руки друг о друга, скатывая грязь черными крошечными червячками, которых он тут же нетерпеливо стряхивал бы с ладоней на землю.

Только червяки у нас на животах были гораздо крупнее: вроде небольших угрей.

К обеду я был уже в Оксфорде, возбужденно рассказывая о том, что это лето в Испании оказалось самым холодным со времен войны, — отсюда и бледность. Родители сообщили мне, однако, что я «был замечен» на рынке Портобелло-Роуд в Лондоне. Я отверг это обвинение и заставил их замолчать, притворившись, что чувствую себя намного хуже, чем было на самом деле. Впрочем, они не слишком-то и настаивали. (Еще предстояло разобраться с маленьким прощальным подарком юной леди — моей партнерши по грязным делам, — но это уже другая история.)

Поезд прибыл на Паддингтон около полдевятого. Из-за выходных вокзал был пустынным, бескрайним и гулким, и я на секунду ощутил себя героем Хемингуэя, надеясь только, что все это не подействует на меня угнетающе. Любопытно (разве нет?), как отчетливо я все помню: гораздо более отчетливо, чем события последних недель.

Я решил взять такси, рассудив, что это будет косвенной экономией, ведь тогда я не смогу позволить себе пойти куда-нибудь с Глорией и вечер обойдется не дороже, чем ложечка растворимого кофе моей сестры. Более того, было уже слишком поздно ехать на метро, если я не хотел пререкаться там с алкашами или же, в качестве альтернативы, быть кастрированным скинхедами. Когда такси въехало по пандусу и мы покатили по улицам, я, развалившись на заднем сиденье, принялся отрабатывать говор низов среднего класса, надеясь потрафить своему зятю. Через тонированное стекло я глядел на стоящих вдоль дороги девушек в пурпурных майках и жилетках, отороченных мехом.

Ранее я лишь дважды встречался с Норманом Энтвистлом, устрашающим мужем моей сестры. Сейчас, поднимаясь по подъездной дорожке к его дому на Кампден-хилл-сквер, я увидел его в третий раз. Если бы он не производил столько шума, я бы мог его вообще не заметить.

Норман сидел на дереве, одиноко возвышающемся посреди куцего палисадника. Казалось, он пытается распилить себя пополам, — зная его, этого вполне можно было ожидать. Одной рукой и обеими ногами он обвивал ветку. Действуя свободной рукой наподобие поршня, он пилил эту ветку у основания. Ветка, явно мертвая, нависала примерно в двух метрах над землей.

Я остановился.

— Когда ты отпилишь ветку, — попытался я обратить на себя его внимание, — ты упадешь.

Норман меня игнорировал. Но я видел его лицо — застывшее и беспощадное.

— На землю, — уточнил я.

Понаблюдав за ним еще несколько секунд, я подошел к двери и позвонил. В тот момент, когда дверь уже открывалась, раздался страшный треск — как будто падало дерево — и затем грохот. Я обернулся. Норман был уже на ногах, отряхиваясь так, словно по нему прыгали блохи.

— Просто праздник какой-то, — сказала Дженифер Энтвистл, моя сестра.

Мы поцеловались, залившись краской, как это бывало всякий раз, когда мы целовались, и по дороге на кухню Дженни слегка пожурила меня за то, что я не предупредил ее о преждевременном приезде.

— Что это Норман делает? — спросил я.

— Просто отпиливает мертвую ветку.

Можно было предположить, что я присутствую

при развязке некой ссоры. Возможно, Дженни в очередной раз поинтересовалась у Нормана, когда же он, наконец, соберется и отпилит мертвую ветку, и Норман тут же выскочил и принялся пилить, выставляя, таким образом, жену ворчливой занудой. Или вроде того.

Чтобы не путаться под ногами, я сел за стол, и, надев очки, стал смотреть, как сестра готовит чай. Она неплохо выглядела. Дженни, которая была старше меня, всегда казалась мне вялой и тяжеловесной. Никто из моих друзей (к примеру) никогда не просил меня рассказать, какие у нее сиськи. Даже когда она приезжала из Бристоля на каникулы (а я в то время был особенно восприимчив к подобным вещам), я ни разу не мастурбировал, фантазируя о ней. Однако я еще как фантазировал о ней-как заведенный-на прошлых рождественских каникулах. Эта сладостная томность, эти волнующие, свободные, неспешные движения: какая метаморфоза, истинное телесное раскрепощение! Цитируя моего старшего брата Марка, который примчался из Лондона на спортивной машине в сочельник, а в День Подарков уже уехал, она выглядела «заблядыгой». И пьянствовала сестра, несомненно, с Норманом, поскольку она так и не вернулась в Бристоль, чтобы получить степень бакалавра по литературе, а уже в апреле они поженились.

3
{"b":"150569","o":1}