Вообще-то, кто мешает тебе писать, писать совсем простые слова: «Смотри, идет дождь!» Или: «У меня нет желания болтать». Или: «Чепуха все это!»
Единственным достойным партнером в подобной игре миссис Моррис могла представить себе миссис Рубинстайн, эту даму с софистическим изысканным уклоном мышления, занимавшую меж тем место на противоположной стороне веранды и тем самым — недостижимую.
Перемена кресла-качалки — непростительное оскорбление в Сент-Питерсберге. Тот, кто появляется там впервые, не знает, как важны кресла-качалки; ведь место, которое тебе предоставляют, оно — окончательное… Постепенно ты следуешь правилам, обучаешься невысказанным гостиничным законам, и одна только смерть — да и та лишь чисто фактически — может заставить передвинуть кресла-качалки в Сент-Питерсберге.
Миссис Моррис представила себе, что ее место могло бы оказаться рядом с Ханной Хиггинс. Мысль об этом была весьма притягательна, но в таком случае, естественно, новая игра стала бы абсолютно ненужной. Жаль, что в голову не пришла мысль о Томпсоне. Они так никогда и не открыли для себя, какую суровую радость могли бы доставить друг другу.
Ныне, в пасхальные дни, Элизабет Моррис одолевало беспокойство. Неугомонная, она ушла из пансионата и распространила свои прогулки до отдаленных, чужих и незнакомых, частей города. Ноги у нее были сильные, а своею тростью она пользовалась, главным образом, размахивая ею вперед и вверх, словно бы кокетства ради и ритмически в такт своей походке. Трость являлась, скорее, каким-то вызовом, но никогда не была обращена к кому-либо. Миссис Моррис выбирала улицы с шумным движением транспорта, а время суток — когда народ спешит домой с работы. Люди шли ей навстречу, они сторонились, а потом обходили ее, казалось, будто проходишь сквозь струи водопада. Иногда она выбирала только одну улицу. Переходы через дорогу были затруднительны, затормозившие на красный свет машины стояли, готовые рвануться вперед, прежде чем успеешь перейти дорогу… Их она боялась. С глазами, устремленными на светофор, перебиралась она на другую сторону улицы, свет сменялся слишком быстро, зеленый почти тотчас становился желтым. И всякий раз она, обезумевшая и ранимая в душе, успевала вскочить на тротуар со своей тростью, скребущей улицу. Словно трусливая курица с беспорядочно торчащими перьями хвоста. Всю дорогу непрерывно бредущие по чужим улицам, ее шаги сопровождались музыкой живущего своей жизнью города. Ведь людей постоянно сопровождала музыка. Они обрушивали ее звуки как водопад, они несли музыку с собой, один транзистор, что был в чьей-то руке, шел, играя, вниз по улице и встречался с другим, шагающим почти рядом. Иногда транзисторы как бы играли в унисон, иногда начинался хаос, автомобильное радио выскакивало на улицу, и звуки его растворялись в реве гудков, когда машинам удавалось рвануться навстречу зеленому свету! Из открытых окон, из автоматов с граммофонными пластинками, из громкоговорителей универмагов — отовсюду струились потоки музыки, внося свое слово в буйство звуков улицы.
Головная боль нагрянула неожиданно, чуть позднее обычного. В затылке немилосердно стучало все дольше и дольше, и она, не останавливая боль, пошла дальше сквозь бурю безумной и неуправляемой музыки, бурю, сквозь которую должно было пройти. Иногда она уставала. Здесь не было ни скамеек, ни парков, и она садилась на ступеньки лестниц или на тротуар. Никто не обращал на нее внимания.
Целую неделю миссис Моррис прислушивалась к звукам музыки, она ожидала ее с терпением, которое уравновешивалось любопытством. А потом отыскала камнедробилки на еще не застроенных окраинах города вдоль длинного прибрежья.
Она могла бы нанять такси и выйти возле свалки или на дороге во время работ. В своем светлом одеянии для прогулок, с вуалью на шляпке, она рассматривала камнедробилки и ковши экскаваторов, что тащились, медленно меняя направление, разевая пасть и поднимая камни, песок и извергая их в туче пыли, а также грузовики, что все время то приходили, то уходили…
Работавшие возле набережной привыкли видеть старую, интересовавшуюся их трудом даму. Набережная обрастала огромными, мастерски приделанными блоками — новым фундаментом для новых домов в Сент-Питерсберге…
* * *
Однажды, сидя на берегу и прислушиваясь к звукам камнедробилок, она почувствовала: что-то важное завершилось; она тут же подошла к грузовику. Он вывалил свой груз и готов был снова отправиться в путь. Она начертала на листке своей записной книжки: «Моя фамилия — Моррис, и я устала. Мой адрес „Батлер армс“, Вторая авеню. Не будете ли вы столь любезны отвезти меня туда?» Шофер, склонившись из своей высокой шоферской кабины, прочитал записку и сказал:
— Конечно, бабуля, только залезай наверх, — а сам с теплотой подумал, что маленькая старушенция нема, да к тому же еще и заблудилась. Они повернули по направлению к центру города, радио в машине непрерывно исполняло популярную музыку. Миссис Моррис знала, что не вернется обратно на эти улицы, да и к камнедробилкам — тоже, она сидела в состоянии величайшего спокойствия, и популярная музыка не мешала ей. Она ощутила готовность к своей личной тишине, которой больше не помешают мучительные звуки.
И вот тут-то случилось нечто, заставившее ее почувствовать себя очень счастливой. Ясное и прозрачное, словно вода родника, выпрыгнуло из шоферского радио — соло на трубе, «Petite fleur» [20]в почти невыносимой чистоте, медленное и преисполненное жгучей невинности… Миссис Моррис вытащила записную книжку и, охваченная безумной радостью, написала: «Сидней Беккет, труба».
Шофер, прочитав записку, спросил:
— Он живет в «Батлер армс»? Ваш хороший друг?
«Музыка! — написала миссис Моррис. — Послушайте!»
Но реклама перебила музыкальную программу. Они поехали по второй авеню, и он заметил вслух, что дружба — великое дело, он всегда так думал.
Машина остановилась у «Батлер армс», она притронулась к его руке и улыбнулась.
— Все будет ладно, ясное дело, все устаканится. Схватишь часок-другой дремача на веранде, и все опять станет ладно! — утешил ее шофер.
8
Однажды часа в четыре, как раз перед самым весенним балом, одна из сестер Пихалга опасно заболела, и ее увезли на санитарной машине «скорой помощи» с выключенной сиреной. Вечером из больницы вернулась другая сестра. Поднявшись на веранду, она остановилась на последней ступеньке. В этот прохладный вечер все остальные сидели в ожидании.
Она сказала:
— Вам привет от моей сестры! Моя сестра передала вам привет! Нам необходимо сегодня же вернуть в библиотеку все наши книги! Книги должны быть возвращены. Мы всегда были очень аккуратны с книгами, которые брали в библиотеке.
Фрекен Пихалга оглядела все вокруг так, как обычно смотрят из окна на морской пейзаж, после чего вошла в дом.
Пибоди начала было хныкать и сказала:
— Несчастные одинокие фрекен!
Но никто не обратил на нее внимания.
Одна из сестер Пихалга вернулась на веранду, она несла коробку с книгами и отправилась вверх по улице к библиотеке.
— Они закрываются в половине девятого, — прошептала мисс Фрей.
Тишина города нынче вечером была абсолютно такой же, как тишина заповедника. Бесконечно далеким воспринималось лишь эхо, исходящее от шума на больших автомобильных трассах. Некоторые кресла медленно покачивались, но никто не болтал, никто не произносил ни слова. Через полчаса мисс Фрей вошла в свою стеклянную клетку позвонить в библиотеку, где сестры брали книги, потом снова вышла на веранду и прислонилась спиной к балюстраде веранды. Крепко обхватив обеими руками перила, она поставила всех в известность, что фрёкен Пихалга вернула книги в библиотеку и после этого умерла, точь-в-точь как ее сестра.
— А что они читали? — спросил Томпсон. Его вопрос остался без ответа.
Мисс Фрей объяснила, какая это потеря для них всех. Старые фрекен так долго жили в «Батлер армс»! Она сказала:
