День выдался ясный и солнечный, с океана дул ласковый прохладный ветерок, поэтому я распорядилась накрыть стол во внутреннем дворике, откуда был виден пруд и беседка. Куртис укрепил над столом зонтик, и, сидя в тени, мы болтали и угощались бутербродами, приготовленными Раем. Эми рассказывала о своих поездках, о встречах с людьми. Потом она переменила тему.

— Мне прислала письмо Фейт Моргентайл, — сказала Эми. — Я в это время была в Лондоне. Оно целиком посвящено тебе.

— Что ты говоришь? Фейт Моргентайл, она в школе ко мне относилась, как к прокаженной.

— Это потому, что все тебе завидовали. Фейт писала, что ты вышла замуж и переехала в Фартинггейл. Каждая строка ее письма источает зависть, если бы она могла, то написала бы его кровью. — Мы рассмеялись.

— Я стараюсь не вспоминать об этих девочках, иначе очень раздражаюсь. Никогда не забуду их пакостей и оскорблений. — Словно защищаясь, я обхватила себя руками, вспоминая пережитые боль и унижения. Девушки порой могут быть безжалостными. В особенности избалованные девицы из богатых семей.

— Да, они поступали с тобой жестоко, но это все от зависти, — повторила Эми, широко раскрывая глаза.

Я знала, что Лаккетт вначале участвовала в их затеях. В противном случае, они стали бы травить и ее. Воспитанницы Уинтерхевен презирали каждого, кто чем–то от них отличался. Я была в невыгодном положении, поскольку не путешествовала так много, как они, и, ко всему прочему, Тони не совсем удачно подобрал мой гардероб: одежда была в классическом стиле и очень дорогой.

— Да, думаю, что так оно и было, хотя не могу понять причины. Ведь они принадлежали к богатым, известным семьям.

— Они ничего не могли с собой поделать, — пыталась объяснить Эми. — Особенно когда увидели тебя с Троем Таттертоном и ты сказала, что у него слишком хороший вкус, чтобы обращать внимание на кого–либо из них.

Я постаралась скрыть боль, пронзившую меня при этом имени, и заставила себя болтать, напустив веселый вид.

— Помню, как это было, а после они разорвали мою одежду. С каким высокомерием отнеслись они к моему обещанию пожаловаться миссис Маллори. Все были уверены, что им ничего не грозит: миссис Маллори ничего бы не сделала из–за боязни лишиться денег, которые девочки платили за учебу.

— Да, они это прекрасно знали, — подтвердила Эми, принимаясь за третий бутерброд.

— А когда я пошла на вечер, они сыграли со мной злую шутку, подсыпав мне в чай и фруктовый пунш слабительное. — Я прижала руки к животу, заново переживая боль, стыд и унижение, которые я тогда испытала, сознавая, что все на вечере знали об этой выходке.

— Я старалась тебя предупредить, — проговорила Эми, перестав на минуту жевать. — Когда увидела тебя в том шикарном красном платье.

— Да, помню.

Эми грустно покачала головой, потом улыбнулась.

— Но ты им отплатила, спустив Пру по желобу прямо в грязное белье.

— Необычный способ завоевать их уважение. — Я не собиралась спрашивать о том, ради чего она приехала. Но сразу заговорить об этом Эми не решилась. Я поняла: ей нужно было выведать у меня что–либо пикантное, чтобы снова обратить на себя внимание своих знакомых по школе, которые опять начнут ей звонить и приглашать в гости. Мне вдруг стало грустно и противно.

— А скажи, пожалуйста, — теперь это уже давняя история, — почему Трой покончил с собой?

— Во–первых, — отчеканила я, — это было не самоубийство, а несчастный случай. Его понесла лошадь. А во–вторых, я не брала на себя роль психолога и не собиралась копаться в чужих душах, как обожали это делать девицы из Уинтерхевена. Они и сейчас не бросили это занятие, как будто все разом занялись изучением психиатрии.

— Это верно, но я…

— У меня нет никакого желания распускать сплетни. И тебе пора от этого отказаться. Это недостойное занятие.

— Совершенно согласна с тобой, — быстро закивала Эми, округляя глаза. — Мне просто самой стало интересно.

— Ни к чему превращать в развлечение чью–то трагедию, — отрезала я и взглянула на часы. — Должна извиниться, но у меня еще много дел. Надеюсь, ты понимаешь меня.

— О да, конечно, мы еще увидимся. Я поеду в Париж не раньше осени: собираюсь изучать живопись.

— Очень интересно. Я позвоню тебе, и мы договоримся, — солгала я, желая поскорее отделаться от своей гостьи. И хотя Эми не была со мной так жестока, как другие, ее приезд оживил во мне слишком много тяжелых и мучительных воспоминаний о жизни в школе Уинтерхевен, которые я давно похоронила в тайниках своей памяти, тем более, мне было очень неприятно переживать все заново.

Когда Эми уехала, я спросила Куртиса о Тони и, узнав, что он еще не вернулся и не звонил, я связалась с его секретарем. Оказалось, что Энтони так и не появился на фабрике. Не на шутку встревожившись, я стала думать, что предпринять. После смерти Джиллиан Тони вел себя очень странно.

И тут меня осенило. Это произошло само собой, просто я сидела в гостиной и думала о Тони. Вдруг я поняла, где он был. Но мое предположение следовало проверить. Выйдя из дома, я перешла лужайку и направилась к лабиринту. Быстро преодолев знакомый путь, я вышла к коттеджу. Сердце мое сжалось при виде машины Тони. Я потихоньку подошла к дому и осторожно заглянула внутрь через маленькое окошко, перед которым рос куст шиповника.

В кресле–качалке Троя лицом к маленькому камину сидел Тони. Кресло почти не двигалось. Скорее всего, здесь он и провел большую часть дня, тоскуя в одиночестве и находя утешение в маленьком домике брата, среди его вещей. Моим первым желанием было войти, но я передумала. Человеку необходимо иногда побыть в одиночестве. Совершенно очевидно, что Тони было бы неприятно, если бы кто–то нарушил его уединение. Кроме того, мы могли наговорить друг другу много лишнего. Поэтому я вернулась в Фарти.

Тони появился перед обедом. Он делал вид, что целый день напряженно работал, и я не решилась сказать ему о звонках из конторы. Куртис передал Тони несколько писем, которые тот взял без слов. Потом Тони поднялся к себе, предупредив, что голоден и спустится к обеду. Я тоже отправилась принять душ и переодеться.

Не успела я выйти из ванной, как зазвонил телефон. Уверенная, что звонит Логан, я сняла трубку. Но нет, это звонила Фанни. Мы не виделись и не разговаривали после скандала в лесном домике. Я подумала, что сестра начнет меня обвинять в том, что я ее избегаю, но на уме у нее было кое–что похуже. Фанни наконец отыскала способ уязвить меня, поразить в самое сердце.

— Мне жалко твою бабушку, — начала она. — Хотя ты ее называла как–нибудь поинтереснее: ты ведь теперь тоже знатная дама.

— Я звала ее по имени или бабушкой, — прозвучал мой ответ. — А как ты живешь, Фанни?

— Не скоро же ты собралась поинтересоваться, — и, помолчав, ласковым голоском запела: — А скажи, Хевен Ли, ты еще не забеременела? Жила бы в Уиллисе, давно бы ждала ребенка.

— Пока нет, я еще не готова обзаводиться детьми.

— Вот как, а у меня для тебя есть новость: я беременна, — объявила Фанни ликующим тоном.

— Правда? — Я даже присела от неожиданности и приготовилась выслушать историю об их отношениях с Рендлом, который сделал ей ребенка. Но Фанни приготовила для меня еще один сюрприз.

— И не моя это вина, Хевен, а твоя.

— Моя вина? — Я подумала, что Фанни снова примется укорять меня в том, что я ее бросила одну в Уиннерроу, хотя в детстве мы обещали быть вместе. Она всегда ставила мне в вину, что отец продал ее священнику и что потом я недостаточно противилась продаже пастору ребенка Фанни. По мнению Фанни, во всем, что с ней случалось, и в том, какой она стала, была виновата только я, потому что якобы бросила ее в юности.

— Тебе следовало быть здесь и проявлять ко всему больший интерес, — продолжал журчать ее голосок. Мне совсем не понравились слишком веселые нотки в ее голосе. Я почувствовала какой–то подвох.

— И чем я должна так интересоваться? О чем ты, Фанни? — я старалась показать, что на меня не действуют ее намеки.