Джейн обернулась. Из ее глаз струилась холодная ярость. Слез больше не будет.

— Я слушаю тебя.

— Джейн, у тебя неприятности?

— Неприятности?

— Что случилось? Ты что, сбила кого-то на шоссе? — Он почти смеялся. — Что случилось, радость моя? В какую переделку попала ты на этот раз?

— Ты ублюдок! — крикнула Джейн. Она вцепилась ему в волосы, стараясь большими пальцами выцарапать ему глаза.

Майкл схватил ее за руки, обхватил запястья и, отпихнув ее от себя, держал на безопасном расстоянии.

— Бога ради, Джейн, объясни, что за чертовщина с тобой происходит?

— Будь ты проклят, сукин сын! Как ты мог сделать это?

— Сделать что? Джейн, что ты несешь?

— Сегодня я разговаривала с учительницей Эмили, Майкл. Она была очень озабочена поведением Эмили в последнее время. — Джейн перестала вырываться. Ею овладело полное спокойствие. Майкл выжидающе смотрел на нее. — Она сказала, что, по ее мнению, очень возможно, что Эмили подверглась сексуальному растлению.

Выражение ужаса, промелькнувшее на лице Майкла, кажется, было непритворным. Был ли это ужас от того, что произошло с Эмили, или от того, что его поступок открылся?

— Что? Кто этот негодяй? Не знает ли учительница, кто это может быть?

— Не надо играть со мной в эти игры, Майкл. — Голос был спокойным и безжизненным. — Слишком поздно. Это уже не подействует.

— Боже правый, ты думаешь, что я…

— Бесполезно, Майкл. Я говорила с Эмили. Она сама все мне сказала.

На мгновение наступила тишина, потом Майкл заговорил.

— Несомненно, кто-то вложил в ее уста эти слова.

— Никто ничего ей не говорил, ублюдок! — Джейн снова попыталась напасть. И снова Майкл ухитрился удержать ее на расстоянии. — Ты несчастный, тухлый ублюдок. Как ты мог это сделать? Как ты мог растлить собственного ребенка? Как мог ты лишить ее детства?

Джейн попыталась ударить его ногами, он отпрянул, внезапно отпустив ее руки, как будто само прикосновение к ней стало ему неприятно. Джейн прикрыла лицо руками, чтобы скрыть тот ужас, что охватил ее. В темноте чашечек, которые образовали ее ладони, сверкнуло обручальное кольцо. Это раздражало ее. Она сорвала с пальца кольцо и швырнула его к противоположной стенке. Кольцо отскочило от нее и закатилось в угол.

— Господи Иисусе, Джейн, что ты делаешь?

— Я стараюсь неубить тебя, подонок!

— Ты сошла с ума, Джейн. Я люблю тебя, но я уже давно думаю, все ли у тебя в порядке с головой.

Джейн приросла к полу, думая, что если она сдвинется с места, то убьетего.

—  Ясошла с ума?

— Послушай сама, что ты говоришь. Послушай сама себя. Неужели ты всерьез полагаешь, что я способен растлить свое дитя?

— Я верю Эмили.

— Она ребёнок. У детей очень живое воображение.

— Эмили никогда бы не сказала этого, если бы это было неправдой.

— Почему? Ты хочешь сказать, что дети никогда не лгут?

— Конечно, нет, этого я не хочу сказать.

— Может, ты хочешь сказать, что Эмили никогда не лгала? Если да, то я могу напомнить несколько случаев…

— Я знаю, что она способна сказать неправду.

— Но ты уверена, что на этот раз она не лжет?

— Уверена.

— Но почему? Почему, черт возьми, ты так уверена в этом?

В самом деле, почему? На секунду ее решительность и уверенность поколебались. Но тут она представила себе, с какой мукой на ее бесконечно дорогом личике дочь шепотом проговорила имя своего отца.

— Потому что Эмили любит тебя. Потому что у нее разрывается сердечко от того, что она нарушила тот обет молчания, к которому ты ее вынудил, что она рассказала о том, что пообещала хранить как вашу маленькую тайну, черт бы тебя побрал! Потому что я знаю,когда мой ребенок говорит неправду.

— Так же, как ты всегда все знаешь, не правда ли? Ты всегда права, а другие просто безмозглые дураки. Так же, как ты можешь так вывернуть на улице машину, что только чудо спасает тебя от аварии, так же, как ты можешь осыпать непристойностями какого-то сопляка только за то, что он делал свою работу, так же, как ты можешь стукнуть сумкой по лысине старого чудака, потому что он был, по твоему мнению, слишком груб, прокладывая себе путь.

— Ты всегда ухитряешься вывернуться и все извратить.

— Я? Я так не думаю. Я думаю, что за эти годы ты стала еще хуже. Сначала это было забавно. Джейн и ее характер. Мы все думали, что это забавно. Над этим можно было посмеяться на вечеринках. А потом это перестало быть забавным. Это стало вызывать беспокойство. Что Джейн выкинет в следующий раз? И останется ли она жива, чтобы рассказать, что с ней произошло на этот раз? Я пытался говорить с тобой. Я пытался тебя вразумить. Но никто не может указывать Джейн, что она должна делать. Джейн Уиттекер — сама себе закон. Этого не понимают только те, кто плохо ее знает. Я прожил с этой женщиной одиннадцать лет, и то в последнее время я перестаю ее узнавать. Кто вы, леди?

— Я не знаю, о чем ты говоришь? Это не имеет никакого отношения к тому, что произошло.

— А так ли? Неужели ты думаешь, что кто-то поверит в ту ерунду, которую ты сочинила? Ты думаешь, что только мне ты причинишь вред своими нелепыми обвинениями? Или ты воображаешь, что я буду сидеть сложа руки и ждать, пока ты будешь спокойно ломать мою карьеру и портить мою репутацию?

— Мне нет дела до твоей блестящей репутации. Я забочусь о своей дочери.

— Мне надо тебе напомнить, что она еще и моя дочь?

— Это я должна напомнить тебе об этом. Как ты осмеливаешься говорить со мной в таком тоне?

— Только не надо повторять мне снова всю эту чепуху, Джейн. Если ты собираешься верить впечатлительному ребенку, которого, вероятно, науськала невротическая учительница, то я ничего не смогу сделать, чтобы остановить тебя. Но хочу тебя предупредить, не пытайся предъявить мне публичные обвинения. Я же тебя в землю закопаю. Когда я все сделаю, на ступеньках суда тебя будут ждать со смирительной рубашкой.

Джейн изо всех сил старалась сохранить самообладание, понимая, что в словах Майкла есть немалая доля истины. Если она попытается сделать публичными свои обвинения, то она должна будет заставить семилетнюю девочку загонять в западню отца, которого она очень любит. Кроме того, Джейн придется рассчитывать на то, что люди поверят словам маленькой девочки, которым будут противостоять слова уважаемого и известного всем с самой лучшей стороны отца. Кому скорее поверят?

Какие у нее шансы? Какие шансы у Эмили?

— Так вот, слушай, — заговорила Джейн, осознавая свои мысли лишь только после того, как они воплощались в звуках произносимых ею фраз. — Я не стану устраивать публичного скандала. Я не стану обращаться в полицию. Я никому ничего не скажу. Ты останешься при своей карьере и безупречной репутации. Но за это…

— А за это? — В его голосе прозвучали ехидство и самодовольство.

— А за это ты уедешь отсюда. Прямо сейчас.

— А Эмили?

— Эмили? Естественно, Эмили останется со мной. Я оформлю опеку на себя.

— Ты полагаешь, что я откажусь от своего единственного ребенка, зная, что других детей у меня никогда не будет?

— Не думаю, что у тебя есть выбор.

— Вот как? Знаешь, я несколько по-другому представляю себе все это.

— Если ты посмеешь оспаривать мое право на опеку в суде, я обвиню тебя в растлении малолетних. Тогда ты потеряешь все.

— Я так не думаю. Думаю, что суд понимает, насколько склонными ко всякого рода обвинениям становятся женщины, когда дело касается развода. В гневе они способны измыслить любые, самые невероятные, ужасы, пытаясь представить своего бывшего мужа чудовищем. Из всего, что я читал по этому поводу, могу заключить, что суд обычно не очень благосклонен к истеричным дамам, возводящим на своих мужей обвинения в растлении.

— Эти обвинения не столь уж необоснованны.

— Кто это подтвердит? Врач, который обследовал Эмили? Кто-нибудь обнаружил физические следствия сексуального растления? Что ты можешь привести в подтверждение своих обвинений, кроме воображения своей дочери и слов перестаравшейся девственницы-учительницы? — Он помолчал, давая ей возможность усвоить его слова. — Кроме того, ты хочешь подвергнуть Эмили повторным врачебным освидетельствованиям, назойливым нескончаемым допросам благонамеренных социальных работников и отвратительным перекрестным дознаниям экспертов защиты? И для чего? Чтобы некий судья мог заявить, что на основании имеющихся у него данных он не может обвинить меня ни в чем, кроме как в излишнем потакании своей неуравновешенной жене. Поверь мне, Джейн, мне будет гораздо легче доказать, что ты невменяема, чем тебе — что я извращенец.