Ильт грустно кивнул.
- Ты прав. Но и не прав. Ири, нам было бы неплохо вместе. Тебе было бы не плохо с нами, поверь, мы могли бы...
- Прости, но я так не считаю. - Ири вздохнул, проведя ладонью по лицу, пытаясь содрать с себя, любое упоминание слова "поверь", отозвавшееся в груди болезненной резью, и Ильт с внезапным страхом осознал, что Ири повзрослел. Очень повзрослел и изменился, жутко почти до неузнаваемости, и вот сидящий рядом мальчик, кажущийся на порядок старше, внезапно показался совершенно чужим и далёким.
- Третий лишний Ильран. Иначе и быть не может. - Губы Ири тронула странная гримаса, почти неуловимая игра света и тени. И он снова взялся за рубаху, машинально складывая рукава, как если бы это могло успокоить или отвлечь, придав вид бездумной деятельности, в тяготящих разговорах, к которым не то, что бы не был готов, просто не видел в них смысла. И не понимал, зачем Ильт вообще затрагивает эту тему, в её кажущейся очевидности.
- Но только, не ТЫ!! - пылко воскликнул Ильт и смутился внезапно осознав, что даже после всего того что было, вряд ли Алес спокойно примет его стремительное увлечение Ири Аром. Они вместе, и Ар прав. Невозможно принять, что у одного из них, может появиться кто - то другой, даже если этот другой Ар, мысль об этом окажется непростой для понимания. И сейчас это кажется лёгким и простым, но вполне возможно, что в дальнейшем станет сложным и мучительным, потому что Ири Ар не из тех, с кем можно просто завести интрижку. Да и не ассоциировалось с ним это низменное плебейское слово.
Даже я! - непреклонно возразил Ири, словно заглядывая куда - то далеко вперёд, куда пока ещё не мог заглянуть восторжённо - влюблённый Эргет, до которого только начинал доходить смысл этих слов, рождая понимание, насколько же он мудр в эту секунду.
- Ильт... Прошу, не будем спорить. Мы вернёмся к этому разговору, после возвращения, - словно разрешая сомнения, Ири поднялся. - Но сейчас... Мне нужно время осмыслить, всё. Просто немного времени. Понимаешь?
- Понимаю. Но когда приедешь, дашь ответ? - спросил Ильт с надеждой и внезапно понял, что ...Бессмысленно. Словно прочитав в его глазах, Ири перегнулся и поцеловал Ильта в щёку, отодвинув в сторону прядь переливающихся гранатовых волос.
- А он тебе нужен, Ильт? - шепнул юноша на ухо, и Эргет внезапно ощутил себя жалким и потерянным. Там где раньше струился бесконечный свет любви ко всему миру, и мерцали нежные всполохи солнечного тепла, теперь воздвиглись холодные и обледеневшие стены отчуждения. Словно Ири закрылся от всего мира, огородился от него плотным непроницаемым щитом. Надпись, на котором, была высечена кровью его сердца. "Теперь мне ничто не сможет сделать больно" - гласила она.
- Так будет лучше для всех, - прибавил Ири, отстраняясь, и снова начиная паковать вещи, словно давая Эргету понять, что разговор подошёл к концу.
- Не обижай... - Ири не договорил, потому что Ильт внезапно протянув руки, изо всех сил сжал его в объятиях, прижав к себе.
- Малыш, - простонал он с глухим отчаянным стоном, зарываясь лицом в его спину и непроизвольно укачивая. - Бедный мой, маленький, Ири...Что же мы все, с тобой, сделали?
Глава 34.
В роскошном особняке гарена Лана было... роскошно. И это единственное определение, которое Ири смог подобрать. Министр Лан не отличался художественным вкусом и аляповатость обстановки немного действовала на нервы, временами вызывая неадекватную реакцию внутреннего смешка, при обозрении очередного дорогого шедевра, приобретённого за баснословную сумму, именовать который иначе, чем безвкусицей, язык не поворачивался, но Ар отличался тактом и толерантностью к чужим закидонам, просто иногда ... Иногда сдавали нервы.
Если бы Мистраль оказался здесь, он бы сошёл с ума через пол - часа, - внезапно подумал Ири и понял, что улыбается.
Его бывший любовник, являющийся тонким ценителем и обладающий безупречным вкусом эстета, вряд ли смог выдержать в этом доме больше пары часов. Воспоминание отдавало горечью полыни, и Ири отогнал его, понимая, что нет никакого смысла травить себя теперь, только забыть. Тысячи болезненных отогнанных и задавленных на корню воспоминаний. Но здесь вдали от академии, оказалось гораздо легче переживать случившееся, чем там, где каждый предмет, каждый метр пространства напоминал о Мистрале, где сама атмосфера воспринималась пропитанной исключительно его присутствием, запахом, в котором так хотелось забыться и утонуть, но теперь это было решительно невозможным.
Чудесные дни, минуты заполненные существованием друг друга, причиняли раздирающую боль. Ар и не подозревал, насколько сильной она может быть...Боль предательства. Когда на душе становиться мерзко и невыносимо, а от отчаяния хочется кричать, потому что разум отказывается верить, сердце протестует, но ничего нельзя сделать с голыми фактами, ничего нельзя противопоставить неумолимой истине, в которую Грандин безжалостно ткнул его носом. Он не стал ублюдком и поддонком, он не превратился в это жуткое безжалостное существо, вытирающее ноги о чувства других людей, он изначально был таким всегда, прячущийся за показными стенами благодушия и фальшивой добродетели. Но Ири поверил ему. Не желая верить, всё прекрасно видя и понимая, великолепно осведомлённый о чужой репутации, поверил, сознательно закрыв глаза на явное несоответствие картинки, добровольно запустив паука лжи в дом собственной души, и вот теперь....Расплачивался за глупость. Человеку, добровольно сунувшему руку под нож, в надежде, что случиться чудо, и удара не будет, смешно жаловаться на то, что рана болит. Сожалел ли он о случившемся? О том, что доверял? О том, что любил? Нет. Единственное, о чём он сожалел, это о том, что не в состоянии оказался не испытывать боли. Он никого не винил, и не обвинял...За что? За свою глупость?
Но боль, раздирала его в клочья, пожирая душу, заставляя разум кипеть, а мысли плавиться от невидимой направленной на самого себя ненависти. Ненависти понимания, что даже после содеянного, оказался не в состоянии перешагнуть через Мистраля, продолжая любить. И ненавидеть, не в силах простить и принять. И это было самой худшей из всех пыток. Понимание, что любишь человека, которого не уважаешь, и не способен подать руки, потому что он не заслуживает её, твоей руки.
И это было самым худшим из унижений. Разъедающая отрава. Любить того, кого сам же, глубоко и откровенно презираешь. Но вместе с тем, ничего не можешь сделать с этим чувством. Только корчиться и задыхаться, метаясь в бесконечной градации, от любви до ненависти, от ненависти до любви.
Человеческое сердце, величайшая загадка господа, маленький комок плоти в котором одновременно способно умещаться множество противоречивых эмоций, заставляющих страдать, радоваться, любить, совершать безрассудства или благородные порывы...не подвластные логике и разуму, сокрытые веяния души, сотни тончайших оттенков, нюансов и красок, сомнений и переживаний...Совершенное несовершенство. Парадокс...Делающий нас людьми в его глазах. Но иногда...Всё зная и понимая, задыхаясь от боли по ночам и мучительно кусая собственные руки, что бы удержать рвущийся наружу стон, изгрызая костяшки пальцев, потому что боль без Мистраля воспринималась почти физически ощутимой, Ири думал о том, что многое бы отдал, что бы перестать страдать истекая бессмысленной сердечной кровью. Даже если бы это значило, стать бездушным подонком, и величайший безразличным мерзавцем на земле. Но как это много значило сейчас, не испытывать боли, не испытывать ненависти, не испытывать ничего. Лучше молчание и равнодушие, чем этот бессмысленный непрекращающийся крик в никуда. Крик, обращённый к господу. Но бог оставил его без ответа, не желая слушать откровенно греховную мольбу, но давая увидеть всю глубину собственного падения. И Ири не молился. Он не видел смысла молиться тому, в кого никогда не верил, считая, что человеку подвластно всё, в том числе быть хозяином своей собственной судьбы и жизни, и вот теперь расплачивался за свою самонадеянность, выбаливая Мистралем день за днём, выбаливая каждую минуту, каждый миг, каждый час...Считая дни и боясь смотреть на календарь, безжалостно высмеивающий его страдания невыносимо медленным отсчетом времени, когда казалось, что прошли месяцы, а может быть даже годы, но оказывалось, что с трудом миновало всего лишь несколько дней. И странно и страшно было смотреть на это безумие, понимая собственную одержимость, когда ты превратился в заложника самого себя и собственная душа, оказалась единственным видом тюрьмы, сбежать из которой не представлялось возможным. Только болеть, бескончено долго болеть, благословляя каждый новый день, кирпич в стене, выстраиваемой между ним и чувствами к Мистралю. Ожидая того дня, когда она достроиться до конца, и Грандин Мистраль уже не сможет её сломать, оставшись "по ту сторону", безразличным, ничего не значащим чужаком, посторонним, который не вызовет ни единого эмоционального оклика, разве что недоразумение, в удивлённом понимании, что этот незнакомец, позволяет себе на что - то претендовать.
