Внутри здание было сильно натоплено и ярко освещено. Первая комната была большая и окрашена в бирюзовый цвет; в ней множество мужчин сидели или лежали на расставленных как попало зеленых пластиковых стульях. Полы покрыты линолеумом с черно-серым рисунком. Все стены голые, кроме обращенной ко входу — на ней высоко висело одно-единственное деревянное распятие.
Здесь к запаху человеческих тел примешивался запах дезинфекции, отвратительная вонь застарелой блевотины и жирный запах чего-то варящегося в бульоне. Молодой чернокожий парень в белой тенниске и легких брюках песочного цвета переходил от одного к другому; в руках у него были дощечка с зажимом и ручкой на цепочке и стопка брошюрок. На планке, прикрепленной над вышитым у него на груди тигром, стояло: «ГИЛБЕРТ ДЖОНСОН, СТУДЕНТ-ДОБРОВОЛЕЦ». Он ходил между людьми, время от времени сверяясь с дощечкой. Останавливался и наклонялся, чтобы поговорить то с тем, то с другим. Вручал брошюрку. Изредка ему что-то отвечали.
Находившиеся в комнате почти не двигались. И не разговаривали между собой, насколько я мог видеть. Но все равно здесь слышался шум, доносившийся издалека. Металлический грохот, машинная вибрация и ритмичный, низкий гул — должно быть, молитва.
Мне на ум пришло сравнение с вокзалом, который заполнили сбившиеся с дороги путешественники.
Майло встретился взглядом с молодым человеком. Тот нахмурился и подошел к нам.
— Чем могу служить? — На дощечке был прикреплен список фамилий; против некоторых стояли какие-то отметки.
— Я ищу Джоэля Макклоски.
Джонсон вздохнул. Ему на вид было немного больше двадцати, у него были крупные черты лица, азиатской формы глаза, подбородок с глубокой ямкой и кожа не намного темнее, чем загар Глена Энгера.
— Опять?
— Он здесь?
— Вам придется сначала поговорить с отцом Тимом. Одну минуту.
Он исчез в коридоре справа от распятия и почти сразу же вернулся в сопровождении худощавого белокожего мужчины чуть старше тридцати лет, одетого в черную рубашку с пасторским воротничком, белые джинсы и высокие черно-белые баскетбольные кеды. У священника были оттопыренные уши, коротко остриженные русые волосы, редкие обвислые усы и худые безволосые руки.
— Тим Эндрус, — представился он тихим голосом. — Я думал, что с Джоэлем все уже выяснено.
— Нам надо задать ему несколько дополнительных вопросов, — сказал Майло.
Эндрус повернулся к Джонсону.
— Продолжайте подсчет, сколько потребуется постелей, Гилберт. Сегодня будет тесно — нам надо быть предельно точными.
— Конечно, отец Тим. — Джонсон быстро взглянул на нас с Майло, потом отошел и продолжил свой обход. Несколько его подопечных повернулись и уставились на нас.
Священник одарил их улыбкой, на которую никто не ответил. Повернувшись к нам, он сказал:
— Вчера вечером полиция была здесь довольно долго, и меня заверили, что все в порядке.
— Как я уже сказал, отец, необходимо выяснить еще несколько вопросов.
— Такие вещи очень выбивают из колеи. Я не имею в виду Джоэля. Он терпелив. Но остальные — большинство из них уже имели дело с полицией. Среди них много людей с умственными дефектами. Такое нарушение заведенного порядка...
— Значит, терпелив, — бросил Майло. — Как мило с его стороны.
Эндрус засмеялся коротким, жестким смехом. Его уши стали ярко-красными.
— Я знаю, что вы думаете, офицер. Еще один либерал, благодетель человечества, у которого сердце обливается кровью, — что ж, может, я такой и есть. Но это не значит, что мне не известно прошлое Джоэля. Когда он пришел сюда полгода назад, то был совершенно откровенен — он себя не простил за сделанное так много лет назад. То, что он сделал, было ужасно, у меня, естественно, были сомнения относительно его работы здесь. Но если я что-то вообще символизирую, так это силу прощения. Право на прощение. Поэтому я знал, что не могу ему отказать. И в течение всех этих шести месяцев он доказал, что я был прав. Не знаю никого, кто служил бы так самоотверженно. Он уже не тот человек, каким был двадцать лет назад.
— Молодец, — сказал Майло. — Но мы все-таки хотели бы с ним побеседовать.
— Она все еще не вернулась? Женщина, которую он...
— Сжег? Пока нет.
— Я очень сожалею. Уверен, что и Джоэль тоже.
— Почему вы так думаете? Он высказывал свои сожаления, отец Тим?
— Он все еще несет бремя содеянного — не перестает винить себя. Разговор с полицейскими воскресил все это в памяти. Он совсем не спал прошлой ночью — провел ее в часовне, на коленях. Я застал его там, и мы вместе преклонили колени. Но он не мог иметь никакого отношения к ее исчезновению. Он был здесь всю неделю, не выходя из здания. Работал двойную смену. Я могу это засвидетельствовать.
— Что за работу он здесь делает?
— Делает все, что нам нужно. Последнюю неделю дежурил на кухне и убирал туалеты — он сам просит назначить его на уборку туалетов, охотно делает это полный рабочий день.
— Друзья у него есть?
Эндрус ответил не сразу.
— Друзья, которых он может нанять для сотворения зла?
— Я спросил не об этом, святой отец, но раз уж вы сами это упоминаете, то да.
Эндрус покачал головой.
— Джоэль знал, что полиция именно так и подумает. Раз он в прошлом нанял кого-то для совершения греховного деяния, то с неизбежностью повторит это снова.
— Самый лучший предсказатель будущего — это прошлое, — сказал Майло.
Эндрус потрогал свой пасторский воротничок и кивнул.
— Вы делаете невероятно трудную работу, офицер. Жизненно важную работу — да благословит Господь всех честных полицейских. Но одним из побочных явлений может быть фатализм. Убежденность в том, что ничто никогда не меняется к лучшему.
Майло посмотрел через плечо на занимающих пластиковые стулья людей. Те несколько человек, что продолжали смотреть на нас, отвернулись.
— Вам здесь случается видеть много таких изменений, святой отец?
Эндрус покрутил кончик одного уса и ответил:
— Достаточно для поддержания веры.
— И Макклоски один из тех, кто поддерживает вашу веру?
Краска залила теперь не только уши священника, но и его шею.
— Я здесь уже пять лет, офицер. Поверьте, я не наивное дитя. И не подбираю с улицы осужденных преступников в ожидании, что они превратятся в кого-то вроде Гилберта. Но у Гилберта был нормальный дом, воспитание, образование. Он начинает с другой исходной позиции. А такой человек, как Джоэль, должен заслужить мое доверие — и доверие еще более высокое, чем мое. Хорошо, что у него оказались рекомендации.
— Откуда, святой отец?
— Из других миссий.
— Здесь, в городе?
— Нет. Из Аризоны и Нью-Мексико. Он работал с индейцами, посвятил шесть лет своей жизни служению ближним. Неся бремя, наложенное на него законом, и совершенствуясь как человек. Те, с кем он работал, говорят о нем только хорошее.
Майло промолчал.
Священник улыбнулся.
— Конечно же, это помогло ему получить условно-досрочное освобождение. Но сюда он пришел как свободный человек. В юридическом смысле этого слова. Он работает здесь, ибо таково его желание, а не потому, что вынужден это делать. Что же касается вашего вопроса относительно друзей, то их у него нет — он ни с кем не общается, отказывает себе в земных удовольствиях. Вся его жизнь представляет собой очень жесткий цикл работы и молитвы.
— Послушать вас, так он прямо-таки святой, — сказал Майло.
Лицо священника напряглось от сдерживаемого гнева. После короткой борьбы ему удалось овладеть собой, во всяком случае, внешне. Но когда он заговорил, его голос звучал сдавленно.
— Он не имел никакого отношения к исчезновению этой бедной женщины. Я просто не могу понять, какая необходимость...
— У этой бедной женщиныесть имя.Джина Мари Рэмп.
— Мне это известно...
— Она тожебыла необщительна, святой отец. И далека от земных удовольствий. Но совсем не потому, что таково было ее желание. Больше восемнадцати лет, с того самого дня, как чокнутый тип, которого нанял Макклоски, изуродовал ей лицо, она жила в своей комнате наверху, панически боясь выйти из дому. И без всякой надежды на условно-досрочное освобождение, святой отец. Надеюсь, теперь вам понятно, почему очень много людей встревожены ее исчезновением. Надеюсь также, что вы все-таки убедите себя простить меня,если я попытаюсь разобраться в этом до конца. Даже если это причинит какое-то неудобство мистеру Макклоски.
