Врата остались за спиной. Впереди открылась площадь, вся сплошь заполненная торговцами. Один огромный бесконечный базар, от горизонта до горизонта тянулись маленькие и большие лавки, целые телеги с добром, да что там телеги, обозы стояли и торговля шла прямо с них. Негоже товар марать перетаскиванием с места на место. Сновали и случайные торгаши, совали в руки всякую дрянь, предлагали померить и опробовать. Солнце жарило нещадно, мухи летали злобные, ненасытные, так и норовили укусить за самое незащищенное место. Опять какой-то прыткий торгаш выскочил, стал предлагать Даниле седло, уговаривал померить. Данила совсем уже одурел от тараканьей суеты вокруг, как зомби взял из рук торгаша седло, напялил на голову. Торгаш не растерялся, сразу начал кривляться, восхищаться, как мол, идет витязю. Варвар, думает, и есть варвар. Ему можно и седло на голове носить, и сапоги на руки натягивать. Северьян смахнул седло с головы друга, влепил торговцу знатную оплеуху. Тот отлетел, как банный лист, но, нисколько не обидевшись, снова подскочил, лебезил, приторно улыбался. Откуда-то вышмыгнул маленький мужичок. Северьян еле успел уследить, тот уже пристраивался сбоку к Даниле, норовя срезать кошель. Еще один подзатыльник, и неудачник-вор, выругавшись, исчез в толпе.

— Я устал, — пролепетал Данила. — Ящер меня побери, как же я устал!

Северьян сочувственно усмехнулся. Ну, еще бы. Человеку, который не видел базара крупнее мясной лавки, все это кажется не просто диким — невозможным. Все мелькает, пестрит перед глазами. Северьян и сам-то уже терялся, повинуясь толпе. А для Данилы прогулка в Царьград — испытание похлеще упыриного болота. А он еще собрался здесь искать свою невесту. Нет, сам не справится. Придется помочь найти, иначе ведь заварит такую кашу, вовек не разгребешь.

Когда пересекли площадь, впереди выросла еще одна стена. Данила растерялся, думал в суматохе пошли в обратную сторону. Лишь Северьян остановил его, одернул.

— Дурак. Это стена Царьграда.

— А что было до этого? — Удивленно спросил Данила.

— До этого была просто… стена.

Стена вырастала на глазах, гигантская, разросшаяся во все стороны так, что не видно ни конца, ни края. Она все приближалась, открывая взору еще одни ворота. Еще больше предыдущих, и блестят неимоверно. Толи позолотой покрыты, толи и вправду золотые. На воротах висит огромный, богатырский щит. Северьян хмыкнул, вспоминая, что щит на воротах принадлежит Вещему Олегу, предку Владимира, который самолично прибил щит на ворота. Толи в знак уважения, толи наоборот, осмеяния Царьграда, кто теперь разберет. Столько воды утекло с тех пор. На щите красуется орел, или сокол. Кто его разберет. Северьян бросил последний взгляд, еще раз, отдавая дань роскошному великолепию, и шагнул дальше, только сейчас заметив, что Данила все еще пялится, как сорока на золотую монету. Вот уж, падкие русы на блестящее. Как варвары, впервые увидевшие зеркальце. Однажды эта слабость может стать роковой для всего народа. Кто знает, как сумеют применить ее враги. А что сумеют, это точно, без этого никак.

За воротами пролегла широченная улица, именно улица, а размером, как Киянская базарная площадь. Дальше поднимались не дома, дворцы. Белокаменные, отделанные с ювелирной точностью и расписаны всевозможными гравюрами. Данила снова разинул рот, а Северьян наоборот, стиснул зубы. Каменные громады замков вызывали у него не слишком приятные сравнения. Казалось, вошел на огромное кладбище царей, и вокруг одни каменные склепы. Что бы ни говорили, а человек земное существо, к тому же живое. И ближе ему не бездушный камень, а трепещущее дерево. В деревянных домах жить и уютнее, и спокойнее, да и недуги никакие не мучат. Дерево помогает человеку, а камень силу жизненную сосет. Не так, как проклятый амулет в сумке, но все же медленно и неотвратимо вытравляет из человека душу, делает его таким же пустым и безразличным, как камень.

Отовсюду веяло колдовством. Северьян, не слишком умелый в волховских делах, и то чувствовал пронзающие воздух невидимые сторожевые нити. Они были повсюду и колыхались, как паутина на ветру.

На плечо опустилась тяжелая рука, Северьян вздрогнул, хватаясь за меч, но убрал руку. Позади стоял ромей, высокий, статный, кольчуга блестит, на поясе клинок с огромными камнями на рукояти.

— Эй, вы никак новенькие? — Сказал ромей на чистом славянском языке, так, что Северьян вздрогнул. Он-то знал, что в Царьграде давно существует с десяток всевозможных кварталов, и Славянский не исключение.

— Новенькие, — молвил Данила. — А что?

— Да нет, ничего, — молвил тот. — Ты я вижу славянин.

— Славянин, — согласился Данила. — Русич я.

— Да вижу, — молвил стражник. — А этот твой друг, больной что ли? Уж больно рожа серая, недовольная. В Царьграде с такими рожами ходить не положено. Все должны радоваться жизни.

— Нет, здоровый я, — поспешил оправдать себя Северьян, растянувшись в широкой улыбке.

— Ну, здоровый, и хорошо, — кивнул ромей-славянин. — В общем, будьте гостями. Народ у нас не слишком общительный, могут и по башке дать, если обидите. Но если кто вас обидит, мы тоже заступимся.

Северьян криво ухмыльнулся. Типичная русская жилка. Когда есть, кого обидеть, топчут, обижают, готовы раздавить и в лицо плюнуть. Но если кто посмел раньше них обидеть, за обиженного заступятся, обидчика покарают. Что и говорить, умом Русь не понять. Все живут чувствами, а чувства так непостоянны… Вот и Северьян до поры до времени руководствующийся лишь разумом, все больше доверяет сердцу. Русская кровь берет свое…

— Ладно, в общем, смотрите, тут есть на что посмотреть. Нашенские купцы здесь все дома выкупили, так что теперь здесь наша земля.

— Кусок родины вдали от дома, — пробормотал задумчиво Северьян. — Интересный подход.

— Вот-вот, интересно у нас здесь, — не расслышал, но что расслышал, подхватил славянин-ромей. — А замки какие! Небось, у князя Владимира-то похуже?

— Похуже, — согласился Северьян. — А не подскажешь ли, любезный, где здесь можно остановиться, да так, чтобы не очень дорого и удобно.

— Ишь чего захотел, — усмехнулся стражник, — и мясо съесть и руки не запачкать. Не бывает так. Но я посоветую. Есть тут постоялый двор в двух кварталах. Там неплохо, и не слишком дорого. Если беда случится, меня не ищите, а если неприятность какая, не поладите вдруг с местными, тогда меня зовите.

— А как звать-то? — Удивился Данила.

— Зовите Васькой, — ухмыльнулся он.

Северьян хохотнул.

— Это, как ихнего архимандрита, что ли?

Василий нахмурился.

— Не знаю, какого вы архимордита раскопали, но лучше не обзывайтесь. Я добрый, бить не стану, а другие могут и сорваться. Жизнь-то нынче нервная.

— А почему имя то не славянское, если сам славянин? — Допытывался Данила.

— Так надо было, — пробурчал Василий. — Чтобы в доверие к ромеям втереться. Они же требуют повиновения, вот и выкручиваемся, веру их принимаем…

— А сами в сараях истуканов держите? — Подначил Северьян.

— Только никому не говори! — Важно прошептал Василий. — Прячем, и хорошо прячем. Ромеи даже не знают.

— Как тебя раньше звали? — Не унялся Данила.

— Раньше Родомиром кликали, а теперь Васькой стал. Но вы меня Василием называйте, коли звать будете. Настоящее мое имя только свои знают.

Северьян довольно улыбнулся. Славянин-ромей уже записал обоих путников в “своих”. Уже неплохо, если так и дальше пойдет, авось и до Базилевса добраться труда не составит, да и невесту Данилы найти несложно. Если только повезет. Северьян уже привык доверять этому шаткому, но незыблемому русскому “авось”. И сейчас надеялся только на него.

Здесь, за крепкими каменными стенами, доме своего соотечественника, Люта чувствовала себя в полной безопасности. Вернулась здоровая сонливость, от ощущения защищенности внутри все налилось сладким жаром. Девушка потягивала холодное вино, морщилась.

— Ты переночуй сегодня у меня, — сказал дед Тарас, — а завтра уж я постараюсь доставить тебя в целости и сохранности прямиком к старейшинам. Там уж разберемся, кто прав, а кто виноват.