В августе я познакомился с Гласовым. Приехал он из Москвы с группой в шесть человек. Старший лейтенант, знает румынский, французский. Бывал за границей, опытный, бывалый разведчик. Это сказал старший лейтенант Кузьмин, мой начальник. Забыл написать, что в начале войны начальник сделал меня своим «адъютантом». Я оценил это как большое доверие.

Гласов спросил меня — кто я, что умею делать. Я ответил, что по профессии электрик. Старший лейтенант еще спросил меня — хочу ли я остаться в подполье для работы в случае, если Одессу придется отдать врагу. Ответил, что я прежде всего коммунист.

Вскоре было совещание, которое проводил мой прямой начальник. Решили заготовить продовольствие на полгода, оборудовать все, как полагается. Гласов больше молчал и слушал. Его группа должна работать под прикрытием нашего отряда, потом уйдет в глубокий тыл — в разведку дальнего действия.

Выбирали, осматривали катакомбы. Приезжал знающий специалист. Остановились на Дальницких катакомбах. Вход с зеркальной фабрики. На фабрике располагались саперы, которых мы выселили. В сентябре переселились на фабрику, слились с московской группой.

Теперь от патрулирования города нас освободили. Только охраняли фабрику и создавали запасы.

Мы все превратились в каменщиков и чернорабочих. Часть катакомб отгородили стеной. В катакомбы ведут несколько входов — на зеркальной фабрике прямо из цеха, с Каргамышевской улицы, а также из колодца на улице Фрунзе против дома № 88. Наши катакомбы располагаются на глубине 20—25 метров от поверхности.

В деревянном люке колодца на улице Фрунзе мы просверлили дыру для связи с верхней группой.

14 октября начальник отпустил меня домой, велел попрощаться с семьей, а на другой день он сказал, что последние войска уходят из Одессы и нам пора тоже. До самого вечера маскировали следы своего пребывания. Вместе с саперами какой-то части готовили фабрику к взрыву. Саперы и не думали, что мы здесь остаемся, а мы заранее спустили штормтрап в секретный лаз, чтобы уйти в катакомбы. К вечеру все было готово. Саперы ушли. В девятнадцать часов, когда немного стемнело, Кузьмин, Кольцов, я и Язвицкий зажгли бикфордов шнур, в разных концах фабрики разбросали бутылки с горючей жидкостью. Раздались взрывы, и сразу — море огня. Мне еще не приходилось никогда видеть такого пожара. Может быть, это потому, что я был среди огня, смотрел на все из центра пожара. Мне показалась ужасной эта масса огня, дыма, эта страшная жара. Я не знал, что огонь такой быстрый, что он так стремительно перекидывается с места на место.

И вот с невыразимой тоской глядели мы сквозь пламя на глубокое, зловещее, одновременно лилово-темное и оранжево-светлое небо. В ту ночь мы ушли под землю, спустились вниз.

С нашим связным на поверхности договорились, что он явится на связь через день-другой после того, как Одесса будет занята врагами. Явка у колодца на улице Фрунзе. Должен стукнуть два раза ногой в деревянный люк. Ответ — три удара. Но пришел он на явку в ноябре, а потом написал, что будет присылать за себя кого-то другого. До этого мы и сами кое-что предприняли.

27 октября провели первую разведку. Пошли впятером во главе с Кузьминым. Было часов десять вечера. Дошли до зеркальной фабрики, спустились в нижний ярус. Мы с начальником остались наверху. Где-то послышался выстрел. Кузьмин приказал возвращаться обратно. Сказал — нечего рисковать зря.

Через неделю ходили на Картамышевскую улицу, вернее, под Картамышевскую. Подошли к колодцу. Наверх подниматься не стали — услышали чей-то говор. Нашли разбросанные вещи — это жители укрывались здесь от бомбежки.

Что делать? Связи с поверхностью у нас не было. Кузьмин решил взять «языка» и выяснить через него положение в городе. В ночь на 12 ноября пошли на задание. На стене увидели надпись по-румынски, переписали ее. Потом Гласов прочитал: «Мы вас закрыли, чтобы не выходили. Капитан саперного батальона Митреску».

Мы разобрали какую-то стену и прошли на КП. Здесь раньше находился штаб обороны города, хорошо оборудованный, с крепкими стальными дверями.

Группа продолжала выполнять план. По пути обнаружили, что один колодец, выходивший на поверхность, засыпан полностью, другой наполовину. Жандармы начали нас блокировать. Подойдя к лестнице, которая вела на зеркальную фабрику, мы услышали голоса. Кузьмин приказал залечь. Появились жандармы. Подпустили их и ударили из автоматов.

Румынские, а может, немецкие солдаты сначала отошли, потом вернулись снова, открыли ураганный огонь. Мы ответили и отступили. Автоматная очередь скосила Осипчука. Он из москвичей. Вынесли его. Через КП удалось прорваться в свои катакомбы.

В январе мы все же пробились к канализационной трубе. Проломили бетон, лаз был готов. Кузьмин приказал готовиться к экспедиции. Пошли мы впятером под улицей Фрунзе в сторону музыкальной фабрики. Труба оказалась довольно широкой, можно было идти чуть пригнувшись. Прошли метров двести и встали — трубу перегораживала стена. Оставлено только внизу отверстие для стока воды, да и то заслонено старой батареей парового отопления. Вернулись, пошли к улице Иванова. Там такая же картина. Значит, здесь мы тоже блокированы. Ходу нет. В другие ответвления канализации не пошли.

Оккупанты продолжали блокировать наши катакомбы.

Недели через три — в начале февраля — произошло еще одно событие, о котором нужно рассказать подробнее. Мне до сих пор не понятно, почему оно не закончилось так, как намечали. Тогда, может быть, и не произошло бы того, что случилось потом.

У колодца на улице Фрунзе Кузьмин продолжал держать пост наблюдения, боялся, как бы жандармы не прорвались к нам через этот вход. Точно помню, это было вечером восьмого февраля. Я дежурил у колодца в полной темноте. Только сквозь деревянный щит пробивался мутный свет. Даже не свет, просто над головой маячило светловатое пятнышко. Потом и оно исчезло, значит, наверху стемнело, день кончился.

Мне еще оставалось дежурить часа три. Наверху я услышал шаги, кто-то подошел к колодцу и остановился. Потом на деревянном щите кто-то дважды топнул ногой… Еще раз…

Это был сигнал вызова на связь. Но ведь говорили, что наверху никого не осталось! Кто это мог быть? Пока я раздумывал, сигнал повторился. Тогда я тоже ответил — тремя ударами в колотушку, как было условленно раньше. В тот же момент к моим ногам что-то упало, а наверху снова послышался скрип удалявшихся шагов. Человек торопливо уходил от колодца.

Я посветил фонариком и подобрал сверток — в носовом платке были завернуты железка — для тяжести — и записка. Я прочитал ее:

«Немедленно передать Гласову или Кузьмину!

Сегодня ночью от часа до трех опущусь в катакомбы в районе бывшего командного пункта. Необходима встреча с Самсоном. Обеспечьте явку его людей. Через час после того как получите это распоряжение, подтвердите согласие нашему связному. Встреча с ним на том же месте. Кир».

Из этой записки я ничего не понял. Кто такие Кир и Самсон? Сразу позвонил на базу, вызвал Батю. Полевой телефон у нас стоял метрах в двадцати от поста, чтобы на поверхности не услышали голоса при разговоре. Кузьмин приказал прочитать записку, видно, тоже не все понял и, помолчав, велел ничего не предпринимать до его прихода.

Начальник пришел минут через двадцать вместе с Гласовым. Прочитали записку. Я светил им фонариком, свет падал и на их лица. Гласов повеселел, а Кузьмин насупился, еще больше.

«Кира знаешь лично?» — спросил он Гласова.

«Знаю».

«Кто такой?»

«Придет — сам скажет, если решил расконспирироваться».

«Таитесь… Черт с вами!» — сказал Батя. В темноте он повернулся ко мне: «Ладно. Передай голосом, что принято. Будем ждать в назначенное время».

На задание ушли почти всем отрядом. По дороге обезвредили мины, разобрали завал, проломали ход в стене, которую построили после стычки с румынами в районе командного пункта. Двоих Батя послал вперед разведать катакомбы, еще двое остались сзади, чтобы в случае чего прикрывать наш отход.