И только когда окончилась битва и вновь разгорелся закат, он еще раз вернулся в реальный мир и обнаружил, что находится в хижине угольщика и пытается обмотать куском грязной тряпки глубокую рану на руке пониже локтя, а недалеко от него, на полу, в море ярчайшего закатного света, проникающего через открытую дверь, лежит тело мертвого Катигерна.

Здесь же, в хижине, были Вортимер с Паскентом. Вортимер стоял спиной к Аквиле и отдавал какие-то приказания толпившимся около него людям, все время ударяя друг о дружку сжатые кулаки в такт своим словам:

— Будь у меня тысяча людей, я не задумываясь послал бы их довести дело до конца, а так мы ничего не можем сделать, нам только и остается, что охранять реку, пока не подоспеет Амбросий. Расставьте разведчиков на той стороне реки, пусть они мне сразу же сообщат, если заметят хоть малейшее движение. Калгал, пошли людей в деревню: ночь предстоит беспокойная — надо перенести раненых в укрытие.

Но Паскент, самый молодой из сыновей Вортигерна, стоял на коленях возле тела брата, ничего не замечая вокруг, он даже не поднимал головы.

— Говорят, Хорса тоже мертв, кто-то видел его около переправы, и с ним полегла вся дружина Хенгеста, — сказал он вдруг, а затем процедил сквозь зубы: — Надеюсь, эта смерть сегодня встанет Хенгесту поперек глотки.

Они удерживали реку еще девять дней, пока из леса, у них за спиной, не появился Амбросий со своими воинами — все исхудавшие, покрытые грязью, с израненными ногами и воспаленными красными глазами от изнурительных переходов. Кого тут только не было: лучники с гор, воины в старинных римских доспехах, старые солдаты-ветераны и сыновья старых солдат из Венты, Акве-Сулис, Сорбиодуна, из прочих городков, деревушек и поместий.

И тогда наконец они устремились на саксов.

Когда наступила зима, на несколько месяцев прервавшая сражения, саксы были оттеснены на территории, откуда их полчища хлынули весной.

Разместив часть войска в зимних лагерях в Дуробривах и Новиомаге, Амбросий остальных отвел в Венту белгов, старую столицу своего отца, которой теперь суждено было стать его столицей.

Шел мокрый снег с дождем и дул резкий ветер, когда Амбросий проезжал по улицам Венты, и весь город казался холодным, серым, запущенным. Аквила, ехавший с ним по знакомым с детства улицам, видел, как за пять лет они заросли травой. Он заприметил в толпе знакомые лица, но его никто не узнал, и ему показалось, что люди тоже поросли травой. Но все же Вента в этот день отогрела их, так как помимо магистратов и знатных горожан, встречавших их у городских ворот, множество людей радостно приветствовали Амбросия: ребенок бросил под копыта его коня веточку, на которой рдели зимние ягоды, а какой-то старик крикнул: «Я знал твоего отца, государь! Я служил под его командой в старые времена!» — и был вознагражден неожиданной улыбкой, которая, судя по всему, была для старика дороже монеты, брошенной худощавым смуглым человеком на черном жеребце.

— Ты здесь дома, среди своих, как было и в Динас Ффараон, — сказал ему позже в тот же вечер Аквила, после того как удалились магистраты и знатные горожане и вокруг очага в малых покоях старого Дворца правителя остались несколько самых близких людей Амбросия.

Амбросий протянул замерзшие руки к огню и растопырил пальцы, так что отсвет пламени горел между ними.

— Да, дома, — повторил он задумчиво и поглядел на высокое темное окно, и Аквила почувствовал, что сквозь тусклое, залепленное мокрым снегом стекло, на котором плясали огненные блики, Амбросий видит далекие гребни Арфона, видит заснеженные впадины Ир Видфы, вдыхает родной холодный горный воздух и прощается со всем этим. — Да, я дома, среди моего народа. Я сегодня даже заметил в толпе знакомые лица — и они меня вспомнили, из-за отца и деда. Но может быть, настанет день, и они вспомнят меня за мои собственные заслуги.

Весну Аквила снова встретил в горах — он был послан во главе конного отряда, для того чтобы переправить в долину женщин и детей. Маленький мрачный Оуэн, ехавший рядом с ним в арьергарде далеко растянувшегося по горной тропе обоза, не на шутку разозлился, когда Аквила назначил его своим помощником: одно дело стоять рядом с Дельфином против саксов, удерживая Дуробривский мост, и совсем другое — отправиться с ним на запад, когда вот-вот должны вновь начаться военные действия. Он дулся всю дорогу, пока они ехали по равнине, и его обожженное ветром и солнцем лицо было непроницаемо, как маска. Но постепенно прозрачный горный воздух, сумасшедший вольный дух весны сделали свое дело — настроение улучшилось, и теперь он тихо насвистывал что-то, и свист этот, чистый и высокий, похожий на далекий зов птицы, перекрывал негромкое цоканье копыт и скрип кожаной сбруи, скрежет колес запряженных волами повозок и крики погонщиков.

Аквиле было не до свиста, его занимала одна мысль: как протащить повозки с волами через топь, однако и в его душе что-то дрогнуло и раскрылось навстречу зацветающему вдоль дороги терновнику и призывному голосу ржанки. Прошел год с той поры, как он, следуя за Амбросием, покинул Динас Ффараон, год, как он не видел Нэсс. И не то чтобы он соскучился по ней — нет, но все же ему было любопытно узнать, как она тут жила без него, что делала.

Оуэн вдруг прервал свист.

— А крепость-то, крепость! Вон впереди! Стоит, будто мы никуда отсюда и не уезжали! — воскликнул он и смачно плюнул между ушами лошади.

Аквила вдруг понял, что последнюю милю едет ничего не замечая вокруг.

Они выслали вперед одного из командиров предупредить о своем приезде, и их уже ждали в загонах для скота у подножия крепостного вала. Второпях обменявшись короткими приветствиями, они оставили измученных волов с повозками на попечение тех, кто пришел их встретить, и устремились вверх по крутой тропинке к внутренним воротам крепости. Проехав между огромными бревенчатыми створами ворот, изнуренные всадники соскочили с лошадей и оказались в гуще небольшой толпы женщин с детьми, потому что в это время дня, когда солнце стоит высоко, в цитадели почти не остается мужчин. Женщинам, которым не терпелось поскорее расспросить прибывших о своих мужьях и сыновьях, то и дело приходилось подхватывать расшалившихся малышей, чтобы те не угодили под конские копыта. Стайка подростков во главе с Артом и его неизменным Кабалем, едва заслышав топот копыт, прервала свои упражнения с мечом и щитом и тоже примчалась к воротам. Одну Нэсс нигде не было видно. Впрочем, Аквила, следивший за тем, чтобы лошадей покормили, вычистили и препроводили в стойла, не очень удивился этому. Нэсс всегда умудрялась не быть на месте, когда он возвращался после длительного похода, и нечего было рассчитывать, что она хоть как-то переменилась.

Он не мог заставить себя расспросить о ней женщин, однако год — довольно большой срок, и мало ли что могло случиться. Его невольно охватило какое-то смутное беспокойство.

— Ты проследи, чтобы с лошадьми было все в порядке, — сказал он Оуэну и, повернувшись, двинулся сквозь поредевшую толпу к воротам, а затем начал спускаться к хижинам под крепостным валом.

Несколько женщин посмотрели ему вслед и с улыбкой переглянулись между собой, когда он исчез из виду, но Аквила об этом не знал.

Домик его был частично скрыт за пластом обнажившихся скальных пород и поэтому издали почти неприметен — он всякий раз возникал совершенно неожиданно, словно вырастая из-под земли. Когда он сейчас подошел к нему, картина, представившаяся его взору, буквально пригвоздила его к месту, лишив ощущения всякой реальности: Нэсс сидела на пороге дома, а в гнездышке из оленьих шкур у ее ног отчаянно брыкалось какое-то крошечное существо. Она наклонилась к нему и, глядя на него, едва слышно что-то напевала, но голос у нее был слабее и ниже, чем у Флавии, когда та пела в сакском лагере своему малышу, хотя и с теми же мурлыкающими нотками. Аквила почувствовал, как что-то сдавило горло, и ему стало трудно дышать. Хорошо еще, что Нэсс не расчесывала волосы. Она пряла, и коричневая шерсть на ручной прялке была густой и бархатистой, точно спинка пчелы, а вращающееся веретено пело свою незатейливую радостную песенку, как бы подпевая ей.