Кто-то, тихонько насвистывая, возвращался после обхода постов и остановился возле них. Юстин поднял голову и, увидев на фоне луны четкий силуэт шлема с гребнем, тут же вскочил.

— Как хорошо здесь, над лагерем, — произнес голос Лициния. — Можно мне немного посидеть с вами?

— Конечно, конечно, садись сюда. — Юстин пододвинулся на овечьей шкуре, служившей попоной, и, поблагодарив его, старший центурион опустился на нее.

— Нет, нет, сидите, как сидели, — сказал он, когда несколько человек, повинуясь привычной дисциплине, порывались встать. — Я сам напросился в гости, я тут не по службе.

Помолчав, Юстин сказал:

— Все кажется таким спокойным, и завтра в это время все будет так же спокойно.

— Да, а в промежутке, по всей вероятности, решится судьба этой римской провинции.

Юстин кивнул.

— Я рад, что здесь Парфянский и Победоносный легионы, — сказал он.

— Почему?

— Потому что они когда-то служили Караузию. Это, наверное, справедливо, что за него мстят его собственные легионы.

Лициний поглядел на него из-под низко надвинутого шлема:

— Завтра, когда пойдешь в бой, ты будешь сражаться за Рим или за Караузия?

— Н-не знаю, — с трудом проговорил Юстин. — Скорее всего за провинцию Британию. И все же мне кажется, что добрая половина служивших при маленьком императоре помнит его.

— Так, значит, все же за Британию и за этого маленького пирата, а вовсе не за Рим. Увы, увы, величие Рима уходит в прошлое.

Юстин выдернул возле себя папоротник и начал старательно отщипывать от стебля крошечные, как крылышки, листочки.

— Караузий когда-то говорил нечто подобное Флавию и мне. Он говорил: если сделать Британию достаточно сильной, чтобы она могла устоять, когда падет Рим, тогда еще м-можно что-то спасти от наступления тьмы, иначе свет погаснет повсюду. И еще он сказал: если ему удастся избежать ножа в спину, прежде чем он завершит свою работу, — Британия будет сильной. Но в конце концов он так и н-не избежал гибели, а мы теперь сражаемся снова в рядах римской армии.

Наступила пауза, затем Лициний сделал движение, чтобы встать.

— Ну ладно, послушать нас со стороны — так разговор двух предателей. А теперь мне пора идти дальше.

После его ухода Юстин какое-то время сидел, глядя в огонь. Его короткий разговор с бывшим командиром живо воскресил в памяти Караузия — свирепый маленький император… Однако он написал такое письмо, что Флавий до сих лор носит его на груди под своей истрепанной туникой.

Когда он снова поднял голову, то увидел Флавия, шагающего к нему через папоротник.

— Ты узнал пароль? — спросил Юстин.

— И пароль и боевой клич — они одинаковые.

Флавий оглядел сидящих у костра, глаза его ярко блестели под косматой огненно-рыжей гривой.

— Братья, пароль на сегодняшнюю ночь и боевой клич на завтра «Караузий»! Первый утренний свет, водянисто-бледный, окрасил небо над лесами, когда Юстин, Флавий и все остальные через заросли папоротника и наперстянки, раскачивающей своими бело-голубыми головками высоко у конских ног, направились к месту сбора на правом фланге вспомогательной кавалерии. Тяжелые капли летней предрассветной росы, тусклым налетом покрывающей листья папоротника, взметались многоцветными брызгами, задетые копытами, и, когда их немыслимый отряд ставил лошадей в оборонительную позицию за эскадроном галльской конницы, воздух вокруг — хотя еще не было солнца — разом засверкал и жаворонок вспорхнул в сияющее утро, затянув над готовящимися к бою легионами свою бесконечную дрожащую трель.

И потом снова ожидание, томительное ожидание.

Внезапно Флавий, вскинув голову, спросил:

— Ты ничего не слышишь? Послушай! Юстин прислушался, сердце бешено заколотилось. Дернулась рядом лошадка, звякнули удила, издалека, с передней пинии, донеслась отрывистая команда, и снова все стихло. И потом вдруг откуда-то снизу из тумана, который все еще окутывал долину, докатился слабый глухой рокот, словно отдаленный гром, — он почти не слышим, но чувствуется его приближение. Мгновение — и звук этот уже ушел и затерялся в складках холмов. Но тут же, когда слух напрягся до предела и волнение пробежало по тесным рядам когорт, как ветер по высокой пшенице, гул возник снова, становясь все отчетливее, все ближе, — гул наступающей армии с многочисленной конницей.

— Теперь уже недолго, — сказал Флавий.

Юстин кивнул и облизнул пересохшие губы.

Все ближе и ближе топот копыт и топот шагающих ног, и затем впереди, где стояли вспомогательные отряды передовых частей, держащих первую линию обороны, раздался звук трубы, и сразу вдали откликнулась вторая труба, как будто спозаранку один петух вызывал на бой другого.

Начало битвы показалось Юстину, который глядел на нее, точно библейский Иов, сверху и как бы со стороны, лишенным движение огромных скопищ людей, скорее гигантская смертельная шахматная игра, а не сражение за римскую провинцию; движение, направляемое крошечной фигуркой, игрушечным солдатиком на холме напротив. Но Юстин знал, что это префект Асклепиодот в окружении своих командиров. Вдали Юстин видел колеблющуюся, волнообразную линию — там сошлись легкие стрелковые войска обеих армий, а за войском римлян — серые кольчуги тесно выстроенных когорт, каждая под своим знаменем, но с орлом Победоносного легиона в авангарде. Он видел, как вспомогательные войска, исполнив свою роль, отходили назад — медленно, размеренно; очень точно, не сбиваясь, они проходили через оставленные для них просветы между когортами, которые сразу же, как двери, захлопывались за ними. И вот уже трубы протрубили наступление, и неторопливо, с какой-то обдуманной уверенностью — что было страшнее, чем самый бешеный натиск, — весь передний край покатился навстречу темной силе, которая тоже устремилась к нему по древней тропе и по склонам поросших папоротником холмов.

И снова в утреннем небе запели, зазвенели трубы, теперь уже кавалерийские. Томительное ожидание кончилось.

— Мужайтесь, мои герои! Наш час настал! — раздался крик Флавия, и тут же, оглушенные яростным ревом труб, лошади взяли с места в легкий галоп и понеслись вперед, чтобы прикрыть с фланга когорты, — долина перед всадниками раскрывалась во всю ширь, а под лошадиными копытами на две стороны ложился низкорослый боярышник. Солнце стояло теперь высоко, и было видно издалека, как оно блестит на остриях копий, на лезвиях боевых топоров, на шлемах из серого железа, как выбивает искры света из начищенной бронзы конских украшений. Юстин же видел черные с кабанами знамена саксов, извилистую цепочку кавалерийских эскадронов. Он заметил густое скопление знамен в центре вражеского войска и различил более четкие ряды моряков и легионеров, блеск золота и пурпур там, где в толпе своих варваров ехал Аллект. Еще можно было в этой грозящей все смести круговерти определить построение двух армий, устремившихся навстречу друг другу, но в ушах стоял шум, какого Юстину прежде не доводилось слышать, — лязг, скрежет, рев полыхающей битвы.

И вот эта битва, начальные ходы которой казались Юстину шахматной игрой, превратилась в чудовищный хаос и стала ускользать из поля его зрения, постепенно сужаясь до размеров одной лишь его партии. И у него от этой великой битвы за провинцию Британия, которая произошла ясным летним днем, в памяти сохранились: голубоглазое лицо, перекошенное злобой, развевающиеся пшеничные волосы, шишак щита, инкрустированный кораллами, клинок метательного копья и вскинутая волнистая грива лошади; и еще — грохот копыт, безумный бег конницы сквозь папоротник и красное пятно, расплывающееся на его собственном мече. И Флавий, неизменно маячащий впереди, да бескрылый орел в гуще сражений, да имя маленького императора, исступленный боевой клич над схваткой: «Караузий! Караузий!» А потом битва постепенно распалась на клочья, рассеялась, растеклась по всей округе и превратилась во множество мелких битв. И как будто тяжелая лихорадка оставила Юстина: в голове прояснилось и он обрел способность дышать; он увидел, что солнца уже нет в предвечернем небе, прослоенном белыми летними облаками, и что их отряд находится где-то гораздо севернее, далеко от главных событий, а на юге римские легионеры, окружив поверженного врага, сгоняют его, как пастушьи собаки, к центру.