Уже совсем рассвело, когда из дверей дома вышла толстуха необъятных размеров, в шафранно-желтой накидке на седой голове, и остановилась, озираясь кругом и свете тоскливого, серого утра. При виде ее Флавий испустил вздох облегчения.
— Ага, тетя тут.
— Это она?
Флавий покачал головой, на лице его заиграла улыбка:
— Нет, это Волумния. А где Волумния, там и тетя Гонория… Попробую привлечь ее внимание.
Необъятная толстуха вперевалку прошлась по двору, чтобы понять, какова погода. Флавий подобрал камешек и швырнул его в сторону толстухи. Легкий шорох заставил ее обернуться, и в этот момент Флавий тихо свистнул — каким-то особенным, состоящим из двух низких нот свистом. Заслышав этот сигнал, Волумния дернулась, будто ее ужалил слепень. С минуту она стояла, глядя на их укрытие, затем, переваливаясь с боку на бок, направилась прямо к ним. Флавий молниеносно, как ящерица, скользнул обратно, Юстин — за ним, и, когда она, задыхаясь, обогнула кучу хвороста, они были уже скрыты от чужих глаз
Она появилась из-за хвороста, прижимая руки к необъятной груди, тяжело, с присвистом, дыша.
— Неужто это ты, мой Флавий, птенчик мой?
— Не говори мне, Волумния, будто кто-то еще вызывает тебя таким способом, — тихо ответил Флавий.
— Да уж конечно, как услыхала, так сразу и смекнула, что это мой птенчик. Сколько раз ты в полночь-заполночь меня так вызывал, чтобы я впустила тебя в дом незаметно. Радость ты моя, да что ж ты тут делаешь, за поленницей? А мы-то думали, ты на Валу… И оборванный какой, тощий, как зимний волк… и еще кто-то с тобой…
— Волумния, дорогая, — прервал ее Флавий, — нам надо поговорить с тетей Гонорией. Можешь ты ее привести сюда? Но только больше никому ни слова.
Волумния хлопнулась на груду бревен и схватилась за грудь:
— О боги, неужто настолько плохи дела? Флавий ободряюще ухмыльнулся:
— Плохи, но не настолько. Яблок мы не воровали… Но нам очень нужно поговорить с тетей, можешь ты это устроить?
— Это-то проще простого. Ступайте в беседку и ждите, я ее пришлю. Но что же такое случилось, птенчик ты мой милый? Неужто ты не можешь рассказать твоей Волумнии? А кто тебе пряничных человечков пек, кто спасал от порки, когда ты был маленький?
— Все расскажу, но не сейчас. Некогда. Если ты застрянешь тут надолго, кто-нибудь явится проверить, не утащили ли тебя Морские Волки. Потом тетя Гонория, не сомневаюсь, тебе все расскажет. А это… — он засмеялся, обхватил ее руками за то место, где должна была находиться талия, и чмокнул в щеку, — это тебе за пряничных человечков и за избавление от порки.
— Убирайся, — пропыхтела Волумния. Тяжело поднявшись с бревен, она чуть постояла, глядя на него сверху вниз и поправляя накидку на голове. — Скверный мальчишка, и всегда был скверный! Одним богам ведомо, что ты сейчас затеял. Но госпожу я тебе в беседку пришлю.
Юстин, все это время молча стоявший около хвороста, проводил ее взглядом. Через несколько минут до них долетел ее громкий голос, жалующийся кому-то в доме:
— Нет, пора что-то делать с крысами. Одну только что за поленницей видела. Слышу — скребется, пошла поглядеть, а она там сидит — громадная, серая — и смотрит на меня нагло, точно волк какой, зубы оскалила, усы торчат…
— У нас тоже была такая няня, — тихо проговорил Юстин. — Старая нянька моей матери. Лучшее в-воспоминание моего детства. Но она уже умерла.
Они продрались сквозь заросли бирючины и можжевельника, отделявшие здешний сад от соседнего, и очутились в беседке и опять принялись ждать, усевшись на холодную мраморную скамью.
Долго им ждать, однако, не пришлось: послышались чьи-то шаги, и Флавий, приглядевшись сквозь ограду из плюща, сказал:
— Она.
Юстин последовал его примеру и увидел женщину, закутанную в красный плащ такого яркого и насыщенного цвета, что казалось, он согрел серое утро.
Женщина шла медленно, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, будто просто прогуливалась по саду. Наконец она обогнула густые заросли, загораживавшие дом, и они как по команде вскочили со скамьи, едва она показалась в арке беседки.
То была худая старая женщина с гордым орлиным профилем и блестящими глазами, смуглая, сморщенная, как грецкий орех, и накрашенная, как танцовщица, — правда, никакая танцовщица неналожила бы краски так неумело. Веки были намазаны сурьмой кое-как; губная помада, криво нанесенная решительной рукой, алела, словно рана. И все же она показалась Юстину привлекательнее многих встречавшихся ему женщин — такой жизненной энергией дышало ее лицо. Она переводила взгляд с Флавия на Юстина и обратно, недоуменно приподняв тонкие брови.
— Приветствую тебя, мой внучатый племянник Флавий. А это кто? Кто с тобой? — Голос у нее был хрипловатый, но слова она выговаривала четко, и удивления в голосе не слышалось.
«Она, вероятно, никогда не тратит времени на удивление, что бы ни стряслось», — подумалось Юстину.
— Тетя Гонория, я приветствую тебя, — отозвался Флавий. — А это, кажется, еще один твой внучатый племянник Юстин. Тиберий Луций Юстиниан. Я тебе писал о нем из Рутупий.
— Как же, как же. — Тетушка Гонория повернулась к Юстину и протянула руку, сухонькую легкую ручку, над которой он гут же склонился. — Я рада видеть, что у тебя хорошие манеры. Мне было бы отвратительно иметь внучатого племянника с дурными манерами. — Она оглядела его оценивающим взглядом: — Должно быть, ты внук Флавии. Помнится, она вышла за кого-то очень некрасивого. — В словах ее до такой степени ясно сквозило «и вот результат», что Юстин покраснел до кончиков своих злосчастных ушей.
— Да, б-боюсь, что так, — виновато пробормотал он и заметил понимание и искорку смеха в глазах тетушки.
— Это я, конечно, грубо сказала, — заметила она. — Я должна была покраснеть, а не ты. — Она круто повернулась к Флавию: — Ну и каким образом ты здесь, когда считается, что ты на Валу?
Флавий заколебался. Юстин буквально кожей почувствовал, как он сомневается, не зная, насколько можно быть откровенным. Затем, решившись, он коротко рассказал все.
Где-то на середине рассказа тетя Гонория уселась поудобнее на мраморной скамье и положила рядом какой-то узелок, который принесла с собой под плащом. И дальше, уже не шелохнувшись, молча дослушала историю до конца. Когда Флавий кончил, она коротко и решительно кивнула:
— Понятно. Я так и подумала, не связан ли твой приход с неожиданной сменой императоров. Что ж, история скверная… И теперь вы, очевидно, пробираетесь за море, чтобы присоединиться к цезарю Констанцию?
— Думаю, в ближайшее время этой дорогой пройдет немало народу, — сказал Флавий.
— Надо полагать. Да, скверные настали дни, и сдается, дальше будет еще хуже. — Она бросила на племянника проницательный взгляд: — А чтобы добраться до цезаря Констанция, вам нужны деньги, поэтому вы пришли ко мне. Флавий усмехнулся:
— Да, деньги нам очень нужны. Но не только в них дело… если нам удастся перебраться за море, мы, возможно, там застрянем надолго. Поэтому я пришел также проститься, тетя Гонория.
Лицо ее осветила улыбка.
— Я польщена, мой дорогой Флавий. Однако сперва решим вопрос с деньгами. Тик вот. Как только Волумния явилась ко мне, — я сообразила, что тебе, если вы попали в беду, понадобятся деньги. Дома у меня наличных немного, и потому… Она положила поверх узелка маленький шелковый кошелек, — я принесла сколько могла на первый случай, а кроме того, я оделась соответственно обстоятельствам.
С этими словами она отстегнула сперва один, а потом другой браслет, что украшали ее тонкие смуглые запястья, и протянула их Флавию — золотые узкие обручи, усаженные опалами, в которых вспыхивали и гасли розовые, зеленые и ярко-синие огоньки.
Флавий взял браслеты и постоял, разглядывая.
— Тетя Гонория, ты — чудо. Когда-нибудь мы отдадим тебе такие же.
— Нет. — Она встала со скамьи, глядя им в лицо. — Я не ссудила их, а подарила. Будь я мужчиной, молодым мужчиной, я избрала бы ваш путь. А так, пусть мои безделушки послужат вместо меня.
